Поляне
(Роман-легенда) - Хотимский Борис Исаакович - Страница 10

— В честь чего же такая гульба? Праздника вроде еще нету. И меня не ждали… Не внемлют, хоть конем наступи! Что ж, меня не ждали, так и я дожидаться не стану…

Тут же послал гонца — передать Воиславу и Щеку, чтобы по возможности наиборзее выходили к Днепру напротив Почайны, а там тотчас переправлялись на Подол, где их встретит Хорив и скажет, что далее предпринять. Добычу же и полон схоронить пока на левом берегу в плавнях и оставить достаточно кметов — сторожить. Северяне и россичи, ежели хотят, пускай со Щеком вместе идут, а нет — могут со своей долей добычи в свои земли возвращаться.

Затем князь дал Хориву пять сотен — спуститься яром на Подол и там древлян повсюду бить нещадно, а хмельных полян вязать. И держаться, пока Щек и Воислав с подмогой не подоспеют. После чего всех повязанных и всех трезвых, ежели таковые найдутся, гнать сюда, на Майдан. Здесь, у капища, князь будет ждать их. Здесь на сей раз не сходка будет — суд княжий!

Отослав Хорива, Кий оставил две сотни — повязать валяющихся на Майдане, а сам с остальными дружинниками двинулся к своей горе, к пепелищу своего двора — навести порядок и отыскать дядю Идара, живого или мертвого…

Как вскоре выяснилось, северяне ушли со своей долей мимо Гор вверх по Днепру и Десне, а росичи разделились: одни воротились к себе на Рось, другие пошли со Щеком и Воиславом.

К концу дня порядок на Горах был кое-как восстановлен. Хотя все утомились беспредельно, Кий не пожелал откладывать и принялся вершить свой княжий суд на ночь глядя, приготовив костры и смоляные факелы.

Удалось повязать десятка два древлян, остальные же, протрезвев, рубились отчаянно и живыми не дались. Согнанных на Майдан полян окружили дружинники, ратники и вои были тут же.

И был княжий суд недолгим.

А выяснилось на том суде, что дело было так. Некий расторопный человек с Подола, по имени Желан, промышлявший изготовлением и сбытом браги, вознамерился разбогатеть более всех прочих. Продолжая торговать брагой в своем доме, он принялся развозить ее в бочках на Майдан и на погост, к пристани на Почайне и ко всем дворам, а также — туда, где трудились кузнецы, гончары, кожемяки и другие полянские ремесленники, всюду, где мог быть спрос на похмельное зелье. Помогали ему в том деле все родичи да еще два раба, пригнанные когда-то из похода, когда Желан был еще простым воем. В походы с той поры он больше не ходил, щит, копье и прочие доспехи повесил перед глиняной печью в своем заново срубленном доме, который обмазал и побелил, а пол из обожженной глины устлал купленными на погосте иноземными коврами. Так и жил, богаче князей и бояр, за счет прибыльного дела. Его широкий двор на бойком месте при начале Боричева тока снабжал желающих брагой в любое удобное для них время и в любом угодном им количестве, в то время как впряженные в возы с бочками волы развозили все ту же брагу от зари до зари. Благодаря такой заботе поляне бражничали теперь не только в дни праздников, на тризнах и по другим достойным причинам, а едва ли не каждый день и каждую ночь. Многие хозяйства на Горах и многие промыслы приходили от такого сплошного бражничания в разорение и запустение, однако сам Желан и весь род его не только не терпели убытка, но день ото дня все более обогащались. Князь ничего сего не ведал, ибо находился в походе, у далеких берегов Танаиса. Оставшийся же старый Идар затревожился, когда увидел, что и немногие его дружинники перестают нести свою дозорную службу, ибо где бы они ни находились, те возы с брагой бывали тут как тут. И все чаще можно было полюбоваться на Горах двумя-тремя добрыми молодцами, которые в полном боевом оснащении, оставив свой пост, бродили в обнимку и, шатаясь, задевали всякого встречного, а особливо — жен и дев. Порядка не стало никакого, уже ограбили несколько дворов иноземных гостей, а там, где Глубочица втекает в Почайну, пожгли два великих амбара с товаром, собранным зимой в полюдье и предназначенным на продажу ромеям. Левобережье отныне вовсе никак не охранялось — там хозяйничали гультяи с поля. А на правом берегу набегали из леса древляне, переходили неглубокий Ирпень, поджигали полянские дворы, умыкали жен и дев.

Видя такую беду, Идар уговорил старейшин собрать сходку. Поляне явились на Майдан все почти беспробудно хмельные, слушать никого не стали, старейшин разогнали, едва не побив, самого Идара зарубили секирами, а княжий двор порушили и пожгли. Немногие трезвые дружинники, пытавшиеся унять баламутов, все до единого полегли в неравной сече.

Совершив все эти злодейства, хмельные поляне объявили своим князем Желана, который в благодарность за такую честь заколол перед богами немало быков, овец и птицы, после чего выкатил на Майдан великое множество бочек с брагой. Тут уже пошел — день за днем, ночь за ночью — такой пир, что не заметили, как явились здесь и там на Горах древляне, не побрезговавшие ни брагой новоиспеченного князя, ни добром его неразумных подданных, ни их женами и девами. Всякий же, кто, опамятовавшись, пытался выдворить незваных пришельцев, тот был порублен — и древлянами, и хмельными до беспамятства своими. Во хмелю разве различишь, где свой, а где чужой?

Тут-то и подоспел Кий со своей дружиной…

Удивляло, что от браги — не от меда! — столь захмелели поляне. Знать, готовил Желан свою брагу каким-то одному ему ведомым способом. Тем и угодил, что крепче обычной оказалась его брага. На том и нажился.

— Как будем, други? — обратился князь к дружинникам и прочим своим кметам тем зычным голосом, который не раз уже перекрывал, бывало, шум сечи. В тот час когда все вы, не щадя крови своей и живота[30] своего, добывали полянской земле безопасности, добра и славы, в тот самый час эти, которых согнали вы теперь на Майдан, только и знали, что бражничали да разоряли и жгли ваши дворы, бесчестили ваших жен и дочерей. Хуже гуннов и гультяев! Да к тому же впустили древлян на Горы. Как будем?

Дружина угрюмо молчала, неласково поглядывая из-под шеломов. Молчали ратники и вои — среди виновных было немало их родичей. Молчали братья князя и бояре. От их молчания душа у каждого виновного уходила из головы к ногам, а ей навстречу — от брюха до самой глотки — шла дурнота нехорошая, то ли с похмелья тяжкого, то ли от страха великого.

Валялся в ногах у княжьего коня Желан — борода нечесана, щеки обвисли, под глазами набрякло. Бабьим — с перепугу — голосом вопил:

— Выслушай, княже! Не вели казнить! Не по своей воле я… Они сами меня князем объявили, сами! Не я, не я!

— Они сами, говоришь? — Усы князя шевельнулись недоброй усмешкой. — А ты и рад стараться, согласился?

— Так ведь не согласись я, — хныкал Желан, — они бы меня секирами зарубили! Убили бы меня!

— Когда воем был, секиры не страшился, — заметил Воислав. — Что же теперь, бабой, что ли, стал?

— Выходит, поляне бабу князем объявили, — вставил другой боярин — Горазд, спокойно поглаживая свою долгую бороду. — Не разглядели во хмелю, где муж, а где баба.

Дружина засмеялась, и от смеха того еще мутнее стало на душе у Желана и прочих виновных.

— А много ли золота да серебра нагреб ты, бедолага, с хмельного люда? — поинтересовался Щек.

— Вот именно! — поддержал Хорив.

— Не для себя старался, не для себя! — снова завопил Желан, пытаясь поцеловать копыто княжьего коня. — Поверь, княже! Хотел тебе половину отдать. Как только воротишься. Тебе одному… Да что половину! Все отдать готов, хоть сейчас!..

— Благодарствую, что не забыл меня, сирого да убогого. — Кий чуть тронул коня, тот едва не наступил на Желана. — Одного не уразумею умишком своим скудным. Разъясни уж, окажи такую милость. Отчего дяде моему Идару той половины не отдал? И для чего убили его? Га?

— Я не убивал его, не убивал! Не я убивал!! Не я-а-а!!!

И был княжий суд суровым.

Взятым древлянам и всем тем оставшимся дружинникам, которые позарились на брагу и не уберегли Горы от разорения, всем рубить лес — под сторожем и присмотром — да ставить новый княжий двор взамен спаленного. Им же ставить еще два двора: для Щека — рядом с княжьей горой, через яр, и для Хорива — через другой яр, что за Щековой горой, как раз здесь, на Лысой горе, около Майдана.