У града Китежа
(Хроника села Заречицы) - Боровик Василий Николаевич - Страница 18

— И сделалось мне боязно. Взглянул я было на левую сторону — озеро, ему нет конца, оно плещется и ровно людей выкидывает на берег. Взглянул направо — стоит наш Илья над оврагом. «А ты как, тятенька, сюда попал?» — спрашивает он. «Да я взлетел, ведь мы тебя с земли не отпускали». — «А я явился на судилище». И кинул он мне какую-то палку… она угодила мимо. Вижу, он пошел, и все дальше от меня, дальше, и скрылся. Поодаль от меня проходил народ толпами, и все нагие. Я их спрашивал: «Что вы за люди, куда пошли?» — «На суд страшный», — отвечали мне. Вижу, Назарий тут же трясет бородой.

В обед следующего дня к Инотарьевым прибежала растрепанная внучка:

— Пойди-ка, дед, скорехонько, мамынька баит — у нас тятя умер.

Иван Федорович вошел в избу, а Илья уже лежал с заострившимся носом, недвижимый.

— Ах ты, мой сынок, сынок, как же это все случилось?

— Весь он здесь, батюшка, — тяжело вздохнув, проронила Зинаида.

Она крепилась, не плакала, а ее тетка, гостившая в последние дни у них, причитала.

На другой день Илью увезли в Хомутово и схоронили на старообрядческом кладбище. Возвращаясь с похорон, Иван Федорович сказал Пелагее:

— Зарыли… Был человек, и нет человека… ушел… А земля останется по-прежнему землей. А умирают и старообрядцы.

ТАИСИЯ ИНОТАРЬЕВА

В дни масленицы в Лыковщине издавна проводились катанья на лошадях.

— Ступай, — отпустил отец и Таисию погулять, — Зинаида за тебя матери поможет. Только помни — трудно гулять и работать.

На красном порядке села Хахал с утра до ночи носились на рысях из конца в конец женихи со всей Лыковщины. Они лихо щеголяли на конях с разукрашенными дугами и бубенчиками. Богатых парней видали важничающими в ореховых саночках, обшитых бархатом. А те, кто победнее, катались в городецких плетеных корзинках, а то так и в розвальнях — по нескольку человек садились в сани.

— Вон, — слышался разговор, — Илья Инотарьев мчится в дедушкиных ореховых санках. Лошадь-то у него полукровка от орловского рысака.

Он появился на гулянье с молодой женой на сером жеребце и никому не уступал дороги.

На таких богатых, как Инотарьев, все девушки пялили глаза или, с досадой сплевывая подсолнечные скорлупки, рассматривали одна другую: во что одета заречинская или хахальская девка: в суконное или полусуконное пальто, на меху или на вате?

Таисия в тот день приехала с братом и снохой в суконной шубе на лисьем меху. Илья ее привез, высадил из саней, а сам, подхлыстнув коня, поехал «показаться». Не успела Таисия встать в ряд девушек, к ней подкатил Хомутовский модник, сосед снохи Зинаиды, старообрядец Степан. Он остановил возле Инотарьевой лошадь, снял шапку, поклонился:

— Таисия Ивановна, прошу с нами покататься.

Не очень-то Таисии хотелось со старообрядцем ехать, но такое почетное приглашение получают не все девушки. Она подошла к саням и не спеша села рядом с кавалером. Дорога была уже вся в выбоинах. Степан немного отъехал, не включился еще в общий поток катающихся, на первом ухабе не сумел сдержать лошадь, и его саночки повалились набок. Лошадь испугалась, когда Степан перелетел через Инотарьеву. Таисия тоже вывалились из корзинки, но успела ухватиться за вожжи и, не выпуская их из рук, волочилась за лошадью, а модник остался лежать среди дороги.

— Батюшки! — завизжали по сторонам девушки. — Лошади-то Инотарьеву замнут!..

Слыша за собой крики, кобылка Степана ударила задними копытами о передок корзинки, поджала уши и припустилась бежать еще резвее.

Возле Керженца с парнями стоял Матвей Бессменов. Увидав взбесившуюся лошадь, он, не зная еще, кто за ней волочится, вышел на дорогу и что есть силы крикнул:

— Тпру!.. Стой!..

От его неожиданного окрика лошадь, вздрогнув, остановилась. К его и всеобщему удивлению, Инотарьева встала на ноги, забрала в руки вожжи и, ничего не сказав, отвела в сторону лошадь. Прибежал Степан. Пальто на нем — длинное, на лисьем меху — было в снегу. Пока он торопился к лошади, Таисия видела его заплетающиеся ноги. Он так перепугался, даже не поднял своей шапки. Растерянно поправил на лошади сползшую сбрую, принял из рук Таисии вожжи, тяжело перевел дух и попросил Таисию:

— Сходи-ка принеси мне шапку-то.

— Не обязательно я должна вам подать шапку. Сходите-ка сами, а я лошадь удержу.

Степану стало еще стыднее. Он замахнулся было отряхнуть рукавицей пальто, но увидел улыбающегося Матвея, опустил голову и пошел за шапкой. Когда Таисия снова села в сани, Степан долго не находил слов возобновить разговор.

— Я думал, моя просьба вам не в обиду будет…

— А мне ходить за шапкой-то рано, я не ваша жена. Сама себя перед всеми не хочу опозорить. В другой раз головушку-то не теряйте, и не мне ее для вас искать.

Отчитав ошалевшего Степана, Таисия собиралась на ходу выскочить из корзинки, да удержалась. Не хотела совсем осрамить парня. Он и без того был не очень «на моде», — молодой старовер, с блондинистой бородой. Пальто на нем хорошее, лошадь будто с картинки, упряжка лучше других, а сам, кроме жиденькой бороды, ничего не имел. Голова соображала плохо, а кататься пригласил первую девку на Лыковщине.

«Штоб экой-то запряжкой Андрей Медведев правил или Матвей», — думала про себя Таисия, возвращаясь домой.

Ступая по глубокому мягкому снегу, она не показывала подругам досады на незадачливое гулянье. Шагая в стороне от дороги, Таисия вязла в глубоком снегу и каменела, как старая ель, не успевшая прогреться на солнце. «Почему, — спрашивала она себя, — мне прежде так легко и вольно дышалось в лесу?» А она в лесу всегда испытывала особую сладость. Никто не знал, как забилось Таисино сердце, когда вдруг в серебристом матовом инее на какое-то мгновенье она вновь увидела приподнятые вверх руки Матвея Бессменова и дрожащую перед ним лошадь. И видение это заслонило пламя разгоревшегося впереди масленичного костра.

Масленичные костры жгли еще прадедушки и дедушки Заречицы. Мужики, следуя их заветам, готовили хворост, делали снежные ямы, развалы. И ждали, когда гуляки будут возвращаться. На развалах ездоки начнут вылетать из саней, тут и пойдет потеха.

Пугливые лошади, приближаясь к кострам, начинали пятиться, храпели, кидались в сторону или безудержно летели вперед, не слушаясь ни окриков, ни вожжей.

Когда Таисия с подругами приблизилась к костру, у нее на глазах чья-то лошадь, споткнувшись, увязла в снегу. За ней кинулась другая. Она вывалила из саней седоков и без управы понеслась прямиком к деревне. А ее хозяин, с кнутом в руках, лежал в снежной яме. Поднявшись, он погнался с бранью за ребятишками — зачинщиками костров. Они с криком увлекли модника в сугроб, отняли у него кнут и его же кнутом, по масленичному обычаю, отхлестали — «чтобы блохи летом не кусали».

Смеясь над неудачником, мужики подносили к огню прутья, бросали коряги, поднимая в небо еще более пышные букеты сверкающих искр.

До глубокой ночи у костра не утихали шум, смех. И над другими деревнями Лыковщины видно было зарево костров. На поле молодежь передавала лошадей замужним женщинам. Те, «чтобы льны уродились», заканчивали масленичное катанье. Слышались гармошки, запевались прибауточные частушки.

Но вот в темноте послышался крик. Таисия вздрогнула.

— Беднота едет… Шире!.. Берегись!

Мимо костра мчался на загнанной лошади Иван Алексеевич Шкунов. Он стоял в передке саней с высоко поднятыми вожжами и покрикивал:

— Дорогу дайте!

В ногах у него, на розвальнях, валялись Кукушкин, Бекетов и два хахальских мужика. Они что есть силы орали: