Жизнь номер два (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 36

«Пытаясь исключить русских из числа европейцев, вы, господа, — обращался Левенгаупт к своим оппонентам, — не усиливаете, а только ослабляете Европу. Нашествие с Востока в тринадцатом столетии Русь и Европа смогли отразить, действуя без должной согласованности, фактически порознь. Рано или поздно таковое нашествие обязательно повторится, и его уже ни мы, ни русские поодиночке отразить не сможем. Так является ли разумным отвращать от себя нашего единственного и естественного союзника в предстоящей схватке цивилизаций?». Ну да, ну да. Левенгаупт, вне всякого сомнения, гений. Титан мысли, я бы сказал, причем на полном серьезе. Предвидеть за три сотни лет нашествие арабских и негритянских «бешенцев» и непомерное усиление Китая с Японией, Кореей и прочей примкнувшей к ним Юго-Восточной Азии — это умище. Только вот очень уж ясно читалось в его устрашающих прогнозах стремление получить в лице русских некий мобилизационный ресурс, командовать которым будут из европейских столиц. Пушечное мясо, говоря проще. Оно, спрашивается, нам надо?

…На сей раз вызов к отцу принесла горничная. Как я и предполагал, вернулся Шаболдин.

— Никаких оснований считать смерть вдовы Капитоновой насильственной у нас пока нет, — доложил губной пристав. Губной лекарь Самойлов считает причиною смерти общую телесную, а в особенности сердечную слабость умершей, усугубленную ее преклонным возрастом. Однако же прохождение вдовы Капитоновой свидетельницей по нашему делу вынуждает подробно исследовать обстоятельства поселения оной вдовы в доме Алифантьева, как и вообще ее жизнь. Чутье, его, конечно, к делу не пришьешь, — пристав виновато улыбнулся, — но только что-то тут неладно. Вот что хотите делайте, а сказала нам вдова не все, что знала. Саму ее теперь уже не спросишь, значит, будем спрашивать бумаги. У бумаг и память дольше, нежели у людишек, и помнят они иной раз поболее…

— Ты, Борис Григорьевич, ежели так на каждую вдову отвлекаться будешь, я с тобой точно что-нибудь да сделаю, — угрожающе пошутил отец. — Хоть бы штуцер этот проклятый нашел, что ли…

— Ищем, Филипп Васильевич, ищем, — вздохнул спущенный с небес на землю пристав. — И найдем. Больно ружье дорогое да приметное, не бросят его просто так…

Да, тут не поспоришь. Дорогое и приметное. И что-то подсказывало мне, что именно по этой причине пристав его не найдет. Или найдет, когда уже воры схвачены будут, и штуцер для того лишь и потребуется, чтобы прижать да заставить признаться… Наверное, предвидение мое опять прорезалось.

[1] Единокровные братья и сестры — дети одного отца от разных матерей.

[2] Единоутробные братья и сестры — дети одной матери от разных отцов.

Глава 20. Больше знаний — больше незнания

Шаболдин не появлялся у нас три дня. Раз уж, по его словам, все было ясно со смертью этой вдовы Капитоновой, то что-то, похоже, оказалось не так с ее жизнью. Ладно, расскажет еще. Отец использовал отсутствие пристава, полностью погрузившись в дела, я его только на обедах и видел. Волковы ежедневно совершали визиты для углубления знакомств, заведенных на приеме у Пушкиных. В общем, я оказался предоставлен сам себе да не особо навязчивому, но постоянному пригляду шаболдинских людей, обосновавшихся в доме. Не подходить к окнам у меня уже стало привычкой, как и оглядываться в поиске своей охраны, выходя во двор подышать воздухом. Память об Аглае переехала в дальний уголок сознания, периодически напоминая о себе приступами беспросветной тоски по ночам и утрам, когда засыпал и просыпался в пустой кровати, но жить с этим я как-то научился. Все-таки, похоже, с бывшим Алешей Левским у меня произошло взаимное слияние личностей, а не подчинение остатков его личности мне, как я думал до сих пор. Я постоянно ловил себя на том, что на многое реагирую больше по-подростковому, нежели по-взрослому, и перехватить контроль на этими реакциями удавалось мне не всегда. Да и ладно, это, в конце концов, ненадолго.

Левенгаупта я за эти дни, пользуясь внезапно навалившимся на меня избытком времени, осилил всего, и до сих пор ходил как будто слегка перебрав вина — уж больно сильным оказалось впечатление.

Не понял я только одного — какой был смысл неведомому злоумышленнику отвращать меня от чтения этой книги? Хотя, конечно, непонятно смотрелась и роль Ирины Волковой — то ли злоумышленник воспользовался нашим с ней развлечением, то ли она с ним действовала заодно, то ли вообще провернула все сама, зарядив книгу после наших забав. В последнее, правда, как-то не особо верилось, но то, что без нее инкантация книги была бы невозможна, это, что называется, факт. Ах ты ж!.. Внезапная догадка бросила меня в дрожь. Никто ведь, кроме сестрицы, и не знал тогда, что за книгу я читаю! Получается, что или она все сделала сама или каким-то образом подала сигнал сообщнику. Как-то это смотрелось хреновато… Но тут прибыл Борис Григорьевич, отец вызвал меня в кабинет, и все это не дало пришедшим мыслям развиться в полноценную панику.

— Садись, Алексей, — отец указал мне на место за приставным столом, — тебя одного ждали. Вон, Борис Григорьичу прямо не терпится.

— Сдвинулось! — губной пристав Шаболдин аж светился охотничьим азартом. — Сдвинулось дело! — довольно потирая руки, добавил он и перешел к связному изложению принесенной новости. — Наталья Демидова [1] Капитонова, урожденная Веремеева, шестидесяти одного года от роду, в молодых годах своих служила лекаркою в доме Никиты Колядина — сына отравителя Данилы Колядина да отца растратчика Егора Колядина. А Алена Матвеева Егорова, служанка боярыни и боярышни Волковых, той вдове Капитоновой хоть и не родня, но в детских годах своих воспитывалась в семье Капитоновых по причине сиротства!

— Вот, значит, как, — отец недовольно скривился. — А к Волковым-то она как в услужение попала?

— А это, Филипп Васильевич, мы у нее самой и спросим, — хищно усмехнулся Шаболдин. — И у нее, и у боярыни Волковой, надо будет — и у боярина Волкова тоже. Я, Филипп Васильевич, должен допросить Волковых в вашем доме. Надо будет — и к себе вызову на допрос под запись, но, сами понимаете, не хотелось бы… А вот Алену Егорову я заберу. Посидит до вечера в холодной, сама все расскажет. А не расскажет сразу — наш одаренный допросчик с ней поработает, и все равно все она скажет.

Я прислушался к себе. Предвидение сработало как-то половинчато — что ничего губным Алена Егорова не расскажет, я понял сразу, а вот почему не расскажет — не понял вообще. Поэтому и не стал со своими предсказаниями и предупреждениями влезать, хотя, может, и зря…

Шаболдин с отцом пошли к Волковым, а я вернулся в библиотеку, а заодно и к своим размышлениям. Невеселым, прямо скажу, размышлениям. Что-то слишком часто во всех этих неприятных для меня событиях отмечалась Ирина. Ладно, что там с ней было и где она была вообще, когда в меня первый раз стреляли, этого я не знаю. Не знаю и того, она наговаривала взвар, от которого у меня были эротические галлюцинации, или нет. С одной-то стороны, могла, да. В конце концов, дорогу в помещения прислуги, а значит, и на кухню она знала. С другой — это запросто могла быть и не она. С Левенгауптом точно без нее не обошлось. Но опять же, я же тогда возбужден был, ни о чем, кроме как о своем желании думать вообще даже не пытался, так что вполне мог и не заметить, что когда мы вышли из библиотеки, кто-то за нами следил и Иринка подала ему знак — действуй, мол. Ну точно, как же я сразу-то не подумал! В том состоянии, что сестрица была после наших с ней занятий в моей комнате, вряд ли она смогла бы инкантировать книгу! Когда стреляли в меня и убили Аглаю… Тут да, тут точно известно, что Ирина именно в то время была в проклятом доме Алифантьева. И вот это, честно говоря, не нравилось мне больше, чем все прочие странности с Ириной, вместе взятые.

Только вот выглядело все это пусть и неприятно, но как-то уж очень нарочито. Складывалось впечатление, что Иринку мне постоянно как бы показывают — смотри, мол, вот она, злодейка! Не знаешь, где была, когда в тебя стреляли? Да она же сама и стреляла! Насчет Лидии шуточки отпускала? Вот и зарядила взвар, чтобы от глюков с голой сиделкой у тебя сердце и лопнуло! И книгу Левенгаупта она инкантировала, и стреляла в тебя, и Аглаю убила, все она, гадина такая! Ату ее!