Когда ты перестанешь ждать (СИ) - Ахметшин Дмитрий - Страница 85

   Медленно, очень медленно Виктор Иванович понял, что не видит цвета. Всё, что вокруг него происходило, что появлялось в его поле зрения, было либо белым, либо чёрным, либо вариациями этих двух цветов. Мышцы как будто атрофировались - еле-еле получалось повернуть даже голову. Иногда, проснувшись среди ночи и глядя на тусклую светодиодную лампу под потолком, Виктор Иванович чувствовал себя куриным яйцом в инкубаторе и гадал: вылупится ли он когда-нибудь?

   За неделю у него побывало добрых четыре десятка посетителей. Иногда приходили целыми компаниями, иногда поодиночке. Кого-то он даже узнавал: Виктор Иванович не был уверен, что остальных он не знает... точнее не знал прежде. Он как будто плавал в море, которое вылилось из его головы: что-то, что было в поле зрения, вызывало в старике свежий, живой отклик, всё остальное же - только недоумение.

   Гайка страшно обрадовалась, когда в глазах старика мелькнула искорка узнавания.

   - Я так испугалась! - сказала она, положив на грудь букет георгин. Кажется, они были очень красивыми, но Виктор Иванович не мог точно сказать. Ему они казались набухшими волдырями, струпьями на теле прокажённого. Ему было неприятно их видеть, зато подвижное лицо Гайки вызывало в груди тёплое чувство. - Как вы себя чувствуете?

   Вместо ответа Виктор Иванович несколько раз моргнул. Девушка грустно улыбнулась.

   - Доктор говорит, что с рисованием придётся подождать.

   Точно! Рисование! Как же он хочет рисовать! Старик не мог припомнить детали своего прошлого, однако он чувствовал, что нет нужды собирать эти осколки и пытаться восстановить цельную картинку. Гораздо важнее то, что происходило с ним в последнее время.

   Был ещё один человек, он выглядел как ходячий мешок с картошкой, с неопрятной бородой на подбородке и носом, похожим на ступень ракеты-носителя. Виктор Иванович не смог его узнать, но мог сказать точно, что раньше они были знакомы. Этот человек повёл долгие путанные речи, напоминал о каких-то ночных собраниях, о прогулках под дождём, но не просто так, а для дела, о каком-то неземном таланте, которым Виктор Иванович якобы обладал.

   - Вы что, член какого-то тайного общества? - спросил позже врач.

   Старика мучил тот же вопрос. У него, определённо, была какая-то тайна. Не может быть, чтобы человек, дожив до седин, не прижил у себя под сердцем одну-две тайны. Может, не мирового масштаба, а так, серединка на половинку, и вряд ли она собирала бы вокруг себя некое общество, но забыть её - значило, забыть себя.

   Виктор Иванович заволновался, и большой человек принял это на свой счёт.

   - Поставьте на ноги Папашу, - сказал он врачу. - А иначе я... я вернусь и...

   Он ушёл, плача. Виктор Иванович крепко задумался: неужели у него был сын? Но нет, знакомы они были не настолько близко. Может, они просто не общались?

   Виктор Иванович провалялся в больнице почти полгода. Ранняя, робкая весна наступала на пятки зиме, барабанила по утрам в жестяной подоконник тяжёлыми, холодными каплями. Когда старик выползал, опираясь на костыли, покурить, он видел, как синицы и ласточки собирают по больничному двору вату.

   Тряслись руки - больше от нетерпения, чем от причинённых болезнью повреждений. Не было мочи, как хотелось отсюда выйти! Иногда старик просыпался по ночам с ощущением, будто кто-то пытается достучаться до него через стекло. А по утрам вставал с мыслью, что этот прекрасный день просто создан для великих дел. Что он будет делать? Куда пойдёт... кроме, конечно, больничной столовой? Виктор Иванович не имел понятия.

   Потом прошла и весна.

   За это время ручеёк посетителей иссяк. Всю зиму его навещала только Гайка, принося фрукты в пакете из супермаркета и тайком подсовывая под одеяло сигареты. Старик начал говорить ещё в декабре, но когда приходила гостья, замыкался в себе. Это было совсем не вежливо. Виктор Иванович был рад её видеть, но не хотел, чтобы она видела его в таком состоянии. В его воспоминаниях мир не висел жалкой чёрно-белой фотографией перед глазами, а двигался и увивался вокруг ног пушистой полосатой кошкой. Гайка разговаривала, робко касаясь его рук. Она рассказывала о поездке в Польшу и о новых друзьях, которых там нашла. В последний визит - это было в марте - девушка ничего не говорила, просто сидела и грустно смотрела, как поднимается грудная клетка.

   Пару раз появлялся здоровяк, каждый раз утирая слёзы. Виктор Иванович гадал: с чего он взял, что этот человек мог быть его сыном? С чего он решил, что вообще знал его когда-то? Наверное, этот сентиментальный мужчина просто чокнутый. Наверное, он шатается по больнице и заходит в палаты ко всем подряд, разговаривая с потерявшими память стариками.

   После того как старик так решил, молодой человек больше не появлялся. Должно быть, подозрения старика так или иначе отразились на его лице.

   Настало лето, и Виктор Иванович, наконец, встал на ноги.

   - У вас очень большая воля к жизни, - говорил врач, рассеянно рисуя каракули на листе бумаги. - Если бы не она, вы бы не отделались так легко.

   - Я по-прежнему не всё помню.

   Врач покачал головой.

   - Здесь я бессилен. Память может восстановиться в течение недели, месяцев или пары лет, а может, не восстановится совсем. То же самое, что и со зрением. Мы не смогли доподлинно установить причину вашего дальтонизма, причём полного цветового дальтонизма, что встречается довольно редко, но очевидно, причина здесь, - он приложил указательный палец к своей голове. - Хрусталик в полном порядке, состояние зрительного нерва тоже вне нареканий. И потом, если бы вы повредили глаза при падении, симптомы были бы другими. Ваш дальтонизм был бы избирательным.

   Виктора Ивановича выписали.

   Он вернулся домой (ноги, не доверяя голове, привели прямиком к подъезду, а потом вознесли на нужный этаж), но квартира не показалась ему пригодным для жизни местом. "Меня что, ограбили?" - ворчал Виктор Иванович, слоняясь по комнатам и наблюдая концентрические круги, строгие углы кубов на обоях - диковинное существо, составленное из геометрических фигур, печальный динозавр, последний на земле, ищущий по свету таких же, как он. Сквозь растворенное окно врывался ветер, деловито прохаживался по залу, швыряясь прошлогодними газетами, следовал к открытой двери в подъезд.