Там, в Финляндии… - Луканин Михаил Александрович - Страница 22

— Считаешь, что это и в самом деле так серьезно? — спрашивает Полковник.

— Что же, по-твоему, характер что ли у немцев изменился? Или все еще Красный Крест ожидаешь? Пора бы уже понять, что дело совсем не в этом. Что касается Красного Креста, то, по некоторым слухам, он на нас желтый крест поставил, объявив нас, пленных, изменниками.

Полковник некоторое время молчит, что-то глубоко обдумывая, и решительно заявляет:

— Так вот, не я буду, если не раскушу этот орешек!

— Давай, давай! — напутствуем мы его всей палаткой.

— Ну, а я уж по-стариковски помогу, чем смогу, — присоединяется к Полковнику дядя Вася. — Принимаешь, что ли, в компанию?

— Да кто же от помощи отказывается? — с охотой соглашается Полковник.

Через некоторое время, когда беседа снова входит в обычное русло, оба они уединяются в закуток и о чем-то долго, почти шепотом, совещаются.

— А сыщики-то уже планы строят, — острит Андрей. — Ну, не будем мешать им. Может, и в самом деле чего добьются.

— Не извольте беспокоиться! — слышится из глубины уверенный голос Полковника. — Словам своим — хозяева!

Причины загадочного поведения немцев вскоре открылись, и притом при самых неожиданных обстоятельствах. В один из вечеров, когда, собравшись в обычный кружок у печки, мы разнообразим свой досуг всевозможными и самыми маловероятными небылицами, прислушиваясь при этом и к разговору Андрея с дядей Васей, мы замечаем, что Козьма, протискавшись к выходу, неприметно исчезает. Вслед за ним, многозначительно подмигнув Полковнику, покидает палатку дядя Вася.

— Чего не сидится? Куда спешишь? — пытается удержать его Андрей.

— Некогда сейчас! Вернусь позже, — лаконично поясняет шахтер.

Проходит несколько минут, и голова дяди Васи появляется в дверях палатки. Молча он делает какой-то знак Полковнику, и оба они поспешно скрываются.

— Нащупали что-то мужики, — говорит вслух Андрей. — Обязательно что-нибудь да раскопают. От этих не уйдет!

Через полчаса оба заговорщика как ни в чем не бывало появляются в палатке и занимают прежние места у печки.

— Чего же молчите? — сгорая от нетерпения, любопытствует Андрей. — Выкладывайте, с чем пришли!

— Да приятного мало! — в сердцах срывается Полковник. — Козьмы остерегайтесь, братва! Снюхался чертова Жила с полицаями! Нашел-таки товарищей по душе!

— Да что такое? — нетерпеливо торопит Осокин. — Расскажите же толком, что узнали!

— Вот то и узнали, — поясняет дядя Вася, — что сидит сейчас ваш Козьма в полицейской палатке и обрабатывается Гришкой-полицаем. Тот его наставляет, как нужно жить в плену, чтобы живым остаться. Будешь, говорит, хорошо работать — всегда сыт будешь. И немцы, и мы тебя так не оставим. Не советует ему нашему примеру следовать. Пущай, говорит, пока ваньку поваляют. Дай срок, немцы вот разберутся в каждом, кто чего стоит, а потом научат, как надо работать. Пусть пока передохнут, а ты знай себе работай, будь на виду. Зато опосля, когда другие дохнуть начнут, ты, хоть бы что, жить будешь.

— Так я и знал! — срывается у Андрея. — С полицаями, говоришь, дружбу свел? Этого и нужно было ждать. Всегда считал, что не наш парень. Ну, теперь-то вот все ясно!

— Что ясно-то? — с наивным простодушием допытывается Кандалакша.

— Все ясно! — с уверенностью отвечает Осокин. — И то, почему немцы нас бить перестали, и то, почему на работе не подгоняют, и то, почему вдруг такими добрыми стали. Теперь уж на Красный Крест не сошлешься. Из него тут ни одной души не было и впредь не будет.

— Что-тась не пойму никак, что разумеешь-то? — недоумевает Папа Римский, тараща на него огромные глаза.

— Неужели еще не понятно? Козьма теперь все раскрыл, над чем столько времени гадали. Уличив его, мы заодно и немцев теперь раскусили, — растолковывает нам Андрей. — Немцы пытались сдать дорогу за короткий срок, а мы ее и по сей день строим. Хотели они на побоях выехать, и били, и голодом морили, не одну сотню из нас на тот свет отправили, а дорогу в срок так и не построили. Ничего не помогает: не хотят пленные работать — и все тут! В тупик стали немцы перед тем, как нас работать заставить. И вот нашлись среди нас «друзья», которые за жалкую подачку оказали немцам неоценимую услугу, сами указали им путь и подсказали, что нужно в этом случае сделать. Еще до этого немцы приметили, что не все пленные одинаковы: другого — забей, а работать не заставишь, сам не будет и других отговорит. Изъять таких — остальные одумаются и работать начнут. Но таких распознать и выявить нужно. Приметили они и то, что есть среди нас и такие, которым все равно, где, как и на кого работать. За корку хлеба да сигарету они душу самому дьяволу продадут и на работе убьются. Только благодаря вот таким дорога все-таки еще строится и, конечно, будет построена. Работая на совесть, они и других принуждают тянуться за ними. Отставать-то нельзя! За отставание немцы нещадно бьют. Своим усердием они еще более подчеркивают нежелание других работать на врага и помогают немцам выявлять саботажников. Ничего не стоит подкупить таких, чтобы они стали работать по-настоящему и продали своих товарищей и свой народ! Примером тому — Козьма. А такие, как он, есть едва ли не в каждой палатке, в каждой команде, и рано или поздно они продадут нас. Приметили это немцы и прикинулись на время смиренными овечками, чтобы в доверие войти, подкупить неустойчивых и с их помощью людей изучить. Когда они достигнут этого, все станет по-старому, и бить они нас примутся еще нещадней, чем прежде. Уверен, что всякий, кто ненавидит фашистов и любит свой народ и Родину, на ихнюю приманку не пойдет и других предостережет. Лично я так и намерен поступить и сделать все, чтобы сорвать и этот замысел немцев. Дело теперь за вами.

— Все это ты хорошо растолковал, — заключает дядя Вася. — А меня вот интересует, что вы намерены делать со своим отступником?

— Сделаем ему внушение основательное и предупредим. Может, и одумается.

— А что внушение? Думаешь, по несознательности себя так ведет? Прекрасно он все понимает! И не увещеваниями на него следует действовать, а кое-чем посерьезнее.

Связь Козьмы с полицаями окончательно восстановила против него всех. До крайности озлобленные, мы с нетерпением ожидаем его прихода. Козьма появляется незадолго до сна и, как стало обычным в последнее время, с руками, полными всяческой снеди. Мы встречаем его гробовым молчанием, не испытывая ни малейшей зависти. Каждому ясно, какой ценой приобретено это изобилие. Первым прерывает молчание Осокин.

— Подкармливают все? — приступает он издалека.

— Угу, подкармливают… — невозмутимо подтверждает Жилин.

— Да и неплохо подкармливают?

— Угу! Неплохо… — с прежним спокойствием соглашается Козьма.

Полный равнодушия к выпадам Андрея, он пробирается на свое место, зажигает мигалку и, демонстративно разложив продукты, подзывает своих прислужников. Кандалакша и еще несколько человек послушно подползают к нему, и вместе с ними Козьма начинает уничтожать принесенное, не обращая ни малейшего внимания на остальных, голодными глазами созерцающих очередное пиршество.

— Что-то вот нам, грешным, так никто ничего не дает, — возобновляет в прежнем тоне Осокин.

— Сидеть сложа руки будешь, так еда сама к тебе не придет, — отвечает Жилин.

— Гм!.. Что-то вот другие целыми днями рыщут, а с пустыми руками приходят.

— Без толку-то можно и месяцами бегать. Тоже и умом прикидывать надо.

— Ты-то, выходит, уже с толком бегаешь… А голова у тебя работает?

— Вам это виднее, — с прежним спокойствием мямлит Козьма.

— Да брось ты с ним такие разговоры вести! — неожиданно вмешивается Полковник и, обращаясь к Козьме, в упор спрашивает: — Ты вот лучше скажи, что сегодня у полицаев делал?

— Ошалел, что ли? — вздрогнув, поднимает голову Жилин. — У каких еще это полицаев?

— Довольно ваньку разыгрывать! Знаем, где был! Тебя спрашивают не о том, был ли ты у полицаев, а о том, что ты у них делал?