На качелях XX века - Несмеянов Александр Николаевич - Страница 26

О лабораторно-бригадном методе рассуждать не приходилось — надо было проводить его. Изучаемый предмет, например органический практикум, бригада человек в 6–8 сдавала небольшими кусками, отвечали все ее члены вместе, и оценивались знания бригады суммарно. В результате бригада дифференцировалась на активных, во главе с бригадиром, и скромных — молчальников, которые прятались за чужой спиной. Таким активным бригадиром, везшим всю бригаду, был, например, А.Е. Борисов, о котором я уже упоминал, попавший в МГУ в «профтысяче», мой ровесник, в недалеком прошлом рабочий Дорогомиловского химзавода, поздно выучившийся грамоте. При всех недостатках лабораторно-бригадного метода и прежде всего при отсутствии индивидуальной ответственности за знания, организационно он имел то достоинство, что позволил рассосать очереди в лаборатории. Просуществовал этот метод недолго.

Женитьба. Работа. Смерть отца

Я должен вернуться к 1925 г. Осенью, после прогулки по лесу, тянувшемуся от Всехсвятского до Тимирязевской академии, я подвел свою невесту Нину Владимировну к школьному дому во Всехсвятском, куда переселилась моя родительская семья, и мы вошли в их маленькую квартиру на втором этаже. Так состоялось знакомство. В это время я нигде уже кроме МГУ не работал, а зарплата ассистента была вряд ли достаточна для главы новой семьи, и мне пришлось думать о дополнительном заработке. Нина Владимировна была еще студенткой, и хотя она одновременно работала лаборантом на кафедре общей химии, исполняя что-то вроде обязанностей секретаря И.А. Каблукова, но ее лаборантская зарплата была еще меньше, чем ассистентская. Вдобавок, и у нее, и у меня были стареющие родители. Пришлось согласиться на предложение работать в лаборатории защиты растений Наркомзема, располагавшейся в Зарядье, на месте нынешней гостиницы «Россия». Там я сначала занимался формалином, который применялся для протравливания посевного материала от заражения спорами головни и другими подобными вредителями, полимеризацией формалина и деполимеризацией параформа, анализами.

Освоившись в этой лаборатории, году в 1928-м, я пригласил моих учениц по качественному анализу, безнадежно ждавших очереди в органический практикум, Э.И. Кан и Л.Г. Макарову отработать практикум в лаборатории в Зарядье. Вместо чисто ученических задач практикума я давал им «куски» своей университетской работы по ртутноорганическим соединениям, что для них было, вероятно, полезнее, чем ученический практикум, а с точки зрения защиты растений оправдывалось тем, что среди ртутноорганических соединений были известны очень сильные фунгисиды. Действительно, и у Кан, и у Макаровой получились интересные, опубликованные затем работы. Это были мои первые сотрудники. К нам присоединилась несколько позже тоже окончившая МГУ Р.Х. Фрейдлина, которую я знал еще как преподаватель качественного анализа и знал с самой блестящей стороны, поэтому по окончании ею университета предложил работать со мной. Году в 1929 на основе этой лаборатории был организован Научный институт инсектофунгисидов (НИИФ), переведенный в часть здания Химико-фармацевтического института[178] на Девичьем поле, а я стал заведующим лабораторией органической химии, которую мне надлежало организовать.

Странный это был институт. Во главе его был поставлен юрист, старый большевик, но совсем не старый еще человек, Лебедев, ничего не понимавший ни в сельском хозяйстве, ни в его вредителях, ни в химии. Его заместителем был Френкель, вряд ли понимавший более него. Были лаборатории фитопатологии, энтомологии, неорганической химии и другие, которыми руководили научные работники, в своем деле специалисты, но вряд ли очень близко знавшие сельское хозяйство. Были приглашены и два немецких специалиста — те свое дело понимали конкретно. Один из них работал в контакте с моей лабораторией, и это дало мне возможность усовершенствоваться в разговорном немецком языке. Он очень интересовался открытым мною и Э.И. Кан в стенах этого института фтористым формилом — в то время единственным галоидангидридом муравьиной кислоты, легко распадающимся на фторводород и окись углерода.

Мы работали также над ртутноорганическими фунгисидами. Оказалось, что меркурированный анилин в ничтожных концентрациях справляется со спорами головни и превосходит патентованные зарубежные тоже ртутноорганические препараты. Однажды, готовя большое количество этого фунгисида, я получил производственную травму: капля ядовитого едкого раствора брызнула мне в глаз. Была сильная боль, закрылся даже неповрежденный глаз, и меня, слепого, доставили сначала в больницу, затем домой. Несмотря на несколько неопределенные предсказания врачей о последствиях поражения неизвестным им ртутным препаратом, изъязвление на глазу через несколько дней зажило, и денатурации белка в глазу не произошло.

Я вспоминаю какие-то поездки с немцем, фамилию которого не помню и конкретные сельскохозяйственные цели которых тоже забыл, но помню наши разговоры, бывшие для меня упражнениями в разговорном немецком языке, на литературные и житейские темы. Его удивляло, что Пушкин для русских живой поэт. Гёте, говорил он, в Германии никто уже не читает, а я пытался объяснить, что такое Пушкин для русских. Этот немец справедливо, как мне казалось, говорил о русских так (в данном случае по поводу здания химико-фармацевтического института, где мы помещались): удивительный народ, делают все наилучшим способом, а потом как будто им все надоест и на все станет наплевать, чего-то не доделают и конец испортят.

В году в 1932 или 1933 наш институт был слит с Институтом удобрений (НИУ)[179], а затем переселен во вновь построенное здание на Большую Садовую, где я проработал недолго и где меня сменил А.Е. Кретов[180] (он был, как тогда нередко бывало, затем арестован), а потом — Н.Н. Мельников[181]. Своих главных сотрудников — Р.Х. Фрейдлину, Л.Г. Макарову и Э.И. Кан — я забрал с собой в Институт органической химии Академии наук, однако это относится уже к 1935 г.

Прежде чем писать об этом я должен вернуться к университетским делам. По окончании наших с К.А. Кочешковым совместных работ по синтезу оловоорганических соединений из ртутноорганических по моему предложению мы попытались применить «метод двойных диазониевых солей», столь успешно использованный на ртутноорганических соединениях, к синтезу металлоорганических соединений сурьмы, и эта работа прошла интересно и успешно, хотя и оказалась громоздкой. Впервые для этой работы к нам прикрепили лаборанта, это был студент К.Н. Анисимов, которого наша работа очень заинтересовала. Первый раз мы работали не только собственными руками. Однако однажды эта помощь привела и к неприятным последствиям.

Придя утром в университет, я увидел наводнение. Из двери нашего «II практикума» вода устремлялась в вестибюль, а оттуда по лестнице каскадом в подвальный этаж. Препаратор Яков Алексеевич Малышев и уборщица уже хлопотали, а я прошел в нашу лабораторию и убедился, что все началось с моего стола, где Анисимов забыл закрыть кран холодильника, и каучук ночью сорвало повысившимся напором воды — обычная причина протечек.

Однако такого наводнения я никогда не видывал. У меня залило все шкафы, все записи, все препараты. Только я вышел в вестибюль, едва осуществив спасательные работы в своих шкафах (к счастью чужие вода не тронула), как вижу Н.Д. Зелинского, который с ходу стал на меня кричать, да так, как я никогда и не слыхивал. Что мне делать — виноват, руки по швам и молчу. В это время выходит бледный Анисимов и заявляет, что это он виноват. Николай Дмитриевич только рукой на нас махнул. В подвальной лаборатории промок потолок, и долго еще было сыро. Мои ящики в столе рассохлись и плохо входили в пазы. Пришлось сушить мокрые дневники и восстанавливать записи. Долго еще сказывались последствия этого бедствия.