Высшая степень обиды (СИ) - Шатохина Тамара - Страница 35

– Еще рано говорить об этом, – отстраненно отозвался он, – мне звонил Павел Силин.

– Паша? Правда? – удивилась я, – а как он тебя нашел? То есть…

– Тут как раз все просто, – объяснил Артем, – он время от времени созванивался с Токаревым, а тот, видно, рассказал ему, что теперь ты наблюдаешься у меня, и дал мой номер. Он спросил меня – какого черта?

– Черта? А почему? – опять удивилась я.

– Так получилось, Зоя… я же сказал тогда, что придумаю что-нибудь для Токарева, ну и… сказал, что ты первая моя, еще школьная любовь и я хочу общаться с тобой, переживаю… Даже не соврал, а что он там наговорил этому Паше… – виновато улыбнулся он, – кто он такой вообще – кроет матом, как дышит, – взъерошил он короткие бронзовые волосы и улыбнулся уже не виновато, а весело.

– Пашка – друг. Мой единственный друг и мой лечащий до тебя – военврач, терапевт. Он не справился, а может и не мог – у нас там плохой климат. И теперь тоже, наверное, переживает, – грустно улыбалась я.

– Думал – из трубки выскочит... Токарев наплел ему что-то о бурном примирении… я же ходил тогда к нему со следом от твоей пощечины. Спалились мы с тобой, подруга, и что теперь делать? Улыбнись что ли веселее, что ты такая… ситуация забавная и только, согласись?

– Ты меняешь мне назначения в связи с новыми результатами анализов или нет? Я пришла узнать это, Артем, – встала я.

– Пока нет. Принимай глюкозу и все остальное, а через пару дней посмотрим. Зоя… я не очень понял – что там про мужа? С ним что-то не так?

– Что-то не так…

– А я встретил вчера Светку Антонюк, – вдруг вспомнил он, – из вашего класса… Замечательно выглядит и такая же щебетуха. Не замужем, но родила себе сына – четыре годика сейчас, – улыбался Артем.

Вот как... Мужчина поинтересовался, пускай даже просто из вежливости, а я просто сделала у нее маникюр. Провалилась с головой в свои проблемы и людей вокруг себя уже не вижу, просто не замечаю…

– Светка замечательная…

– Да… очень мягкая и домашняя… уютная, – согласился Артем.

Я уже собралась уходить, но остановилась:

– Немножко не поняла, а ты что – недавно тут? Совсем недавно?

– Конечно, – удивился он, – чуть больше месяца. Прибыл менять Токарева, а раньше жил и работал в Питере.

– А как случилось, что семья в Москве? – не подумав, ляпнула я.

– Хочешь – расскажу? – мирно поинтересовался он.

– Не настаиваю. Это может быть неприятно для тебя.

– Ничего подобного, – возмутился он, – а ты расскажешь – где ты жила, покажешь фото сыновей.

– Хочешь, расскажу про Пашку? – зачем-то спросила я. Нет, мальчиков я ему, конечно же, покажу…

– Ну, – хмыкнул Артем, – что-то о нем я и сам понял. Интересный мужик.

– Пашка, он очень… уверенный, раскованный, немного отвязный и даже хамоватый, но я безоговорочно доверяла ему жизни своих детей, – призналась я.

– Это сильно, – серьезно признал он, – Катрину я не доверю никому.

– Знаешь, очень любопытно – что же за разговор у вас случился? Но мне уже пора, Артем, – взглянула я на большие часы в холле, – предлагаю завтра посидеть и отобедать в том кафе. Ты снова угощаешь – мужчина все-таки и лучше знаешь их меню.

– А сегодня? – достал он из кармана бумажник и помахал им – готов, мол.

– Не получится – мама ждет на обед. Я вчера сильно проштрафилась, Тема… не хочу расстраивать ее лишний раз. Так что извини.

– Тема – это приятно слышать, – серьезно кивнул он, – ты больше не сердишься на меня, Зоя? Правда? Просто взяла и простила? А если я не заслуживаю?

– Отработай тогда свой грех и вылечи меня. Ты должен помнить – я ужасно не люблю болеть, – оглянулась я, уже уходя.

– Помню, как не помнить? Я постараюсь. До завтра тогда.

– Ага! – легкомысленно отозвалась я.

Все то время, что на меня воздействовали электросном, а потом – лежа в теплой минеральной ванне и глядя, как медленно тает песок в верхней половинке песочных часов, я думала о Пашке. И грызла меня совесть из-за того, что посмела подумать о нем плохо. Потому что сказала я Артему чистейшую правду.

Пашка, казалось, был с нами всегда. Вначале мы с Виктором служили в другом месте – там, где дислоцировались не атомные, а дизельные подлодки. Усольцев ушел туда с Белого моря с экипажем, а мне пришлось одной везти мальчиков поездом. Где-то недоглядела, где-то не справилась, но трехлетний Сережка, а за ним и Ромка, заболели в дороге. Пока мы добрались до городка, я думала, что поседею с ними…

Виктор встретил нас в Мурманске, спросил меня о симптомах, отзвонился кому-то и сразу купил нужные лекарства. Я вымоталась тогда так, что он выносил меня на берег на руках. Паша уже ждал на пирсе, куда подошел наш катер, и быстро взбежал на него, как только перекинули сходни. А я увидела высокого молодого мужчину, бритого наголо, и его погоны с красным просветом и медицинской эмблемой… И внутри будто сломался стержень, который держал меня – я с облегчением разревелась, а потом вдруг споткнулась слабыми ногами на ровном месте… Виктор вручил Пашке и второго пышущего жаром малыша, а меня подхватил, прижал к себе и быстро понес на берег – по палубе, по сходням, по пирсу... Ничего не говорил – молчал, и только часто целовал в волосы – жалел, наверное. Я очень плохо выглядела тогда. Дома мужчины уложили меня спать и велели не беспокоиться. Я проспала тогда почти сутки. А они лечили мальчишек.

Паша получил назначение на ту же лодку, где служил Виктор, там они и познакомились, а потом и подружились. Медик обязательно участвует в каждом выходе в море. А когда лодка стоит у пирса, а команда переходит жить с корабля в расположение экипажа, медики приказом командируются в санчасть или госпиталь.

Наши мальчики росли, болели, резали пальцы на руках и ступни, сбивали коленки… О, это было, наверное, самое страшное из тех воспоминаний – когда Ромка повторно снес толстую, только наросшую на все колено корку. Там даже крови не было – одна лимфа сочилась. Я так страшно растерялась тогда первый и единственный раз в жизни. Это был какой-то непонятный ступор – пятилетний сын не подпускал меня к себе, обзывал дурой и визжал дурным голосом. Я все понимала – он помнил как больно было, когда его лечили прошлый раз, видела как больно и как страшно ему сейчас, но только глупо хихикала, слушая про дуру… Сережа тогда сам сбегал за Пашей. Тот сразу пришел и очень скоро Ромка сам, морщась и всхлипывая, лил на свою многострадальную коленку перекись.

А еще однажды тяжело заболела я... Вспоминая все это, я удивлялась даже сейчас – в самые сложные моменты Пашка всегда оказывался рядом, будто сам Бог хранил нашу семью его присутствием. Вот Виктор отсутствовал очень часто – что-то там не довели на заводе и они пропадали то в Росте, то в Росляково, кочуя от одного ремонтного дока к другому. Но в тот раз Виктор был дома и вызвал Пашу среди ночи, и именно тогда тот окончательно перестал быть для меня существом мужского пола. Он выслушивал и выстукивал полуголую меня, руководил тем, как Усольцев обтирает меня водой с уксусом и укутывает в мокрую простынь. Колол мне задницу, заглядывал в смердящее ангинозное горло и ставил подмышку градусник, приподнимая грудь… Тогда он стал нам самой близкой родней, буквально вошел в нашу семью, а для меня стал почти братом.

Хотя еще с самого начала я знала, что в отношениях семьи Усольцевых с Пашей я шла довеском, впрочем, как и друг его Виктор. Увидела это еще тогда – на пирсе, когда он шагнул и принял из рук у отца наших малышей. И смотрел на них так же – встревожено и чуть… деловито? Мужчина уже тогда принимал на себя ответственность за них, избавляя от нее меня, как и Виктор еще в Мурманске.

Потом Паша почти всегда смотрел на наших мальчишек иначе – с радостным ожиданием, что ли? Словно ждал от них исключительно радости для себя и на самом деле получал эту радость с каждым их словечком и каждой пацанячей выходкой. Незадолго до нашего приезда его жена подала на развод и уехала домой, забрав с собой и сына, которого Пашка любил до умопомрачения.