На качелях XX века - Несмеянов Александр Николаевич - Страница 62

Переизбрание президентом АН СССР

В начале 1956 г. исполнилось пятилетие моего президентства. Президент избирался сроком на пять лет. Ни у меня, ни у моей правой руки А.В. Топчиева не было опыта в том, что надлежит предпринимать. Топчиев пришел ко мне в кабинет и сказал, что, вероятно, ему нужно обратиться к руководству и получить указания. Я согласился с этим и предоставил ему право действовать. Через несколько дней он сообщил мне, что операция закончена. Как же? Он, оказывается, обратился к заместителю председателя Совета Министров А.И. Микояну, и тот дал ему знать, что следует назначить срок моих перевыборов, наметив дату Общего собрания Академии. Дату мы согласовали. Она пришлась на 13 октября 1956 г. Посвятили в это вице-президентов и Президиум. Неожиданным для всех и для меня, в частности, было обращение Топчиева к А.И. Микояну, хотя я и не сомневался, что Александр Васильевич сделал так по зрелом размышлении о том, как вернее решить дело положительно. Какие это были размышления, он никогда мне не сказал. Своей и (моей) цели, однако, он достиг. Перевыборы должны были состояться.

Я не участвовал в организации этого дела и не могу о нем говорить по воспоминаниям. Не присутствовал я и на выборном Общем собрании. Результат его был такой, что я был переизбран подавляющим большинством голосов, хотя и не единогласно. Насколько я помню, 17 академиков из 88 голосовали на этот раз против моего переизбрания. По общему мнению, в основном это были голоса физиков. Мнение это основывалось на том, что из их среды слышались критические речи. У меня было мало контакта с теми из них, которые работали по проблеме атомной энергии. Причину этого я уже объяснял.

На Общем собрании прозвучало требование, чтобы президент выступил перед собранием, хотя бы и после выборов, с докладом, в котором обрисовал бы положение и путь Академии наук за время его президентства и в перспективе. Такое решение и было принято Общим собранием.

Посоветовавшись в Президиуме Академии наук, мы решили, что нужно быстрее удовлетворить это требование, что такое обсуждение будет полезно, и срок его наметили на 28 декабря 1956 г. Мне пришлось основательно поработать над докладом, поскольку требовался именно мой доклад, а не доклад, сведенный из докладов, представленных отделениями и институтами, главным ученым секретарем и именуемый отчетным докладом Президиума. Годичный доклад рассылался членам Академии и либо целиком, либо выборочно зачитывался главным ученым секретарем. Несмотря на прекрасную дикцию и хороший голос А.В. Топчиева, слушать его доклад, занимавший иногда два часа, а бывало и больше, было утомительно и трудно.

Я стремился сделать свой отчетный доклад за пятилетие более компактным и без излишних подробностей. Он был разослан всем академикам за несколько дней до Общего собрания в сопровождении цифровой статистики. Я записал несколько мыслей и разъяснений, которые и наметил произнести, не повторяя материала письменного доклада. После доклада должна была последовать дискуссия[404].

После дискуссии вице-президент АН академик И.П. Бардин, который вел заседание, предоставил слово академику В.А. Энгельгардту[405] для оглашения резолюции Общего собрания. В резолюции выражалось одобрение деятельности президента и Президиума. Резолюция была принята единогласно. Так закончилось это собрание, и начался второй срок моего президентства.

В июле 1956 г. я выступил в качестве депутата Верховного Совета СССР, избранного на выборах в 1954 г., на 5-й сессии Верховного Совета Союза. Это было время, когда японский парламент обратился к правительствам СССР, США и Великобритании с призывом запретить ядерное оружие и прекратить его испытания. Читатели, вероятно, помнят, что еще в Декларации от 9 февраля 1955 г. высший законодательный орган нашей страны выразил глубокое убеждение в том, что атомное и всякое другое оружие массового уничтожения должно быть запрещено. Кстати, пропаганда войны в Советском Союзе уже раньше была объявлена преступлением. Комиссиями по иностранным делам обеих палат Верховного Совета, которым было поручено рассмотреть обращение японского парламента, был разработан документ в поддержку этого призыва. Свое выступление и я посвятил миролюбивой политике нашей страны. Как депутат Верховного Совета и как член Всемирного Совета Мира, я горячо призвал делегатов сессии одобрить и принять разработанный комиссиями текст ответа на обращение японского парламента.

В январе 1957 г. я отправился в месячную заграничную командировку в страну экзотическую и ослепительно новую для европейца — в Индию, для участия в 44-м конгрессе научной ассоциации Индии, который состоялся в Калькутте (фото 49).

А летом 1959 г. я побывал и в Китайской Народной Республике, где был подписан план о научном сотрудничестве (фото 47).

Сибирское отделение АН СССР

Мне пришлось упоминать, что в Президиуме АН и в Академии наук в целом существовало давнее убеждение о необходимости развития науки на востоке страны. Кое-что мы делали в пределах обычных ассигнований АН: старались обеспечить Уральский филиал АН и сибирские филиалы оборудованием, капвложениями на строительство институтов, открытием новых научных точек там, где были какие-то предпосылки, например в Красноярске, на Сахалине. На бумаге то, что имелось, как-то выглядело: Уральский филиал — в Свердловске[406], Западно-Сибирский — в Новосибирске, Восточно-Сибирский — в Иркутске, Якутский, Дальневосточный — во Владивостоке, плюс два упомянутых выше. На деле все это было достаточно слабо и в организационном отношении, и особенно в научном.

Я сам восточнее Новосибирска в то время не бывал. Опека над филиалами была нами поручена вице-президенту И.П. Бардину, который охотно путешествовал и систематически, хотя и не ежегодно, посещал каждый из филиалов, а в Уральском, где он состоял и председателем президиума, бывал чаще. У Бардина был закрепленный за ним удобный личный вагон, который по его требованию прицеплялся к подходящему для данной поездки поезду. Наша совесть была поэтому в отношении к Ивану Павловичу спокойна.

Однажды я из-за того, что восточнее Новосибирска не бывал, попал в неприятное положение. На заседании Совета Министров, куда я был приглашен по какому-то мелкому и не вызывающему волнения вопросу, Н.С. Хрущев докладывал о своей поездке в Японию. На обратном пути он заехал на Сахалин и на Южном Сахалине посетил так называемый «Сахалинский филиал Академии наук». Далее следовало короткое, но красочное описание этого филиала и его научных занятий: «Изучают там главным образом мух». Мне невозможно было сидеть безучастно, но и трудно было сказать что-то разумное: филиала-то я не знал! Сама собой выдавилась у меня фраза: «Мухи-то разные бывают». Смысл тут должен был быть такой, что некоторыми мухами (например, плодовой дрозофилой) занятия полезны.

Очевидно, что эта фраза была не ко времени и по неверному адресу. Дрозофилой занимались научные генетики, а лысенковцы, подобно Презенту, выпускали этих «уродов мух» в окно. Впрочем, Н.С. Хрущев тут же прекратил дальнейшую «дискуссию», сказав: «Что Вы нам рассказываете, как будто мы это сами не знаем!» К счастью, углубления в дела Сахалинского филиала больше не было, нам только было указано пересмотреть профиль его работы. В книжечке АН за 1955 г. уже нет «Сахалинского филиала», а появился «Сахалинский комплексный научно-исследовательский институт АН СССР» с новым директором во главе. Вопрос о «сахалинской науке» надолго затих.

Описанный эпизод еще раз продемонстрировал назревшую необходимость более равновесного распределения научной работы между европейской частью СССР и востоком, именно Сибирью. Для того чтобы достигнуть какого-либо большого результата, необходимо было многое, настолько многое, что у меня не хватило инициативы, тем более что к этому времени для меня стало ясным, что вряд ли я встречу поддержку в Совете Министров. Не было и ясных мыслей ни у меня, ни у Топчиева по поводу конкретных действий в указанном направлении.