И опять Пожарский. Тетралогия (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 10

К церкви Пётр и отправился. С ним были оба стрелецких десятника и лях. Так сказать, свита для солидности. Остальных стрельцов княжич отправил проводить шмон по деревне. Приказ был собрать всё, что принадлежало разбойничьей шайке и не трогать ничего у местных. Крестьяне и так за два с лишним года натерпелись.

Атаман был настоящий казак, как его представляют в исторических фильмах. Красный кафтан, правда, грязноватый, синие шаровары, вислые усы, начинающие сидеть, бритая голова и чуб. Стоял он, уронив голову на грудь, и, похоже, спал на ногах. Придётся это исправить. Пётр размахнулся и от души ударил Сокола в солнечное сплетение. Тот охнул, согнулся от удара, вырвал себе из суставов руки и завыл на всё село. Замечательно. Живым Пожарский его оставлять не собирался. Всё, что оставалось сделать сподвижнику и хранителю казны Заруцкого – это честно рассказать о том, где хранится всё, что награбили два атамана за десять с лишним лет. После этого он должен красиво умереть, например, на костре.

– Снимите его, руки не развязывайте, – попросил он стрельцов, что те мигом и проделали.

– Пойдём, Иван, поговорить надо, – пригласил жестом руки княжич казака по направлению к его старому месту жительства.

Когда они уселись на лавки напротив друг друга, бывший генерал спецназа, проводивший десятки допросов, решил сыграть для начала в доброго следователя.

– Иван, прости, не знаю, как тебя по батюшке?

Казак молчал.

– Смотри. У нас с тобой есть всего два пути. Первый, ты мне рассказываешь обо всех тайниках, где запрятана казна, я проверяю и если всё честно, то отпускаю тебя одного на все четыре стороны. Второй, ты играешь в молчанку, я начинаю тебя пытать и со временем узнаю всё то же самоё, что ты бы мне сказал добровольно, но зачем тебе жизнь без пальцев, глаз и яиц. Причём начнём именно с того, что сделаем из тебя евнуха. Что скажешь теперь? Как тебя по отчеству?

– Отца Сидором звали, – пошёл на сотрудничество атаман.

– Ну, вот и замечательно, Иван Сидорович. Мне твои казаки сказали, что в наследство от Заруцкого тебе достались две лодьи набитые золотом и серебром. Ещё мне рассказали, что за последующие три с лишним года вы ограбили кучу деревень и даже пару городков, несколько монастырей и купцов так просто не сосчитать. Где всё это? Пётр говорил медленно и при этом "вежливо" улыбался.

– Кто ты, отрок? – атаман ожёг его ненавидящим взглядом.

– Я – Пётр Дмитриевич Пожарский. Об отце слышал, небось, – княжич продолжался улыбаться.

– Вот как, отца твоего знал, вместе даже было дело, ляхов били, – взгляд казака не потеплел.

– Итак, где всё награбленное?

– Если я расскажу, ты меня убьёшь, – выдал аксиому Иван Сидорович.

– Если всё до последней полушки выдашь, клянусь господом нашим Иисусом Христом, отпущу и даже не изувечу, ещё и руки вылечу, – Пётр истово перекрестился. Бывший генерал в бога не верил и клятву дал легко.

– Не верю я тебе, княжич. Глаза у тебя не добрые, – покачал головой атаман.

– Смотри, Иван Сидорович, у меня два дня до прихода твоего отряда, что монастырь сейчас грабит и монашек насилует. Все эти два дня я тебя пытаю, ты не смотри, что я молод, все, что обещал, я выполню. Начну я тебя делать евнухом через две минуты, если, конечно ты не прекратишь упрямиться, – Пётр встал, открыл дверь на улицу и крикнул стоящим во дворе стрелецким десятникам, – Принесите ведро воды и нож поменьше, буду лечить пленника.

Атаман сломался, едва с него порты стянули. Легко отнимать чужие жизни, а вот когда твоей угрожают, да ещё таким изощрённым способом, стойким оловянным солдатиком быть тяжело. Тайных захоронок, по словам Ивана Сидоровича, было пять. Места знал он и его ближники: Пётр Онищенко и Иван Битый. Что ж, теперь надо устроить перекрёстный допрос этим двоим, и проверить, сколько тайников надеялся скрыть атаман. Он ведь не на доверчивого мальчика попал.

Событие четырнадцатое

Иван Пырьев сидел в засаде и с каким-то детским нетерпением ждал начала боя с казаками. То, что этих разбойников было почти в три раза больше, его ничуть не тревожило. Никто не собирался сходиться с ними в "честном" бою, стенка на стенку. Правильно княжич говорит, с татями, разграбившими женский монастырь, убивших стариц и изнасиловавших молодых монашек, даже юродивый не выйдет в честный бой. Их надо просто уничтожить.

При обыске деревни жители сначала пытались припрятать, что из вещей казаков, но когда Пожарский пообещал им, что уйдёт сейчас со стрельцами и пусть они сами объяснят вернувшимся с грабежа татям, что здесь произошло, те одумались и сами выдали всё оружие и, скорее всего, большую часть награбленного, не припрятанную атаманом. В результате у их отряда набралось три с лишним десятка хороших пищалей, десяток английских и испанских мушкетов, более сотни сабель всех образцов и размеров, пушчонки две, шесть пистолей и дюжина хороших самострелов. Арбалетов, как их называл боярич, было больше, полных три десятка, но Пожарский выбрал всего двенадцать.

Вместе с теми, что уже имелись у их отряда, получилось двадцать два, как раз на всех по одному. Княжич, как всегда, собрал всех стрельцов в круг и в очередной раз предложил на обсуждение свой план уничтожения татей. Когда этот малец вылез со своим планом в первый раз, ну, когда они засаду на возах устроили, над ним благо, что не посмеялись. А оказалось вон что. Второе обсуждение о ночном налёте на Мстеру прошло уже спокойнее. Сейчас в третий раз предлагалось не вступать в бой, а расстрелять из мушкетов и самострелов, расположившись с обеих сторон дороги и оставив троих человек ещё дальше по дороге для добивания решивших убежать. Опять не "честный" бой, опять истребление, а не хорошая схватка. И никто даже не подумал возражать, только лях скривился, но промолчал. Отрядом управляли уже не десятники, опытные войны, прошедшие десяток битв, а этот юнец, даже не юнец, а отрок.

Прошло два дня. За это время загрузили все трофеи в телеги, только две оставили под продовольствие и фураж для лошадей, остальные девять были под завязку наполнены награбленным добром. Княжич с десятниками несколько раз отлучались из деревни, забрав с собой связанного атамана или одного из подручных Сокола. По слухам, казну искали, но видно не нашли, так как каждый раз возвращались пустые.

Утром, высланный вперёд на пять вёрст дозор на самых резвых лошадях, принёс весть, тати идут. Идут медленно, везут на пяти возах награбленное и гонят пленников. Места для засады Пожарский распределил заранее и каждому объяснил его действия. Вот теперь, без спешки и суеты, стрельцы заняли указанные места по обочинам дороги и ждали сигнала. Казаки ехали, не таясь, вперемешку конные и на телегах. Пленники были в хвосте колонны, и Ивану их было пока не видать. Когда тати поравнялись с лежащим в засаде ближе всех к селу княжичем, он и дал сигналу к началу стрельбы. Самый простой сигнал, выстрелил из мушкета, такой сигнал не проспишь.

С обеих сторон дороги бахнули мушкеты. Пырьев разрядил свой, и, отбросив его в листву, подтянул второй. Бабах. Всю дорогу заволокло дымом, его клочья цеплялись за кусты и мешали увидеть нападающих казакам. Иван отправил разряженное оружие к первому и приник к пищали. Это, конечно, не шпанский мушкет, но тоже стреляет. Бабах. Отбросить и эту дуру к первым двум, теперь самострел. Только сначала оглядеться, найти уцелевших.

Казаки мечутся по дороге, не понимая куда бежать, враг везде со всех четырёх сторон, попытавшиеся сунуться назад по дороге получили залп навстречу и ломанулись назад, сминая таких же хитрых. Иван выцелил одного из татей и послал в него стрелу. Эх, неудачно, стрела попала в ногу. Ничего, десять ударов сердца на перезарядку и снова стрела летит во врага. Снова перезарядка. Ещё перезарядка. Ещё перезарядка. Блин, а стрелять-то не в кого. Несколько человек стоят на коленях, задрав в небо руки, остальные в самых живописных позах валяются на земле.