Спасательная операция - Диксон Гордон Руперт - Страница 3

— К... кт-то... кто вы? — Прижав свои относительно маленькие передние лапы к груди, он, казалось, стал меньше ростом и вжался в стенку, подальше от Тимберлэйка.

— Меня зовут Джим, — проворчал Тимберлэйк. — Мы с партнером прилетели спасти вас. Мы...

— Спасти! — вскричал дракон, впадая в экстаз и широко разводя лапы в стороны. — О, радость! О, восторг! Как долго горевал в пустыне этой я, я ждал, что наконец спасут меня! — Он запнулся. — Простите, как, вы сказали, ваше имя? Меня зовут Илу.

— Джим Тимберлэйк. Я — человек, — сказал Тимберлэйк, ожесточенно ковыряя пальцем в ухе, оглохшем от громовых раскатов драконьего голоса.

— О доблестный человек! Ты наконец пришел... но поздно, слишком поздно... — И дракон затрясся от едва сдерживаемых рыданий.

— Слишком поздно?

— Да. Мамочка моя... — Илу захлебнулся слезами и умолк, не в силах вымолвить ни слова.

Он плакал так жалостно, что Тимберлэйк, которому не чуждо было сострадание, не выдержал и, подойдя вплотную, ласково погладил его по голове. Дракон ткнул носом, величиной с бочку, ему в грудь и засопел.

— Ну что ты, что ты, — неуверенно забормотал Тимберлэйк.

— Простите, о, простите меня. Я ничего не могу с собой поделать. Я очень чувствительный. Совсем как моя мамочка.

— А кем была твоя мама? — спросил Тимберлэйк, чтобы отвлечь дракона от грустных мыслей.

— Что? — спросил Илу, удивленно поднимая голову. — Конечно, иллобаром, как и я. О, как она была прекрасна! Какие чудные белые клыки, какие сверкающие когти, какой великолепный могучий хвост! А сердце нежное, как цветочек. Когда падал лепесток, вместе с ним катилась из ее глаз крупная слеза.

— Ты так хорошо ее помнишь? — спросил Тимберлэйк, про себя отметив, что Илу, видимо, старше пида, который вылупился из яйца только после приземления.

— Ну что вы, конечно нет! Я создал ее любимый образ в своей памяти по романтическим книгам, которые она для полной безопасности поместила в жидкость противоперегрузочной камеры вместе с моим... — Иллобар закрыл голову лапой и смущенным голосом произнес: — ...яйцом. Та, которая любила подобные романы, не могла быть иной, чем рисует мое воображение. Разве не ее любящая рука положила в противоперегрузочную камеру механического педагога, который наставил кроху на путь истинный, как только он вырвался из скорлупы на волю? Да, — сказал иллобар, сверкая глазами, — одно лишь слово может выразить все, что она для меня сделала. МАМА! — Он гордо расправил плечи и высморкался в один из больших белых листьев, которые служили пиду для письма. — Но хватит. К чему вспоминать мое столь плачевное прошлое? Вы явились, чтобы спасти меня. В путь!

— Видишь ли, нам не удастся так просто улететь, — сказал Тимберлэйк. — Сначала надо... — И он поведал иллобару о Свенсоне и зеленокожих туземцах.

— Возможно ль? Пленник? Обреченный? — взревел дракон, подскакивая на хвосте и сверкая глазами. — Где видано? О, нет! Вперед! На помощь!

Он угрожающе вытянул лапу, и Тимберлэйк, не помня себя от радости, что наконец-то нашел верного союзника, выскочил из-под навеса. Вдохнув свежий воздух полной грудью, он бросил взгляд на предзакатное солнце и тут с удивлением обнаружил, что иллобар за ним не последовал.

Тимберлэйк вернулся. Илу, избегая смотреть ему в глаза, подышал на когти и начал полировать их о костяную пластину на груди, смущенно напевая себе под нос.

— Что случилось? — осведомился Тимберлэйк.

— Э-э-э... понимаете, — пробормотал иллобар, — я вдруг подумал, что у них есть копья... и... всякие острые штуковины. А я не могу вынести мысли, что мне причинят боль.

Тимберлэйк застонал и в отчаянии опустился на первое попавшееся бревно.

— О, прошу вас, не расстраивайтесь! — вскричал иллобар. — Мне не пережить, когда кто-нибудь печалится.

Тимберлэйк заскрежетал зубами.

— Не надо так. Пожалуйста, развеселитесь. Послушайте, — сказал иллобар. — Позвольте мне зачитать вам прекрасные строки, произнесенные Сигной в «Пксрионе» Готера, когда она слышит, что дело ее безнадежно. — Он торопливо вставил в видеопроектор новую пленку и принялся говорить душераздирающим голосом: — «...судьба, предсказанная звездами, сбылась. О, чадолюбивая страдалица! Если б Гнрутх был снагом, полновесным снагом и никем, кроме снага, она была бы не в силах отказать ему в подписании договора. Но так как он презренный брыксл, она унесет память о нем в могилу...» Вот, видите, — сказал иллобар, сдвигая проектор на лоб и наливая какую-то жидкость из сосуда, напоминающего своими размерами бочонок, в нечто похожее на вазу для цветов. — Могу я предложить вам капельку моего домашнего вина?

Тимберлэйк принял подношение безжизненной рукой. Он осторожно принюхался. Жидкость слегка пахла спиртом и была бесцветной, тягучей и маслянистой на вид. «Какого черта», — подумал он и опрокинул содержимое вазы себе в горло.

Жидкий огонь разгорелся внутри, не давая ему вздохнуть.

Ему показалось, что кто-то изо всех сил стукнул его по шее.

...И больше он ничего не помнил.

Тимберлэйк застонал и открыл глаза. Утреннее солнце проникало в щели между стволами навеса. Злые гномы упорно стучали по наковальням в его голове, а во рту ночевал верблюд, чувствовавший себя в родной стихии.

— Что это я выпил? — прохрипел он. Ответа не последовало. Кроме него, под навесом никого не было. Тимберлэйк с трудом встал и, покачиваясь, добрался до озера, расположенного ярдах в тридцати от навеса. Встав на колени, он сунул голову в холодную воду. Манна небесная.

Примерно через полчаса, хорошенько почистившись как изнутри, так и снаружи, он завязал лоб мокрым платком и вдруг вспомнил о Свенсоне.

«Только этого мне не хватало», — подумал Тимберлэйк, когда первое потрясение улеглось. Ведь он хотел поговорить со своим партнером, как только тот немного успокоится, а вышло, что несчастный обреченный всю ночь провел в страданиях и непереносимых муках. Угрызение совести, презрение к самому себе, которые испытывает любой человек после хорошего похмелья, терзали Тимберлэйка, разрывая его душу на части. Перед его внутренним взором вставал Свенсон: одинокий, беспомощный, ожидающий ужасной смерти и лишенный возможности перемолвиться словом со своим единственным другом.

Виновато включив радиопередатчик, он прижал микрофон к горлу.

— Арчи! — робко позвал он. — Арчи! Ты меня слышишь? Ответь, Арчи! С тобою все в порядке? Арчи!

Несколько странный, но довольно ритмичный звук донесся из наушников, не радуя слуха.

— Арчи! — воскликнул потрясенный Тимберлэйк. — Боже мой. Арчи, ты плачешь! Не смей! Слышишь, не надо!

— А кто плачет? — осведомился Свенсон невнятным тоном. — Я смеюсь. Смейся, и Вселенная засмеется вместе с тобой. Плачь, и ты будешь плакать в одиночестве. Ха! Меня сегодня в масле сварят, в масле сварят, в масле сварят. Меня сегодня в масле сварят, в полнолу-у-нье.

— Арчи! — вскричал Тимберлэйк, пораженный до такой степени, что начисто забыл о своем плачевном состоянии. — Что с тобой случилось? Что они с тобой сделали?

— Ничего, — раздался в ответ возмущенный голос. — Ровным счетом ничего. Они превосходно ко мне отнеслись. Просто превосходно! Вся тюрьма теперь в моем личном распоряжении, и столько джубикса, сколько душе угодно...

— Чего-чего?

— Джубикса. Джу-бик-са.

— Что это такое?

— Понятия не имею, — сказал Свенсон. — Прекрасно успокаивает нервную систему. Джим, ты не поверишь, как спокойно я себя чувствую. Так спокойно, так спокойно...

— Кретин! — завопил Тимберлэйк. — Разве ты не понимаешь, что тебя одурманили? Не смей больше жевать джубикс. Это — наркотик.

— Чепуха. Ты всегда был подозрителен. Сукин подозрительный сын. Но я тебя прощаю. И люблю всем сердцем своим. Добрый старый Джимми мой, добрый старенький шаман, добрый старенький джубикс... — голос постепенно затихал, переходя в легкий храп.

— Арчи! Арчи! Проснись... — Внезапно до затуманенного похмельем мозга Тимберлэйка дошло, о чем говорил Свенсон. — Арчи, ты сказал, что они собираются сварить тебя сегодня?!