Поляне
(Роман-легенда) - Хотимский Борис Исаакович - Страница 45

— Не бреши, боярин! — крикнул Млад, хватаясь за меч.

— Угомонись! — осадил его князь, подав наконец голос. — Проку мне от вас от всех…

— А мы все твои псы верные… — начал было Стрелюк, но Горислав и его прервал:

— Истинно, что псы! Грызетесь, грызетесь меж собой, никак кость не поделите. Чем меж собою грызотней забавляться, перегрызите лучше глотку Щеку, пока Кий да Хорив на Истре увязли. Да где уж вам…

— Не равняй нас, княже! — загорелся Млад.

— Молчи! — Горислав не сдерживался более. — Молчи, велю! И не указывай, как поступать мне, кого равнять, а кого не равнять. Для меня вы все равны, равнял вас прежде и впредь равнять буду. Молчи, не отвечай!

У Млада от обиды незаслуженной даже слеза в глазу блеснула. Но смолчал. С нелегкостью великой, а смолчал.

Шершень все бился, гудел густым басом, не видя выхода. Велик, силен, наряден, не сравнить с осой либо с пчелкой, а бьется бессильный, не зрит исхода. Не так ли и они здесь бьются, как тот шершень, древлянский князь да его бояре, тоже великие, сильные, нарядные? Бьются, гудят басисто, а не видят исхода, не находят. И не обретают согласия в общем деле своем.

Дело ведь простое вроде. Идти или не идти на полян? Не как прежде, а всею силой своей. Чтобы примучить наконец извечного недруга-соседа, забрать себе все богатства, всю землю и всех дев его, наложить дань великую и водрузить над Днепром, над Горами свой стяг малиновый с золотым ликом Дажбога. Разве не предрекали когда-то волхвы Гориславу, что так сбудется? Правда, сказали они тогда, что самого Горислава к той поре уже в живых не останется. Сие — смущало, зело смущало. Не поторопит ли он смерть свою, пойдя в такой поход? Но в то же время не мог не видеть князь древлянский, не мог не разуметь, что лучшего часу не было и неведомо, будет ли еще.

Кий с Хоривом — самые опасные из трех братьев — на далеком Истре и, судя по всему, возвращаться не торопятся. С ними там лучшие бояре полянские — страшный Воислав и многомудрый Горазд. С ними — почти вся дружина, старшая и молодшая, множество ратников. Бывало и прежде, конечно, что уходил Кий в поход с дружиною своей, даже обоих братьев не раз брал с собой. Бывало. И набегали тогда древляне, как и теперь набегают: не всею силой. Ибо вскорости возвращался Кий — и приходилось за Долгими Валами спасаться от мести его. Однако на сей раз — иное дело. Есть у Горислава верные вести, будто Кий со всем своим войском великим навсегда оставил Днепр, ушел служить царю ромейскому, получил от него новые земли и поставил себе город на Истре.

А здесь… Даже сосед Ус с невеликим племенем своим дерзко набегает на земли полянские. Никогда еще не были так слабы, так беззащитны Горы!

Казалось, сами боги помогают Гориславу в великих замыслах его, подают знак — дерзни! И вспомнились слова волхвов: «Придет такая пора, останутся поляне без Кия… и поднимется над Полянскими Горами твой малиновый стяг с Золотым ликом Дажбога. Так будет…»

Но не забыть князю Гориславу и других слов, сказанных тогда волхвами: «Да, тебе до той поры не дожить».

Как же быть ему, на что решиться?

Вот и созвал своих бояр, чтобы послушать их, разумных, прежде чем самому решать. А они…

Горислав ведал цену своим боярам, знал каждого из них.

Стрелюк — муж боевой и не дурень. Когда-то был простым гриднем. Зело старался — все на глазах у князя. Видать было: подняться желает. Не для дела — для себя. Ну и пускай для себя, лишь бы старался, лишь бы князю угодил. И угождал. И был за то возвышен. Сперва — десятским сделал Стрелюка Горислав (молоды еще оба в ту пору были!), а после — сотским… Теперь не узнать в дебелом боярине прежнего гридня, даже взор не тот стал — иной какой-то. Да ладно, каков бы ни был ныне сей боярин, а нет сомнений у Горислава: всегда и во всем, как прежде, угодит ему Стрелюк, что бы ни стряслось — верен останется. Ибо помнит выгоду свою и разумеет, что без князя плакала его боярская выгода. Оттого и предан, аки пес. Сие — превыше всего прочего.

Иное дело Млад. И этот гриднем был, и тоже возвысил его князь — за удаль ратную, за прямоту и дерзость. Но, в отличие от Стрелюка, не изменился Млад, когда возвысился. Все так же сух и горяч, будто борзый конь из степей полуденных. Старше только стал, но взор Все тот же, хватка все та же. Этот выгоды своей не разумеет, не печется о ней, но не раз убеждался Горислав: что ни прикажи Младу — расшибется в кровь, а исполнит. И все же нету здесь у князя полного доверия к боярину. Отчего? Кто ведает… Может, оттого, что зело дерзок и независим Млад, а может… А может, верно подметил Стрелюк: уж не зарится ли шалый боярин вместо самого Горислава на земле древлянской княжить? Надобно будет приглядеться позорче…

Ну а Житовий — сей разумнее всех прочих. Ишь, хитрец старый, знай себе помалкивает. Выжидает, что скажет князь. Ну нет, не выйдет такая затея, придется и тебе слово молвить, не отвертишься. Назвался груздем — полезай в кузов!

А Млад со Стрелюком опять схлестнулись, снова бранятся, того и гляди — за мечи схватятся, тогда уж не разнимешь, поздно будет. Порубят один другого, вместо того чтобы сообща полян примучить. «Напущу-ка я на них Житовия». Горислав почесал свою черную бороду, взглянул лукаво на старого боярина и голосом достаточно суровым повелел:

— Уйми их, Житовий! Бояре, а хуже отроков…

Житовий поднялся со скамьи, оправил нарядный, в золоченых бляшках пояс, огладил ладонью седые усы, затем неторопливо приблизился к Гориславу, встал рядом с ним и только после этого обратился к остальным, как бы не только и не столько по своей воле, сколько по желанию князя. Заговорил негромко, но те услышали и тотчас умолкли.

— Внимайте, бояре! Князь наш Горислав велел мне молвить, а вам внимать. Внимайте же… Слушал я вас, того и другого. Не стану вникать в суть спора вашего. Ибо не о том спорите, не та сейчас забота и не для того призвал нас сюда князь. Одно скажу. Скажу, как мыслю. Вот все мы тут бояре — и ты, Стрелюк, и ты, Млад, и я тоже. Все мы не отроки, верно князь наш заметил. Все мы с вами в таких уже летах, когда жить в этом мире остается меньше, нежели прожито. Не ведаю, как вы, а про себя так скажу. С каждым новым летом я все яснее, все больнее чую, до чего же бесценен каждый оставшийся мне в этой жизни день, каждый оставшийся час, каждый миг. Неужели вы не чуете того же? Нет, чуете! Не можете не чуять. Так не забудьте же, вспомните о том, прежде чем губить на пустые словопрения, на никчемные перебранки те бесценные и невозвратимые дни, часы и мгновенья, которые остались каждому из нас в здешней нашей жизни. Вспомните и помыслите: а надо ли? А к чему? А на что час утерян? Не воротишь ведь! Вот что хотел я молвить вам, други мои бояре.

Все молчали, потрясенные сказанным. Стрелюк опустил взор и хмурился, Млад — наоборот — глядел на говорившего не мигая. Горислав же сжигал всех троих угольными очами, дыша громко и часто.

— А теперь мое слово к тебе, княже, — продолжал чуть погодя Житовий. — Ведаю, что заботит и что тревожит тебя. То же самое заботит и тревожит всех нас, ибо заботы и тревоги князя должны быть заботами и тревогами его бояр. И нет в том посягательства какого-либо на княжью честь и славу, а есть лишь наша верность своему князю…

— Сказывай дело! — прервал нетерпеливо Горислав. — Сам говорил ведь, что дорог час…

— Сказываю, как умею, — без обиды, но с достоинством отозвался Житовий. — Говорю, как мыслю. А мыслю я, что не в том ныне заботы наши и помыслы…

— Как это так? — удивился Стрелюк.

— Как не в том?! — вскинулся Млад.

— Ежели не в том, — князь пожал плечами недоуменно, — то в чем же? Поясни.

— Поясню. Внимай, княже. Внимайте, бояре. Все наши помыслы супротив соседей направлены, супротив полян. Так прежде бывало, так и поныне осталось. И так оно сложилось, что лучшего часа для великого похода на Горы нам еще отродясь не выпадало…

Горислав кивнул согласно и сделал такое движение рукой, будто желал сказать: ну да, все верно, все именно так, чего же еще?