На качелях XX века - Несмеянов Александр Николаевич - Страница 51

Отделение технических наук было очень пестро по составу специальностей и составу институтов. С такими в значительной степени «химизированными» институтами, как Институт нефти, Институт горючих ископаемых, я имел личные соприкосновения и раньше и мне не нужно было с ними заново знакомиться. Они возникли путем разделения старого, созданного академиком И.М. Губкиным[346], Института горючих ископаемых, имевшего в значительной степени геологический уклон, но по идее комплексного. Во главе Института нефти до 1950 г. (до своей кончины) стоял академик С.С. Наметкин, который сильно химизировал свой институт. В меньшей степени это можно сказать об Институте горючих ископаемых.

Во главе Энергетического института стоял академик Г.М. Кржижановский[347], в то время бодрый и подвижной 79-летний человек. Он, как известно, — один из главных помощников Ленина по созданию плана ГОЭЛРО, обладал огромным авторитетом. Энергетический институт был его детищем. Не так просто, однако, в гигантской проблеме энергетики страны ухватить главное и не разменяться на мелочи или, скажем, частности. И мое впечатление было такое, что в какой-то мере это и происходило. Вопросы использования энергии ветра, солнца, как ни были они заманчивы, никак не могли претендовать быть генеральной линией энергетики. Конструкции котлов, повышение коэффициента полезного действия, использование топлива, конечно, были экономически несравненно важнее, но задача ли это для академического института? Уже тогда было ясно, что генеральной линией новой энергетики будут вопросы атомной энергии. Но они родились и выросли из атомной бомбы. Энергетический институт только позднее и по более частным поводам принял участие в разработке этих вопросов. Я отчетливо понимал, что не в силах как-либо изменить работу института.

Из других институтов Отделения технических наук в первую очередь меня интересовали два: Институт автоматики и телемеханики и Институт точной механики и вычислительной техники — оба молодые институты. Институт автоматики и телемеханики располагался в плохо приспособленном здании на Ленинградском шоссе, ранее в этом здании был ресторан. Во главе стоял академик В.С. Кулебакин[348]. При знакомстве с Институтом складывалось такое впечатление, что он может иметь тематику, необходимую для развития нашей техники на современном уровне. Мне было ясно, что автоматика — основной нерв будущей техники. Однако у меня создалось впечатление, что директор понимает хуже, чем ряд заведующих лабораториями Института (например, В.А. Трапезников, в будущем академик)[349], каково главное направление автоматики. Обсудив это, я внес предложение в Президиум АН о смене директора и о назначении В.А. Трапезникова, что и было выполнено.

Надо было заботиться и о новых помещениях для этого института, так как здание бывшего ресторана, к тому же используемое совместно с Институтом механики Академии наук, совершенно не обеспечивало будущего этого важнейшего комплекса технической науки. С новым директором мы предприняли через какой-то срок необходимые шаги, и нам пошли навстречу, предоставив одно из новых громадных зданий, примыкающих к Комсомольской площади, куда главная часть лабораторий института затем и перебралась. Выбор В.А. Трапезникова директором себя оправдал в полной мере. Сам он в дальнейшем стал также и заместителем председателя Комитета по науке и технике, а институт постепенно стал одним из ведущих в Академии наук СССР.

Во главе Института точной механики и вычислительной техники стоял академик М.А. Лаврентьев[350]. Здание этого института только еще строилось на Б. Калужской улице, слева от здания Физического института им. Лебедева, также строящегося. Пока же институт размещался в здании часового завода на Ленинградском шоссе. Это было время зарождения цифровых электронных вычислительных машин, и большинство из нас, и я в том числе, имели об этих будущих «примадоннах» слабое понятие. В это время еще не отзвучали споры о том, ориентироваться ли в вычислительной технике на аналоговые машины непрерывного действия или на дискретные цифровые машины. Лаврентьев был убежденным сторонником последних, и, как показало будущее, он был прав. Институт и работал в этом направлении.

Поскольку М.А. Лаврентьев был чистым математиком, а главным в деятельности института должны были стать конструкторские работы, по рекомендации Лаврентьева был приглашен в этот институт в качестве заместителя директора С.А. Лебедев[351], уже работавший над цифровыми машинами на Украине. Это было серьезное укрепление кадров института. Институт переехал, наконец, в только что отстроенное здание и мог развернуть фронт работ. В это время появился «грозный соперник»: Министерство химической промышленности организовало собственные конструкторские работы по проектированию, а затем и изготовлению цифровых машин. Эти работы шли успешно.

В оценке успехов обоих конструкторских организаций принимал участие академик М.В. Келдыш, который постепенно становился главным потребителем цифровых электронных вычислительных машин в Академии наук и очень объективным их ценителем. М.А. Лаврентьев был вполне патриотом своего института, а качеством объективности не отличался. В результате — осложнение отношений, с одной стороны — с министерством, с другой — внутри Академии наук между двумя академиками, которых я очень ценил и всячески старался помирить друг с другом. Настоящей ссоры, впрочем, не было, но вредное для дела охлаждение между учеными, особенно со стороны Лаврентьева, существовало. Не знаю, сыграли ли какую-либо роль мои усилия, но вскоре мир был восстановлен. По представлению Лаврентьева С.А. Лебедев был назначен директором института, а сам М.А. Лаврентьев освободился от административных обязанностей.

Постепенно я в большей или меньшей степени познакомился с работой значительной части институтов Академии наук. Во всяком случае, я был готов к вызову наверх и к возможным направлениям разговора. Но никакого вызова не было. Я не знал, как это бывало у предыдущих президентов, а спросить было уже не у кого. Видимо, инициатива такого рода приема должна была исходить снизу, то есть от меня. Но не успел я проявить такую инициативу, как случилось непоправимое.

5 марта 1953 г., после моей лекции (9-11 часов), выйдя из аудитории в старом здании химфака, я узнал страшную новость — скончался Сталин. Сейчас, через 20 лет, трудно представить себе, как эта весть потрясла всю Москву, всю страну, каждого из нас. В Сталине в нашем представлении была персонифицирована вся промышленность и сельское хозяйство, мобилизация всех ресурсов в войну, победа над фашистами. Как жить дальше? Поехал в Президиум. Все собрались — хмурые, сосредоточенные лица. На 6 или 7 марта получили приглашение на прощание в Дом Союзов. Поехали. Через зал мимо гроба в цветах и еловых ветвях тянулась непрерывная цепь людей — мужчин и женщин, старых и малых. Мы — я, Топчиев, Бардин и, насколько помню, Волгин — постояли в почетном карауле.

Председателем Совета Министров стал Г.М. Маленков. Надо было проявить упомянутую выше инициативу снизу и напроситься на прием, тем более, что назрел ряд организационных вопросов, требующих решения Совета Министров. Это прежде всего были вопросы об организации новых институтов, в частности Института электроники. Однако для такого института, даже на первых порах, нужно было солидное помещение. Шел 1953 г., и в конце этого года должны были вступить в строй новые здания университета. В связи с этим должно было освободиться великолепное старое здание физического факультета на Моховой, построенное профессором Умовым[352]. Я решил добиваться передачи его Академии наук для Института электроники, а в будущем ставить вопрос о большом строительстве этого института.