На качелях XX века - Несмеянов Александр Николаевич - Страница 35

Оставаясь директором ИОХа, я стал налаживать и кафедральные дела в МГУ. Исключительно сильную помощь по практикуму (а это была наибольшая «тягота») мне оказал профессор Ю.К. Юрьев, который вплоть до своей смерти продолжал заведовать этим практикумом. Лекции читать я любил, и они меня никак не затрудняли. Но нужно было заново создавать свою школу, свою металлоорганическую лабораторию, которая в МГУ исчезла и для которой я не мог поступиться ни одним человеком из Академии.

Моя лаборатория в ИОХе была немногочисленна, кое-кто (например, К.Н. Анисимов) был еще в армии, и ослаблять металлоорганическую лабораторию в ИОХе было неразумно. Впрочем, одно исключение я сделал. Желая сплотить воедино коллектив двух металлоорганических лабораторий — в МГУ и в ИОХе, я условился с моей сотрудницей Н.Н. Новиковой, что она перейдет в МГУ. Она обладала ценными качествами, которые, по моему мнению, должны были обеспечить успех сплочения. В МГУ собирались мои предвоенные сотрудники, которых жизнь разбросала: И.Ф. Луценко, В.А. Сазонова, К.А. Печерская, в аспирантуру поступили Э.Г. Перевалова[240] и Т.П. Толстая, значительно позднее, по окончании войны, демобилизовался и вернулся Н.К. Кочетков, который работал у меня в Институте тонкой химической технологии перед войной.

В 1945 г. в старый сабанеевский кабинет — «сабанет», который я избрал в качестве своего кабинета, ко мне заявились два юных офицера. Они выразили желание работать у меня. В 1941 г. они были «ускоренно» выпущены с химического факультета МГУ и хотели вернуться к химии. Первый был Ю.А. Жданов[241], второй О.А. Реутов, оба коммунисты, боевые офицеры. Я был рад такому пополнению. Они начали работать, получив темы. К моему горю, Н.Н. Новикова погибла еще в военное время, и обе металлоорганические лаборатории остались «связанными» лишь мной.

Я не описываю последние месяцы войны, явно и зримо приближавшейся к победе и все еще несущей нам тяжелые потери (об этом много написано). О Сталинградской битве я знал теперь от ее участника О.А. Реутова. Нас радовали салюты с пушечным громом и ярким блистанием фейерверков, посвященные освобождению крупных городов. Мы знали заранее, что готовится салют, еще не прочитав об этом в газетах, так как видели группы зениток на прицепах, отправлявшихся в свой салютный маршрут. Уже перестали закрывать небо Москвы на ночь серебристыми привязанными аэростатами — «колбасами». Потом снято было и затемнение. Страшные сведения поступали с территории Польши и Германии о лагерях смерти с крематориями, об автомобилях-душегубках, складах женских волос, грудах детской обуви, изделиях из человеческой кожи, ужасах, от которых холодело сердце и ненавистью наливалась душа.

И вот настало 9 Мая! Самый светлый май в жизни каждого из нас. На 24 июня я получил два билета на Парад Победы. Мы стояли с Ниной Владимировной на трибунах справа от Мавзолея. Шел веселый майский дождь, как будто смешавший слезы и радость. Я впервые видел легендарных Рокоссовского, командующего парадом, и Жукова, принимающего парад, прогарцевавших по брусчатке. Двинулись церемониальным маршем самые прославленные из прославленных воинские части. А думалось о параде 7 ноября 1941 г. в полуопустевшей Москве, ощерившейся на заставах надолбами и рельсами, когда враг подошел чуть ли не к Химкам. Наконец наступил кульминационный момент Парада Победы: красноармейцы бросали наклоненные фашистские знамена к подножью Мавзолея. Много раз я бывал на Красной площади: и в потоке демонстрантов в студенческие времена, и на трибунах, но по особому состоянию духа, соединяющему восторг победы и лицезрения героев и грусти о тех, кого уже не увидишь, никогда ничего похожего не было.

Было решено отпраздновать и научные победы: в связи с 225-летием со дня учреждения Академии наук был намечен международный праздник науки. В Москве, в Нескучном, а затем в Ленинграде, в Таврическом дворце состоялось празднование, а в промежутке в Москве была проведена сессия с докладами. В частности, я делал доклад о квазикомплексных соединениях и таутомерии. Затем в присутствии гостей — иностранных химиков — делал доклад в аудитории Политехнического музея. Среди иностранных гостей был особенно мне интересный и по литературе знакомый чуть ли не со студенческих лет сэр Роберт Робинсон[242] — член английского Королевского общества, впоследствии его президент. Здесь я впервые с ним познакомился. Он был затем в ИОХе, и я знакомил его с работами института, в частности, с некоторыми работами моей лаборатории.

Р. Робинсон, с одной стороны, исследователь природных веществ, особенно прославленный синтезом сложных растительных веществ (алкалоидов — атропина, кокаина, установлением строения морфина и т. д.) и синтезом антоцианов (красок лепестков розы, василька и др.), с другой — один из первых ученых, который наиболее удачно, последовательно и лаконично развивал электронные представления в органической химии. Это был в то время мужчина лет 55, среднего роста, с умными, серыми, близко посаженными глазами. Он мгновенно схватывал суть вопроса и с интересом знакомился с советскими химиками.

Со своей стороны он рекомендовал обратить внимание на пенициллин, уже начавший играть в Англии выдающуюся роль в больницах, и рассказывал о выполненных в Оксфорде (где он и работал) исследованиях по изолированию и установлению строения этого чудодейственного вещества. В это время в СССР уже вела работы по выделению пенициллина профессор Ермольева[243], поэтому сведения эти не были неожиданными. Робинсон советовал нам обратить особое внимание на кремнийорганические полимеры, нашедшие на Западе многообразное применение.

Было и много других, менее запомнившихся встреч. Завершающий банкет проходил в Ленинграде, в Таврическом дворце, белой ночью. На банкете присутствовали англичане, американцы, французы, ученые других союзных государств и нейтралы, немцев не было. Шел 1945 год, все были исполнены дружеских чувств и уважения.

Эта сессия Академии наук имела и несколько неожиданное последствие. На сессии присутствовали некоторые (не помню, кто именно) из влиятельных членов ЦК, у них сложилось впечатление, что В.Л. Комаров слишком стар и болен, чтобы полноценно управлять сложным организмом Академии наук. Произошла смена президента. В качестве нового президента — второго советского президента Академии наук — был рекомендован и избран академик С.И. Вавилов, физик 55 лет, известный своими исследованиями по оптике и участием в организации оптической промышленности СССР, библиофил, историк науки. Я его знал еще студентом, проходил у него физический практикум в МГУ. Это был серьезный, располагающий к себе ученый, способный сплотить вокруг себя самых требовательных академиков. Мы охотно отдали ему свои голоса.

Первая поездка за рубеж

К 1945 г. относится мое первое путешествие за рубеж. Желание побывать в чужих странах живет во многих. Оно свойственно и деятелям культуры и науки. Соприкоснуться даже поверхностно с развитием близких тебе областей и идей, посмотреть жизнь науки в ее обиталищах, что-то «зацепить» и использовать, сравнить с обстановкой у себя дома — все это интересно и важно. Я уже не говорю о том, что и жизнь иного общества, и знакомство с этим ушедшим у нас в глубины истории укладом, знакомым нам только по книгам, тоже представляет безусловный интерес. Желание посмотреть внешний мир жило и во мне с юности.

Возможность заграничного путешествия возникла, когда Московский университет решил командировать меня в Мадрид на международный съезд по химии, намеченный в Испании в 1933 г. Ни моя командировка, ни самый съезд не состоялись тогда. Всем памятны испанские события того времени, когда, несмотря на героическое сопротивление испанского народа и широкую помощь ему добровольцев многих национальностей, испанские фашисты при содействии пришедших к власти фашистов в Германии свергли законное правительство Испании и установили франкистский режим[244]. Мы тогда и не думали, что являемся свидетелями репетиции фашистского метода расширения границ, что угроза войны нависла над нашим государством, что наш народ поднимется на смертельную борьбу с фашизмом и разгромит его. Неудивительно, что моя первая поездка за рубеж состоялась только после окончания Великой Отечественной войны в 1945 г.