Сказки дедушки Матвея - Бондаренко Владимир Никифорович - Страница 2

— Куда?

— А ты меньше разговаривай. Забирай детишек!

Белка рада-радехонька. Свистнула она по-своему детишкам, поскакали они за Зайцем.

А Заяц — прямиком к медвежьей берлоге, стучится в дверь:

— Михайло Иванович, а Михайло Иванович, отопри-ка на минутку!

Долго Медведь ворочался, никак проснуться не мог, еле глаза продрал.

— Кто там еще?

— Это я, Заяц, сосед твой. Пусти, Иванович, Белку погреться. Детишки у нее позамерзали — зуб на зуб не попадает…

Закряхтел Медведь:

— Ой, холоду вы мне напустите. Да ладно уж, пусть войдет. Места на всех хватит. Нырнула Белка с детишками под теплый медвежий бок, а Заяц уже за лосями помчался, только пятки сверкают. Всех собрал, что в лесу были.

— Лоси рогатые, лоси косматые! — обратился к ним Заяц, — бурундуки с голоду помирают: льдом весь снег посковало — до земли не дорыться. Выручайте бурундуков: разбейте им лед. Что вам стоит?..

Набежали сохатые к бурундукам. Раз по орешнику прошлись, в другой, и как не было ледяной корки: копыта-то у них острые, как железо.

Благодарят бурундуки лосей, а больше того — Зайца. Тут и Мышка прибежала. Юркнула в разрыхленный снег — тепло ей, и зернышек в прошлогодней траве сколько угодно.

Долго лежала зима да потрескивала. Но вот расступились тучи снежные, отогрелось небо ясное, проглянуло солнышко красное. Ожил лес, ожили звери. Весне радуются да сил набираются. А Бурундей от жадности в щепку высох, покоя лишился: гниет у него все, проветрить бы, да погода наступила плохая.

Собрались бурундуки, возмущаются:

— Смотрите вы: плесенью все процвело, а жадничал… Гнать его вон от себя такого! Гнать! Пусть один бирюком живет!

И выгнали.

Вырыл Бурундей нору у самой реки от всех подальше. И начал переносить свои запасы, но их было так много, что к осени еле управился. Прилег отдохнуть и радуется:

«Ха! Выгнали, загрозили… Без братьев, без друзей — куда веселей! Хоть под старость вздохну вольготнее…»

Вольготно вздыхал Бурундей до второй лишь весны. А как улыбнулось опять солнышко красное — растопились снега белые, зашумели воды вешние. Что ни час — выше в речке вода поднимается.

Всполошился Бурундей, взбудоражился. Хотел убежать — запасы жалко. Стал вытаскивать, да не вдруг: добра накопил — таскать не перетаскать.

Высыпали бурундуки на берег, потешаются:

— Что, Бурундей, прогневил реку своей скупостью? Ишь, как бушует! Ревмя ревет!

Сопит Бурундей, поторапливается, а река уже вплотную к норе подступила, через край перехлестывает.

— Не губи ты себя, — пожалел Бурундея брат. — Орехи — дело нажитое. Жив будешь — больше добудешь.

Что Бурундею слова? От жадности он совсем соображать перестал. Сунулся он было еще раз, а волна — гульк! — и захлестнула нору! Бросился брат на выручку, да поздно: только пузыри вверх идут.

— Оставь! — кричали бурундуки. Поделом ему: сам себя губит, кто других не любит!

— Ну, вот и все, — закончил сказку дедушка Матвей и посмотрел Николке в лицо. — Добрая пословица не в бровь, а прямо в глаз Бурундею угодила.

— Спасибо, дедушка, — чуть слышно проговорил Николка и понуро вышел из мастерской.

В окно было видно, как он, держа подмышкой свою коробку с бабочками, пересек улицу, направляясь к дому своего дружка Кости.

Маленькая ябеда

ойдя в избу, Николка прежде всего посмотрел на дедушку Матвея. Но тот как читал книгу, так и головы не поднял. Николка бочком, чтобы не привлечь внимание деда, подошел к бабушке Василисе. Она сидела у стола, вязала чулок, вполголоса считая петли.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Бабушка-аа! — громко зашептал Николка и украдкой покосился на деда, — Сергей подбивал меня в банку с вареньем залезть, только я отказался.

— Что отказался — хорошо, — неожиданно, к полному замешательству Николки, сказал дедушка. — Но спроси-ка его, Василиса Андреевна, что сам доносчик-то напроказил.

У Николки от строгого взгляда бабушки прошлись по спине мурашки.

— Я… я ничего… я… нечаянно.

— Так это ты мой фикус сломал?

Глаза бабушки Василисы забегали по избе: что бы такое придумать в наказание внуку.

Дед снял очки, отодвинул от себя книгу.

— Ладно, мать, прости уж его; парень-то повинился. Я лучше ему сказку скажу.

В груди у Николки похолодело. Уж больно необычные у деда сказки: рассказывает — слушать охота, а кончит — раздумье берет.

А дедушка, словно ничего не замечая, начал свой рассказ.

Не за тридевять земель, не в тридесятом царстве, а у нас в избе жил и поживает себе на здоровье кот Мурлыка. А в чулане, под ларем, жила, но больше не живет, серая Мышка.

Как-то раз в марте пошел Мурлыка в Гореловский лес к Лисе Патрикеевне в гости, да припозднился. Домой возвращался уже на рассвете. И чтобы сократить дорогу, пошел напрямик через Круглый луг. Как дошел до старой ветлы, что посредине луга стоит, слышит: кто-то в дупле завозился.

«Ах, кстати добыча подвернулась! — подумал Мурлыка. — Сегодня как раз именины у Марфы Котафеевны, вот и принесу ей подарочек».

Крадется Мурлыка вверх по стволу — дыхнуть боится. Добрался до дупла, заглянул внутрь — и шерсть на спине дыбом встала. Такое страшилище! Сидит. Нахохлилось. Ушастое. Глазастое. Носастое. Вылупило страшилище желтые глазища, и когтями — ца-арап Мурлыку через весь лоб.

Шмякнулся Мурлыка о землю. Подхватился. Бежит домой, ног под собой не чует. А Сова из дупла:

— Хо-хо-хо! Ай да кот! Ай да Мурлыка!..

Лежит Мурлыка на горячих кирпичах на печке, стонет. Лапы горят: когда падал, отшиб. Все еще кровь из царапин сочится. Лежит, Сову клянет: всю красоту его изуродовала, как теперь с такой мордой на именины идти? И слышит: зовет со двора его кто-то:

— Мур-рр-лыка! Мур-рр-лыка-ааа!

«Кого еще там принесло не вовремя!» — зачесал Мурлыка на царапинах шерсть, чтобы не так заметно было, вышел. За погребицей — Марфа Котафеевна. Спинку колесом выгнула, хвост свечкой подняла: дожидается.

— Ой, долго ты как, Мурлышка, заморозил совсем. Как здоровье-то?

— Да что — здоровье! До сих пор в боку стреляет.

— А я уж думала, и в живых тебя нет. Сорока таких ужасов нарассказывала!

— Ох, уж эта мне Сорока! Доберусь — полхвоста выдеру!

— А изукрасила Сова тебя здорово! И надо же было связываться…

— Для тебя же старался, Марфа Котафеевна. Подарок хотелось получше подобрать, а теперь и не знаю, что и придумать. Правда, есть одна Мышь на примете. Вот уже год, как в чулане живет. Одна-разъединая на весь дом осталась. Только вот беда — слово ей дал не трогать. Больно уж Мышь-то на редкость полезная. Чуть сестра иль подруга появятся — прибежит и на ушко мне: там-то и там-то сидит. Очень полезная Мышь.

— Да ты мне, Мурлыка Котович, и без подарка мил.

— Без подарка нельзя. Я или у бабушки Василисы сала кусок стащу, или, уж на худой конец, куренка придушу. А кто еще на именины придет?

— Со всей улицы кошки и коты соберутся. В полночь — концерт у меня на крыше, а после — гулянье до утра по селу. Но смотри же, приходи. Без тебя и концерт неважный получится. Ты же столько весенних романсов знаешь!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Долго еще разговаривали Мурлыка и Марфа, а все это время за дверью погребицы серая Мышка, затаившись, сидела и весь разговор от слова до слова подслушала.

Роется в мякине, редкие зернышки выбирает, а сама думает:

«Ох, что же теперь будет? А вдруг узнает Мурлыка, что я ларь с пшеном проточила! И на заслуги мои не посмотрит! Съест! А что, если соседку Мышь заманить в пшено да и выдать Мурлыке? А вдруг заманить не удастся? А вдруг Мурлыке мало покажется? И он заодно и меня?.. Бр-р-р, стрррашно!».