Сводные. Дилогия (СИ) - Майер Жасмин - Страница 54

— Все будет хорошо! Она же не болеет! И это временно, а Мишель приходил бы каждый день, колеся при этом через весь город!

— Откуда ты знаешь, что не болеет? Она показывала тебе справку? Пусть уходит!

— Никуда она не уйдет! Мы будем в масках, так тебе будет спокойнее?

— Там моя дочь! Ей нельзя болеть!

— А у меня здесь сын! Все будет хорошо, Платон! Ты перегибаешь!

— Почему просто нельзя отложить все эти процедуры на потом? В чем такая срочность?

— Да потому что мне нельзя быть седой неухоженной лахудрой рядом с тобой, Платон! Ты уже засматриваешься на молодых! Как будто мало было призрака твоей идеальной жены!

В этот момент в квартире стихают абсолютно все звуки. Даже Юлины преподаватели в кои-то веки больше не требуют повторить один и тот же элемент в тысяча первый раз, и музыка, доиграв, замолкает.

Парикмахерша медленно раскладывает ножницы, щипцы и какие-то еще приспособления, делая вид, что это самое интересное, что ей доводилось делать, но при этом она полностью превратилась в слух.

Если мама вот так сорвалась, значит, давно была на взводе. А еще, похоже, я теперь знаю, к кому она действительно ревнует Платона.

Вовсе не к молодым соседкам.

Все куда хуже.

Она ревнует той, которая забрала его сердце с собой в могилу, и маме теперь до него не дотянуться. Не знаю, когда она это уже поняла, но, видимо, решила, что сможет изгнать призрачную соперницу.

Но Мать Платона была права.

Платон строит новую семью от безнадеги, надеясь, что получится и без любви, которая скрепляет отношения цементом, а в результате кирпичи в его новой семье шатаются и выпадают. Ведь с ним по-прежнему рядом недостижимый для моей матери призрак его первой жены.

Сейчас от ответа Платона зависит слишком многое.

Он это тоже знает. Может, поэтому трет лоб кулаком, будто силится вспомнить ответ на экзамене.

И это плохо. Я не знаток в отношениях, но если он сейчас оставит этот разговор вот так, будет только хуже.

Платон цыкает, а потом переводит взгляд с мамы на меня. В малахитовых глазах нет эмоций, как будто его уже давно превратили в камень. Просто заметно не сразу, ведь Платон ходит и даже разговаривает.

— Кость, кажется, сегодня снова наш черед заниматься ужином. Сгоняй, накинь что-нибудь теплое, и поехали за продуктами. Жду тебя в машине.

Бегу в свою спальню быстрее, чем Платон исчезает за дверью.

Не хочу оставаться один на один с мамой после такого ответа.

Даже на парковке перед гипермаркетом народу тьма-тьмущая, и попасть внутрь сразу нам не удается.

Все делают вид, что им срочно нужна еда. Но на самом деле, прогулки вдоль полок с едой теперь единственный выход в свет и развлечение, и даже охрана, которая пересчитывает посетителей по головам и впускает по очереди, это понимает.

Пока мы стоим в очереди, чтобы войти в магазин, терпеливо дожидаясь, пока другие нагуляются и выйдут, к девушке перед нами даже подходит парень с цветами.

— Прости, не сразу узнал тебя из-за маски, — говорит он.

Теперь люди даже назначают свидания перед магазинами, в которых после и гуляют. Полки с едой — единственные островки социальной жизни в городе, где кофейни, рестораны, музеи, театры и кинотеатры теперь погружены во тьму.

Над головами мигают гирлянды, а ветер треплет фальшивую елку, установленную на парковке. Несколько детей по привычке и от тоски водят вокруг нее хороводы, пока мать не загоняет их обратно в машину. Других елок в этом году у них тоже не будет.

Платон молчит, и его задумчивость передается и мне.

Для целого мира это ужасно неправильный и несправедливый год, но для меня он мог быть гораздо хуже, если бы нас с мамой заперли в одной квартире. Эту мысль я понимаю четко теперь, когда стою перед магазином с мужчиной, которого знаю без малого месяц.

Мы с мамой не уживались даже, когда виделись всего полчаса в день, что уж говорить о том, каково это было бы, останься мы наедине на все двадцать четыре часа.

Прошлый новый год я встречал в компании с Маяком, Лукой и другими пацанами. В том подвале от дыма резало глаза, а еще тянуло глупо улыбаться без причины.

Хотя причина, конечно же, была.

И даже несколько.

И все незаконные.

Если для всего мира этот год кончался плохо, то для меня этот год начался именно так. В алкогольном угаре с привкусом дешевой травки на матрасе с подозрительными пятнами.

Я понимаю это только теперь, когда стою перед Платоном, сытый и трезвый, хотя первого января был уверен, что все нормально и по-другому в моей жизни просто быть не может.

Этот ужасный для целого мира год заканчивается для меня куда лучше, чем для всей остальной планеты. И я вдруг понимаю, что даже счастлив.

Мне выпал шанс все исправить. Стать лучше.

В этом году я встретил Юлю. А благодаря матери, мы переехали к Платону, и теперь нет нужды нервничать, что денег не хватит на продукты на месяц, потому что на работе, как только ввели карантин, маму отправили в отпуск по собственному желанию.

И когда нас с Платоном все-таки запускают в гипермаркет, поначалу я стесняюсь, смотрю на ценники, но потом понимаю — что могу брать даже самые дорогие товары. Если не для себя, то для Юли и самого Платона. Они просто не привыкли к другому.

Эти продукты по-прежнему на полках, потому что не все их могут себе позволить, а Платону нет надобности толпиться в отделе с бюджетной гречкой, потому что Юля гречку все равно не ест.

Даже сейчас, набирая полную корзину, я знаю, что мы не голодаем. Еды в холодильнике и без этого похода хватает. Но Платон все равно хватает все, что под руку подвернется, потому что такие покупки для него своего рода медитация.

Как мужчина, он много добился, только с семьей не повезло.

Через полчаса я толкаю тележку, загруженную с горкой, полностью позабыв, а что там, на дне, было такого нужного, что уже и места-то не осталось.

Беру банку консервированного горошка, натолкавшись всласть между стеллажами с консервами, и натыкаюсь на удивленный взгляд Платона.

— Новый год скоро, — объясняю. — Путь будет на «Оливье». Что? Там его все сметают!

— Поддался панике, Кость? — хмыкает Платон. — Что там следующее? Туалетная бумага?

Платон хоть и шутит, но мыслями он все так же далеко. Боюсь, что праздники в целом всегда проходят мимо него. Его жизнь сосредоточена вокруг дочери, но его личная жизнь — закончилась еще восемнадцать лет назад.

У всех охотниц за обеспеченными холостяками просто нет шансов.

К сожалению, моя мама думала, что справится, но теперь у нее нет  иного выбора, кроме как уйти первой.

Но уходить от такого мужчины, как Платон, очень глупо.

Хотя Платон и смотрит на фигуристых женщин, которые сбрасывают шубы в машинах, а сами на каблуках и в коротких платьях дефилируют между стеллажами. Больше-то негде.

Платон действительно не пропускает ни одну, но делает он это с той же скукой, как смотрел на банку с горошком в моих руках. Или как оглядывал ту женщину перед бассейном.

Он мужчина и у него есть глаза. Но не думаю, что дело дойдет до измены.

Женщины отвечают Платону открытыми улыбками, потому что сразу оценивают его обеспеченность: полная тележка еды, дорогие часы на запястье, рубашка, брюки и пальто. Мальчик рядом, скорей всего, сын.

А если женат? Тогда это проблемы его жены.

Всё в Платоне кричит, что у него полно денег, а эти женщины на каблуках, в чьих корзинках лежат только пучки салата да консерва с тунцом, уже готовы назвать свою цену, стоит ему только показать свою заинтересованность.

Равнодушный взгляд Платона скользит от одного разреза к другому. От одних ног к другим. А потом он просто идет дальше.

Ревновать к ним — это как ревновать Луну за то, что она может притягивать к себе воды океана. Такой мужчина, как Платон, всегда будет в центре внимания женщин. Он это тоже знает и давно привык к этому, а значит, не будет вестись на первый же попавшийся бюст четвертого размера.