Абсолютный слух. Счастливчик Майки (СИ) - Федотов Александр - Страница 6

— Зачем девочку обидел, — недовольно спросил Томас — славная девочка.

— И в мыслях не было, я просто прекратил глупый, бессмысленный спор.

— Она обиделась.

— Может, это и к лучшему.

— Наверное я старею, может объяснишь мне старому, что может быть «лучшего» в ссоре с хорошей девочкой?

— Я с ней не в ссоре, кто я такой что бы с ней ссориться? Совершенно очевидно, что девочка из хорошей, достойной семьи, а я даже не знаю, кто я такой.

— Ты назвался Гордоном, — голос его стал строгим — ты солгал?

— Вряд ли, скорее всего я и есть Гордон.

— Может ты прекратишь говорить загадками? — сказал он с заметным раздражением.

— А может вы от меня просто отстанете?! — я тоже начал злиться, я что, обязан перед каждым душу раскрывать?

— Он потерял память, — сказала Маша — он помнит только сегодняшний день.

— Маша, — нарочито строгим голосом сказал я — тебя разве не учили, что подслушивать не хорошо?

Очевидно, Маша не поверила в мою строгость, я даже не понял, как она оказалась у меня под рукой.

— Прости меня Майки, — сказала она, заглядывая мне в глаза — я совсем забыла, что у тебя был очень трудный день, и что ты еще не нашел свой дом, я тоже забыла.

— Зато я знаю где его дом — сказал Томас — и отца твоего знаю; так что нам есть о чем поговорить, пройдемте — ка со мной, молодые люди.

И он пошел, а мы пошли за ним. Каюта была небольшая, маленький столик у иллюминатора, узкая лежанка, одинокий стул у столика, да одежный шкаф невеликих размеров. Он усадил нас на кровать, сказал ждать и вышел. Мы переглянусь и Маша спросила:

— Мир?

— Мир, дружба, жвачка — я расширил ассортимент.

— Мама не любит, когда я жую жвачку.

— Значит, жвачку выкидываем — легко согласился я.

— А, дружбу?

— Что, дружбу?

— Дружбу оставляем?

— Я не знаю сколько мне лет, если разница значительная…

— Да мы с тобой почти одного роста! — возмутилась Маша.

— Ну да, — «радостно» поддержал я ее — что нам, каких — то несчастных три дюйма!

— Три дюйма?! — закричала Маша — Да, даже двух не наберется!

— Может вам лучше перейти на метрическую систему, — сказал появившийся Томас — там даже одного дециметра не набирается.

— Ну конечно, — «горячо» поддержал я инициативу Томаса — мерить разницу в возрасте дециметрами, это так по американски.

— Томас! — обрадовалась Маша — Хоть ты ему скажи, он считает, что слишком стар для меня!

— Вот как? — Удивился Томас.

Он поставил две больших кружки с кофе на столик и прибавил к ним тарелку с сандвичами.

— Если все съедите, я открою вам эту страшную тайну его возраста. — сказал Томас и вышел.

Маша набросилась на еду с азартом голодной хищницы, мне попался сандвич с какой то рыбой, меня затошнило и я не смог его доесть. Приналег на кофе, — «наверное мне теперь обеспечена пожизненная аллергия на море — продукты» — подумал я.

— Ты что, специально не ешь? Думаешь Томас не скажет мне, сколько тебе лет?

— Что — то, мне еда не лезет — сказал я — может, рыба не свежая?

— Нормальный тунец, я сама его ела. — Маша пригляделась к моему лицу — Ты сосем бледный стал, приляг.

Она уложила меня на лежанку Томаса и присела рядом.

— Майки, — сказала Маша — я и так знаю, что ты для меня самый надежный и хороший друг, зачем ты споришь со мной все время? Я просто хотела узнать, кто я для тебя?

— Ты просто чудо, — сказал я — чудо из черной машины; потом я уснул, последнее, что я слышал — объяснение Маши:

— Он просто устал, — говорила она кому — то.

Я проснулся в одиночестве, корабль все еще куда — то двигался, на столике стоял высокий бокал с каким — то соком; меня как раз мучила жажда и я с удовольствием выпил сок, как оказалось, манговый. Я был раздет до трусов и совершенно не помнил, кто и когда меня раздел. Самочувствие было отличным; решив, что без одежды меня надолго в одиночестве не оставят, я завалился обратно на лежанку и не успел даже заскучать, как в каюту вошел Томас. Он принес графин с водой и что — то завернутое в фольгу. Я тут — же поднялся и налил себе воды.

— Правильно — сказал Томас — тебе нужно больше пить, по всему видно, нахлебался ты морской водички, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, просто отлично, — сказал я бодро — когда мы прибудем в порт?

— Примерно, через полчаса, — Томас замялся — я поговорил с Мэри, поспрашивал ребят из дорожной службы, по рации. Твой отец в рейсе и это хорошо, это означает, что он жив, теперь плохая новость: твою мать найти нигде не могут, как и ее машину…

— Я все понял, — сказал я — именно она осталась в той машине, которую я покинул на дне этого залива.

— Это был пролив, пролив Нэрроуз, там сейчас работает отряд из порта Ричмонда. Они говорят, что глубина в том месте, примерно сто восемьдесят футов.

— Вот, возьми, — он протянул, что — то завернутое в фольгу.

Я развернул фольгу, сначала унюхал, потом и увидел половинку аппетитной курицы, и тут же занялся ее уничтожением; на этот раз, чем больше я ел, тем больше мне хотелось.

— Майкл, они мне не поверили, они говорят, что даже подготовленный человек не смог бы всплыть с такой глубины.

— И что, это их проблемы — пожав плечами, я продолжал жевать.

— Это не так, встает вопрос о достоверности сведений, которые мы даем и, пойми меня правильно, я тебе верю, но у кого — то постороннего может возникнуть вопрос, а был ли ты в той машине?

— У меня железные доказательства, — сказал я — машина стоит на грунте с сильным наклоном на капот, примерно тридцать градусов, все двери закрыты, задние стекла закрыты, правое переднее стекло открыто, на заднем сидении остался расстегнутый ремень безопасности, водитель остался пристегнутым, этого достаточно?

— Даже больше, чем достаточно, — повеселел Томас — я на рацию, сейчас зайдет Мэри и принесет твои вещи.

Я доел курицу, собрал ее останки в фольгу, выкинул смятый комок в иллюминатор, поискал глазами где можно помыть руки; и тут вошла Маша, застав меня с поднятыми руками, в позе хирурга перед операцией; она была завернута в простыню по типу древнегреческой тоги.

— Ты попала еще в одну катастрофу? — спросил я опуская руки.

— Почти, — сказала она — я затеяла большую стирку, постирала все свои вещи и твои, заодно.

Она сложила мои постиранные вещи на стул.

— Ну что, «старичок», — ядовито спросила Маша — Томас сказал сколько тебе лет?

— Он, вообще — то, по другому поводу заходил — и сколько же мне лет?

— Всего — навсего — шестнадцать! — торжествующе потыкала в меня пальцем Маша.

— А тебе самой — то сколько?

— Мне уже пятнадцать! — сказала Маша вильнув глазами, потом, увидев мой скептический взгляд, добавила тихим голосом — Скоро будет. Но девочки развиваются раньше мальчиков, это общеизвестный факт!

— Вот что, «старушка», отведи меня туда, где можно помыться, видишь какие руки грязные — не потискать, не обнять; и вещи мои прихвати, а то я все испачкаю.

Вопреки моим ожиданиям, Маша безропотно взяла мои вещи и повела меня вниз по лестнице. Это была, одновременно, и прачечная, и душевая; под потолком, на плечиках, сушилось знакомое мне зеленое платье; Маша встала на цыпочки, но дотянуться до плечиков не смогла.

— Майки, не поможешь мне?

Не знаю, что она имела в виду, но ее платье испачкать мне не хотелось, поэтому я просто ухватил ее руками за талию и поднял на высоту вытянутых рук; при подъеме она сначала взвизгнула, потом, застыв на высоте, удивленно поглядела на меня и спросила:

— Тебе что, совсем не тяжело?

— Да ты весишь — то всего ничего, но может ты платье свое, все таки возьмешь?

Она сняла платье с веревки и я опустил ее, стараясь приземлить на ноги плавно. Она стояла напротив меня, очень близко и удивленно глядела снизу вверх своими огромными глазами, я забеспокоился:

— Я сделал тебе больно?

— Нет — нет, что ты, как раз все очень хорошо получилось!

— Получилось что?