Большевики по Чемберлену
(Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том ХХХ) - Тов. Инкогнито - Страница 2

— Ап ко…ко кия чаг? Что вам нужно? Ап кие ко тлаш, карте ге? Кого вы ищите? Петряк в ораторском увлечении ткнул пальцем для большей вразумительности одну красавицу в грудь — Градимир Пройда? Гра-ди-мир Пройда?

— Га, га, га! (да, да, да!) Градимир Пройда, — обрадовавшись, вспыхнула жгучая брюнетка, взмахнув грациозно зеленым шарфом и почти со слезами благодарности схватывая за руки Петряка. И ее подруга подхватила: «Га! Градимир Пройда!»

Петряк удовлетворенно успокоился, чувствуя свои руки в руках шестнадцатилетней брюнетки. Он поднял на нее глаза, пробежал ими по державшим его рукам, почувствовал в них какое то биение и, как на беспомощное существо, посмотрел на чужестранку. Та, продолжая радоваться, растерянно вдруг опустила руку и смутилась.

Петряк в одно мгновение вспыхнул, покраснев от обжегшего его волнения девушки, но спохватился и, вспоминая свой комсомольский долг, вздернул головой.

— Так бы вы, товарищи арабки или кто вы такие, и говорили! — нравоучительно оправдывался он. — А то, «уот, уонт, уот, уонт» Вы кто? — обратился он вдруг к ребятам, ждавшим очевидно последствий его переговоров.

— Мы из батальона всех за всех! Пришли так… увидели вас.

— Слава хорошему батальону! Это приехали по делу к товарищу политшефу. Идите по своим делам. Я поведу их, куда надо.

Пионеры рассыпались.

— До свидания!

— До свидания!

Петряк указал девушкам рукой направление.

— Идем туда: Гра-ди-мир Пройда!

— О, йес, йес! Градимир Пройда!

Обрадовавшись окончанию своих мытарств, девушки оживленно заговорили на родном наречии и дружно последовали за выдерживавшим комсомольский фасон провожатым.

Аппарат агитации

Заряженный огнем деятельности, как заводская топка, Градимир Пройда, большевик-рабочий, задумал что-то солидное.

Неожиданно всплыв среди крупных советских деятелей, после того, как он прибыл из революционных странствований по отдаленным колониям, профессионал-партиец вкруг почему то оказался связанным с самыми широкими кружками коммунистической молодежи и пионерских отрядов, завел дружбу со слушателями Университета Трудящихся Востока и разными восточными учреждениями, заставил несколько групп молодежи увлечься изучением английского и восточных языков, и в заключение, приобрел на ребят такое исключительное влияние, что молодежь готова была с ним идти в огонь и воду. В этих делах у Пройды был ряд близких, посвященных во все его планы, товарищей.

Первым таким поверенным его планов являлся его старинный приятель, молчаливый и медлительный, но много достигший, самоучка механик Иван Иванович Таскаев.

Вторым был спасенный революционными русскими матросами от преследования английской полиции, индокитайский инсургент Партаб-Синг, состоявший пенсионером полиграфтреста при одном из университетов и преподавателем языка индустани в кружках молодежи Пройды.

Еще одного близкого человека и хорошего помощника Пройда нашел себе в лице секретаря полиграфтреста латышского эмигранта Граудина.

Таскаев номинально числился директором треста точной механики. Но после того, как ему удалось подобрать для административной и инженерской работы преданных делу и знающих работу специалистов, сам он почти ничего в правлении уже не делал, а вместо того, занялся в одном из предприятий треста каким то непрестанным мастерством, по поводу которого самоучка-механик не переставал совещаться с Пройдой.

В тот день, когда прибыли искавшие Пройду две необычайные чужестранки, Таскаев вызвал к себе приятеля на предмет демонстрирования пред ним своего нового изобретения. Это был задуманный чуть ли не совместно обоими товарищами особый аппарат-иллюзион, долженствовавший произвести переворот в кинематографическом деле.

Пройда, зная цель и назначение аппарата, который Таскаев назвал «натурографом», немедленно же предложил позвать для оценки изобретения всю компанию своих приятелей.

В полумастерскую-полулабораторию при одном из предприятий треста точной механики пришли курсант-юноша Партаб-Синг, Граудин; комсомольцы — разухабистый Петряк, галантный Стремяков и пролетарий Вагонетка. Здесь же оказался корректор треста, знающий чуть ли не два десятка европейских и азиатских языков и диалектов, коммунист Дергачев. Наконец, особо были приглашены политический изгнанник английского правительства, популярный среди низов Индии, бенгалиец Тарканатра и его европейский коллега, француз Жан Люрс.

Таскаев ждал товарищей.

Пока приехали Тарканатра и Жан Люрс, Петряк, не снимая с головы кепки, напоминающей гриб третичной эпохи, вместе с остроносеньким жуликоватым Вагонеткой начал рассматривать приборы мастерской. Причесанный и франтовато обвязанный галстучком в чистеньком костюме, практикующийся ученик котельного производства, он же вожак пионеров центрального района, он же знаток языков английского и тамильского, Михаил Стремяков уселся на окно, разглядывая помещение.

Партаб-Синг терпеливо остановился возле Пройды и Таскаева и подобно изваянному из темной бронзы часовому мастерской, спокойно рассматривал ее подробности, сам сливаясь с ними.

Граудин переходил от предмета к предмету, нюхал носом воздух, неодобрительно кивал головой по поводу казавшейся ему ненужности каждой стоявшей без дела вещи. Дергачев следовал за ним по пятам и пытался оправдать каждый предмет, хотя бы он не имел даже никакого революционного значения и не мог никак послужить для дела ниспровержения буржуазии в Западной Европе и Америке.

Таскаев, светлорусый и светлоглазый маленький мастеровой, в покойненько прикроенной на нем честной блузе пролетария, с зрачками, иногда появляющимися в центре глаз наверху, но чаще уходящими куда-то далеко-далеко от собеседника и оттуда рассматривающими его, отер руки от воды, в которой вымачивал что-то, когда пришли его гости и довольно кивнул головой Пройде.

Большевик энергичным взглядом выразил ему приветствие, подал руку и спросил сразу об аппарате:

— Не громоздкая машина вышла, Ванчо?

У него на подпеченном под цвет не особенно белой буханки лице, с буграми мускулов и впадин на покатости лба, от беспокойства и нетерпения выпятились две жилы, сходившиеся к переносице острым углом и делавшиеся тем виднее, чем сильнее он возбуждался.

— Если бы она была громоздкой, — спокойно ответил Таскаев, — я бы не считал, что работа кончена. Смотри сам.

Он повернулся к одной из загроможденных инструментами и аппаратами стоек, взял с нее какой-то картонный футляр, общим своим видом напоминающий весьма близко паровозный гудок, и показал его товарищу.

— Это не громоздко по твоему?

— Это нет.

— Ну вот это и вся «машина», как ты говоришь. Мой натурограф.

Пройда осторожно взял в руки футляр, как будто это был самовзрывающийся снаряд, и подержал его в руках.

Выпятившийся угол жил на лбу начал у него уничтожаться, лицо сделалось спокойным, серьезным, молодым. Подошли Петряк, Вагонетка и Дергачев.

— Еще кого ждать будем? — спросил Таскаев.

— А вот идут Люрс и Тарканатра…

Вошедшие, молоденький брюнет, депутат французского парламента от коммунистов и сдержанный темнокожий мужчина с бородкой, в английском костюме, приветливо поздоровались и, посмотрев на аппарат, недоверчиво переглянулись.

— Неужели эта флейта и есть ваше изобретение? спросил с быстрым разочарованием Люрс.

— Да, эта самая флейта…

— Покажите!

— Сейчас, я только употреблю другой аппарат, потому что этот не заряжен…

Изобретатель-рабочий достал с полки совершенно сходную с первой трубу и поднял ее на одной руке перед собой.

— Сейчас вы все увидите. Вот я открываю сразу клапаны и кнопки, какие есть в аппарате. Оглянитесь прежде по мастерской: ничего особенного в ней нет?

Мановением руки изобретатель провел перед собой по перспективе мастерской.