Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ) - Точильникова Наталья Львовна - Страница 27

— Редактирование генома, да? — спросил я.

Он кивнул.

— Да. У вас проблема с дофаминовыми рецепторами. Наследственная, конечно. Судя по нейронной карте вашего отца, которую мне переслал Ройтман.

— И что там?

— Количество рецепторов D2 ниже нормы. У Анри Вальдо так было до Центра. Сейчас норма, конечно. И вам надо будет довести до нормы, иначе могут быть неприятности. Недостаток дофаминовых рецепторов приводит к импульсивному поведению, чрезмерной склонности к риску и употреблению наркотиков и стимуляторов, например, кокаина.

Я не понимал, где иду, не замечал дороги. Если бы мне пришлось возвращаться одному, наверняка бы не вспомнил. Кажется, какая-то коричневая плитка на полу, светлые стены, раздвижные окна до потолка, вазоны с чем-то хвойным. Можжевельником? Туей? Застекленный мост, видимо, в другой корпус, и вечернее солнце кажется призраком, словно в зазеркалье.

Глухие двери, рядом табличка: «Коррекционное отделение».

Вошли, поднялись еще на один этаж.

Дышать было по-прежнему трудно.

— Артур, все, глубокий вдох, успокоились, взяли себя в руки, ничего страшного не случилось, — сказал Старицын. — Да узнаете вы завтра себя в зеркале.

Я заставил себя улыбнуться.

— Я понимаю.

— Ну и все. Коррекция минимальная.

Он открыл передо мной дверь с номером С-32. За ней узкий коридорчик, длиной метра полтора. Слева еще одна дверка.

— Здесь душ и туалет, — пояснил Старицын.

Коридорчик открывался в комнатку примерно 3 на 4 метра или даже немного меньше, нечто среднее между больничной палатой и дешевой гостиницей: узкая кровать с никелированными дугами-бортами и биопрограммером под потолком, круглый металлический стул, такой же, как в кабинете Старицына, светлая деревянная тумбочка у кровати, двухстворчатый встроенный шкаф из такого же дерева, стол с рабочим креслом у окна во внутренний двор. Плотная клетчатая шторка открыта и собрана гармошкой у стены. Я вспомнил, как в больнице меня порадовал тот факт, что окно не выходит на улицу. Здесь он не радовал. Живо вспоминался рассказ отца о блоке «F».

— Келья, — сказал я. — Распятия в изголовье не хватает.

— Вы католик? — серьезно спросил Старицын. — Если хотите распятие — повесим. Я не против.

— Нет, я скорее равнодушен.

— Здесь все может изменится.

— Пока не надо, — усмехнулся я.

— Артур, вы очень остро реагируете… вам объяснять, что с вами будет происходить? Знаете, люди разные: кого-то это успокаивает, кого-то, наоборот, пугает, говорят: «У меня мурашки по коже от ваших лекций!» Кто-то, особенно люди верующие, предпочитают свой взгляд на вещи: «Меня совершенно не интересует, какой нейромедиатор выделяется в синаптическую щель, какая киназа, где синтезируется, и какой ген включается, а какой выключается — у меня свои отношения с Богом». Вам интересно, Артур, что делает какой белок?

— Да, — сказал я, — интересно, рассказывайте.

— Хорошо. Если надоест — говорите. Я замолкну. В конце концов, для нас важен результат. Если пациенту угодно трактовать его по-своему — да ради бога. Пусть трактует, как хочет.

Старицын открыл шкаф. Там висела упакованная в полиэтиленовый пакет хлопчатобумажная одежда светло-песочного цвета.

— Это ваше, — сказал он. — Надо будет переодеться.

— Это обязательно?

— Артур, если я говорю надо, значит обязательно.

— Понятно.

— Разбирайте сумку, располагайтесь, переодевайтесь. Пятнадцати минут хватит?

— Да.

— В таком случае я вас пока оставлю. Потом расскажу все остальное.

Он вышел. Щелкнул замок.

Я был заперт.

Паниковать из-за пятнадцати минут явно не стоило, но было неприятно.

Я разобрал сумку, оккупировав четыре полки в шкафу, снял с вешалки тюремный наряд и разорвал полиэтилен. Ничего особенно страшного в этом наряде не было, хотя я привык к одежде подороже. Хлопчатобумажная рубашка с короткими рукавами, хлопчатобумажные брюки на резинке: не слишком красиво, но и не полосатый шутовской наряд заключенных древних веков.

Но облачаться в это почему-то крайне не хотелось.

В общем-то, я никогда не был привязан к вещам, и к одежде скорее равнодушен, но здесь все имело особый смысл. Это была не одежда, это был символ моего заключения.

Я сделал над собой усилие и начал переодеваться.

Где-то на середине процесса меня вызвали по кольцу.

— Привет, Артур, — сказал Нагорный. — Ты где?

— Как где? В ОПЦ естественно. Переодеваюсь в тюремную робу.

— Ой! Какая трагедия!

— Александр Анатольевич, вы, наверное, никогда не были в Психологическом Центре.

— Да ну, наверное, не был я в Психологическом Центре! По работе многократно: и в открытом, и в закрытом. Правда, в качестве пациента — да, не довелось.

— Думаю, со стороны невозможно оценить всю гамму ощущений.

— Ладно, не буду отвлекать от душеполезных занятий. У меня есть новости по делу господина Кривина, но не сейчас. Потом заходи ко мне. Когда освободишься, — последняя фраза прозвучала крайне двусмысленно. — Где генпрокуратура знаешь?

— Найду.

— Лови на всякий случай адрес. Все, сейчас выброси это из головы. На ближайшие две недели для тебя не это главное.

— Александр Анатольевич, не отключайтесь, — быстро сказал я.

— Да?

— Мне ввели препарат для редактирования генома.

— Это нормально. Не волнуйся. Почти всем делают. Олег мне говорил, что коррекция очень незначительная. Все, до встречи.

Только генпрокурор попрощался, меня снова вызвали по кольцу. На это раз Старицын.

— Артур, вы готовы?

— Олег Яковлевич, еще буквально пять минут.

— Хорошо.

«Интересно, а он ко мне постучится», — думал я, застегивая последние пуговицы на тюремной рубашке.

В камере раздался звонок. Я даже несколько растерялся.

Прошло еще минуты три, Старицын не заходил. Наконец, связался по кольцу.

— Артур, дверь открывается, как самая обыкновенная дверь, по сигналу с кольца. С вашего. С моего естественно тоже, но я не хотел бы пользоваться этим без крайней необходимости. Откройте мне, пожалуйста.

Дверь действительно отыскалась в меню кольца, и я мысленно приказал ей открыться.

И она открылась.

На пороге, опираясь рукой на дверной косяк, стоял Старицын и улыбался.

— Значит, я не был заперт? — спросил я.

— У вас был ключ. Пойдемте, я покажу вам внутренний двор и столовую.

— Олег Яковлевич, — сказал я, когда мы спускались вниз, — это и есть зона «С»?

— Угу.

— «С-ноль»?

— Не только. Те, кому проведена психокоррекция в Закрытом Центре, попадают сюда в крыло с той же литерой, как назывался их блок. Мы дорабатываем тонкие моменты и занимаемся реабилитацией.

— Значит, здесь могут быть убийцы?

— Могут. Но только после жесткой психокоррекции, никак иначе. И не самые тяжелые случаи. До «С3», максимум «С4». Начиная с «С5» сюда обычно не отправляют. Для них есть отдельные реабилитационные центры, например, на острове Сосновый.

— Понятно, — кивнул я.

— Артур, не бойтесь, все будет хорошо.

— Я не боюсь.

Внутренний двор выглядел весьма прилично: несколько сосен, газон, столы для пинг-понга. Человека четыре в такой же форменной одежде, как у меня, и с контрольными браслетами на запястьях увлеченно гоняли шарики.

Близился закат: двор в тени, золотые вершины сосен, ритмичный стук шарика — эта вроде бы мирная картина наводила на меня тоску.

— Сейчас свободное время, но в восемь ужин, так что пойдемте я вам покажу столовую.

Мы вернулись в корпус и пошли к лифтам.

— Расписание у нас такое, — рассказывал Старицын, — завтрак в девять утра, в десять начинаем работать, так что надо быть в своей комнате. С двух до трех обед, в три — у себя, не опаздывайте, работаем часов до семи. Потом — свободное время, в восемь — ужин, в одиннадцать — в своей комнате: кольцо снимаете и ложитесь спать. Не забудьте, это важно. Спать без кольца. На тумбочку положите — никуда не денется. Никто не войдет.