Когда ты перестанешь ждать (СИ) - Ахметшин Дмитрий - Страница 69

   - Сумасшедшая-сумасшедшая, - она встала, нетерпеливым движением разгладила складки на джинсах. - Да, я сочиняю сказки. Иногда страшные, иногда смешные... зависит от человека, которому эта сказка предназначена. Каждому, кто покажется мне интересным, я показываю одну из своих сказок. Ту, которая ему больше всего подходит.

   Я закрыл ноутбук, предчувствуя, что поработать сегодня не удастся. Стараясь не показать свой интерес, сказал:

   - Вряд ли ты знаешь, что мне подходит. Даже я этого не знаю. Иначе я бы, наверно, сидел с этим знанием дома и казал нос только в ларёк во дворе.

   - Тебе повезло, - сделав большие глаза, она тряхнула шевелюрой, как метёлкой, сметая с дороги моё замечание. - Для тебя у меня кое-что найдётся. Пойдём, прогуляемся. Всё увидишь сам.

   - Как тебя зовут? - спросил я. Мы выплыли из-под тени здания, и рухнувшее на макушку солнце дало понять, что день будет жарким. По неприметной тропинке, которую обозначала только примятая трава, девушка вела меня через пухлую еловую поросль. У меня на ногах кроссовки, которые я предпочитал казённым резиновым шлёпанцам; у неё - балетки, так не подходящие к лесной чащобе.

   - Я тебе не скажу.

   - А как мне к тебе обращаться? "Эй, ты?"

   - Можешь вообще ко мне не обращаться. И своё имя, будь добр, не произноси. Не хочу знать. Я просто покажу тебе твою сказку, и ты от меня отвянешь.

   Я мог бы сказать что-то вроде: "Да если хочешь, отвяну прямо сейчас", повернуться и пойти обратно, но когда тебя ловят на крючок интриги, соскочить бывает невозможно.

   - Должно быть, у тебя не так много друзей, - обескураженный, сказал я.

   - Бери выше. У меня совсем их нет, - заявила девушка. Затылок её походил на пламенеющую спичку. - Все, кто объявлял меня своим другом, так или иначе куда-то исчезают.

   После этого у меня не осталось желания открывать рот. Моя провожатая убегала по тропинке вперёд, а потом останавливалась и поджидала меня, готовя раздражённый вопрос:

   - Что ты отстаёшь?

   Сначала над головой было больше неба, чем еловых лап, потом всё поменялось. Ещё несколько шагов - и на престол взойдёт натуральная чаща, водрузив корону из жуков-оленей и украсив свои уши беличьими кисточками. Где-то справа осталась дорога, по которой Пётр меня сюда привёз.

   - Ты как красная шапочка из сказки, всегда куда-то бежишь, - задыхаясь, сказал я.

   Веснушки собрались в млечный путь, когда она скорчила мину.

   - Ты мне не очень нравишься, вот что. Из всех людей, которым предназначены мои сказки, ты, наверное, самый мерзкий. Слишком уж много болтаешь.

   Я пожал плечами, и незнакомка снова унеслась вперёд. "В конце концов, - подумал я, - мы неплохо гуляем". Тропка не исчезала, зато яркий солнечный день превратился в мягкий сумрак. В устланных хвоей и листвой земляных впадинах обнаружились оставшиеся после дождя лужи. Стволы, как антенны древних радиоприёмников, вещали на какой-то своей, древней волне, транслируя в эфир шорохи и скрипы. Кизиловый куст привечал меня опутанными паутиной жёлтыми соцветиями.

   - Пришли.

   Здесь небольшой, чуть меньше человеческого роста, овраг, на дне которого сыро и пахнет комарьём. Кусты орешника, которые, ввиду недостатка солнца и избыточной влаги, чувствуют себя неплохо, но вряд ли когда-нибудь начнут плодоносить. Стволы их снизу покрыты каким-то белым налётом, издалека напоминающим поседевший мох. Бессильно лежащий на боку гнилой еловый ствол - всё, что осталось от некогда гордого гиганта. На него-то я и примостился. Обнаружил в карманах семечки и принялся их лузгать.

   - Ну что же, рассказывай свою сказку. Хочешь?

   На семечки в протянутой ладони девушка никак не отреагировала. Плюхнулась рядом и заявила:

   - Ничего я не буду рассказывать. Сказка должна прийти сама.

   - Ну, знаешь ли, - я почувствовал раздражение. - Это твоя сказка. Но будь добра, если ты начнёшь рассказывать её таким же тоном, найди мне затычки для ушей.

   - Думаешь, я тебя обманываю?

   Вспомнив Катьку, я сказал:

   - Просто верю выражению "в тихом омуте черти водятся". Если бы ты была скромной странной девочкой, вроде как Кэрри из фильма, кто там её играет?.. Вот тогда я бы трясся при виде тебя, как осиновый лист.

   Она засмеялась.

   - Значит, думаешь, в бурном омуте водятся только морские свинки?

   Крыть было нечем, и мне только и осталось, что промолчать.

   Может, она играет в театре, и сейчас, как только соберётся с духом, устроит для меня, единственного зрителя, представление в лицах?

   Ещё десяток минут мы провели в молчании; каждый думал о своём. Мои мысли вращались вокруг людей, которых подкидывала мне судьба. О чём думала девушка с огненной головой, оставалось только догадываться. Возможно, она просто ждала, нетерпеливо, как развалившийся на стуле за последней партой двоечник ждёт звонка.

   Только по прошествии времени я заметил, что под кустом за оврагом кто-то сидит. Это походило на сгусток тумана или на седой мох, который отвалился от чахлой, костлявой деревянной ноги и теперь горкой лежит под ветвями. Но это не было мхом. Оно шевелилось. Сгусток тумана проплыл между корнями, наведя панику в зарослях чертополоха и конопли, выпрямился.

   - Что это? - я повернулся к девушке. - Что это там?

   - Тот, о ком я собиралась тебе рассказать, - спокойно ответила она. - Его называют Юю.

   Это маленький человек - я мог в деталях разглядеть его, когда он поднялся на ноги. Может, он доставал мне до колена, а может, до бедра. Совершенно голый, с торчащими рёбрами. Движения были такими неестественными, будто вместо костей у него куски резины. Солнце прогрело воздух даже под сенью еловых лап, было тепло, но я видел, как под ногами существа сворачивались и покрывались коркой льда травинки. Кожа его отливала замёрзшим холодом. Но самое ужасное - лицо. Если бы у меня были очки, я бы с удовольствием их снял. Если бы мне повиновались веки, я бы их зажмурил. Но я не мог ни того, ни другого. То была искажённая очумелым весельем маска. В глубоких складках и морщинах блестели кристаллики льда. Отдалённо повёрнутое к нам лицо напоминало младенческое, пустые глаза, кажется, могли видеть всё сразу и одновременно не видеть ничего, а рот, без единого зуба, был наполнен сухой темнотой, как будто пещера в животе горы.