Масса Причера - Диксон Гордон Руперт - Страница 11

— Обязан? С меня довольно! — взорвалась Эйлин. — Пора тебе напомнить, с кем ты имеешь дело. Тилликум...

Росомаха подалась вперед, но тут же застыла на месте — это Эйлин, неожиданно вскинув руку, остановила животное. В руке Серого тускло блеснул крошечный лазерный пистолет. Он запрокинул голову и зашелся в хохоте. Смех раскатистым эхом обрушился на них со всех сторон.

— Сестра! Дорогая сестра! Неужто ты думаешь, я стал бы рисковать, если бы не знал, что ты бессильна? Остановись и припомни, удалось ли тебе хоть что-нибудь сделать за последнее время? Хоть маленький фокус из арсенала Великого Искусства?

— О чем ты?

— Сама знаешь! Сама знаешь! — как расшалившийся ребенок, весело воскликнул Серый. — Ты влюблена, дорогая моя сестренка! Ты совершила то, что не проходит безнаказанно ни одной колдунье. Ты влюбилась и утратила свою силу!

— Повторяю, я не из тех глупых старух! — гневно возразила Эйлин. — Мое могущество — это естественный паранормальный дар. Даже влюбившись, я не могу лишиться его, так же, как не могу лишиться по этой причине руки или ноги.

— Ну конечно, не можешь! Конечно! — совсем развеселился Серый. — Твой дар по-прежнему при тебе, но ты не можешь им воспользоваться. А все потому, что в детстве ты наслушалась старых сказок, и теперь примитивная часть твоего подсознания не в силах избавиться от них. Разве не так? Ты права, сестренка, — любовь не может лишить тебя твоего дара, но она создает психологический барьер. Не...

Эйлин отступила назад, скрестила у самого лица указательные и средние пальцы обеих рук и, посмотрев сквозь образовавшуюся решетку на Серого, быстро проговорила:

— Не получилось! Не получилось! — Серый затрясся в новом приступе хохота. — Слова! Вот что у тебя осталось — одни только слова! Ну а теперь я забираю этого человека.

Он ткнул указательным пальцем в Чаза. В следующий миг Чаз погрузился в безмолвную тишину.

Глава 5

В первое мгновение Чазу показалось, что его попросту переместили в другое место. Но через несколько секунд у него появилось неприятное ощущение, будто он довольно продолжительный отрезок времени находился без сознания.

Его словно погрузили в Ничто — темное, непроницаемое, лишенное каких-либо ориентиров бесконечное небытие. Ему казалось, что он увяз в некоей вязкой субстанции, как насекомое, угодившее в смолу. Кожа потеряла всякую чувствительность, он не чувствовал ни тепла, ни холода. Чаз даже не смог бы с уверенностью сказать, дышит ли он.

Вокруг царила абсолютная тишина — или все же нет? Он уловил медленный, очень медленный, регулярно повторяющийся звук. Мгновение он ничего не мог понять, потом узнал в нем биение собственного сердца. И тут впервые у Чаза зародилось подозрение. Он осторожно повернул голову сначала направо, потом налево, но так и не смог определить, удалось ли ему это. Однако усилие вызвало скрип, донесшийся откуда-то сзади. Чаз догадался, в каком положении он очутился, но от этого ему стало ничуть не легче.

Скрип был вызван трением шейных позвонков, когда он поворачивал голову. Но столь слабый звук, передававшийся по костям позвоночника и черепа, можно было уловить лишь находясь в полной изоляции — например, плавая в какой-нибудь жидкой среде или паря на невесомых растяжках. Камера полной изоляции была старинным изобретением, придуманным еще в двадцатом веке, но тем не менее отнюдь не безобидным. Достаточно на несколько часов отключить внешние раздражители, и человек потеряет память — его ум превратится в чистый лист бумаги, на котором можно запечатлеть все, что угодно.

Чаз напрягся, попытавшись вытянуть руки и до чего-нибудь дотронуться, но у него ничего не вышло. Он даже не знал, подчинялись ли ему собственные конечности — послышалось лишь слабое похрустывание мускулов. Он оставил тщетные попытки и расслабился. Проще всего было сохранять блаженную неподвижность...

Внезапно он понял, что засыпает. И тут же волна страха разогнала сонное марево, которое медленно окутывало сознание. Только не спать... Сон лишит его последних сил... Следует хорошенько обдумать ситуацию. Если бы он мог следить за временем, но для этого необходима хоть какая-то точка отсчета. Он вспомнил об ударах сердца и принялся считать. Один... два... три... Пульс в нормальном состоянии составляет около шестидесяти пяти ударов в минуту. Допустим, сейчас пульс замедлен — скажем, шестьдесят ударов. Шестьдесят, шестьдесят один...

Нет, бесполезно. Чазу казалось, что он уже не парит в воздухе, а скользит вниз, по гладкому, непроницаемому для света, бесконечному склону... Он скользил все быстрей и быстрей, уносился сквозь тьму, к пределам самой Вселенной...

Он находился в глубинах космоса; мимо проносились бесчисленные галактики, а ускорение, с которым он падал, все нарастало и нарастало. Его уносило непрерывным потоком стремительной реки Небытия, пробивавшейся сквозь неподвижное Ничто — поток бесконечности в состоянии покоя. Он был совершенно один... нет, кажется, не совсем. Где-то далеко впереди, по обе стороны стремительной реки, мерцали едва различимые искорки. Огоньки начали приближаться, увеличиваться в размерах. Наконец они поравнялись с ним и двинулись рядом. Он вспомнил, что уже встречался с этими светящимися созданиями. С одной стороны скользила гигантская Улитка, которую он видел во сне, когда лежал без сознания у себя в квартире, а с другой — насекомообразный инопланетянин-Богомол, его собеседник из того же сна.

— Помоги мне, — воззвал он к Богомолу.

— Простите, — ответил тот, — но наша этика не позволяет нам этого.

Чаз перевел взгляд на Улитку.

— Помоги! — взмолился он. Однако Улитка никак не отреагировала на его просьбу, продолжая безмолвно скользить рядом.

— С ней бессмысленно разговаривать, — проскрипел Богомол. — Обращаясь ко мне, вы тем самым обращаетесь и к ней. А когда я говорю с вами, то высказываю и ее мнение.

— Почему вы не хотите помочь мне? — в отчаянии крикнул Чаз. — Я прошу лишь вытащить меня из этой реки. Помогите мне выбраться на берег, и я сам остановлюсь.

— Совершенно верно, — согласился Богомол. — Но среди прочих законов этики есть один, который запрещает нам вмешиваться. Вам следует добраться до члена союза, который отключил вас, и вас снова включат. А если это сделаем мы, то тем самым нарушим наш собственный контракт.

Богомол и Улитка начали удаляться в разные стороны, уменьшаясь в размерах и постепенно растворяясь во тьме.

— Подождите! — с отчаянием выкрикнул Чаз. — Что это за союз, до которого я должен добраться? Как он хоть называется?

— А такого и нет! — донесся едва различимый голос Богомола. — Его еще не создали.

И они скрылись, растаяли, как светлячки во тьме. Оставшись один, Чаз снова почувствовал, как его сознание медленно угасает. Оно исчезало — медленно и неотвратимо, как исчезли Улитка и Богомол; вот уже лишь крошечное пламя трепетало там, где прежде билась ясная и сильная мысль. Крохотный проблеск, готовый вот-вот погаснуть совсем.

«Если бы у меня был катализатор... Если бы я смог им воспользоваться, то, возможно, мне удалось бы выкарабкаться даже из такого безнадежного положения...»

Если бы у него была возможность выбирать... но постой-ка. Пока он все же способен кое-что решать сам — поворачивать ему голову или нет, шевелить руками и ногами или нет, вытянуть правую руку или же левую...

Но от этого никакой пользы... Вот если бы сюда катализатор... хотя бы на несколько секунд. Чаз попытался вызвать ощущение шероховатой поверхности камня в руке. «Представь, — твердил он. — Представь!»