Колхозное строительство. Дилогия (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 58

– Деда, это Пётр Миронович. Он начинающий поэт песенник, – отработала договорённость светлая девушка и не удержалась, – А ещё он Первый Секретарь Горкома КПСС, модельер, философ и самый великий повар, – чуть смутилась, ну не рассказывать же всей компании о ночи, – которого я знаю.

– Не слишком ли много для одного человека? – тяжело улыбнулась, стоящая за креслом с корифеем женщина.

– Это моя мама – Лидия Корнеевна.

– Очень рад знакомству.

– Люша, Пётр Миронович, не хотите чайку с дороги? – постаралась улыбнуться "мама".

– С удовольствием.

Попили чай, поговорили о погоде. Не клеилась беседа. И кассеты с песнями забрала товарищ министр. Разрядил обстановку патриарх.

– Пётр Миронович, я так понимаю, что Люша вас привезла, чтобы я послушал ваши стихи и помог их напечатать? – правду про деда потом напишут. Всем бросался помогать.

– Да, Пётр Миронович, прочтите ваши стихи, – Вертинская вклинилась. Красива чертовка.

– Корней Иванович, я слышал, что в этой комнате вам читал стихи Пастернак? Не скажите, с какого места, – окинул взглядом большую комнату Пётр.

– Думаете, место, это главное, – усмехнулся Чуковский.

– Однозначно.

– Дай бог памяти, да вон у окна, кажется, и стоял, – чуть привстал с кресла патриарх, указывая через головы гостей на разукрашенное изморозью окно ближе к углу.

Пётр прошёл до указанного места. От окна дуло. "Нужно будет стеклопакеты изобрести", – вспомнил Штелле и начал сказку. Давно, в той жизни, лет двадцать назад, был у него период, когда он попытался написать сказку типа "Конька Горбунка" или даже, чуть подражая игре в слова, филатовского "Федота Стрельца". Написал много, а потом как-то отложил и вот снова взяться так и не удосужился. Но ведь знать об этом почтенной публике не обязательно. Прочитать можно только вступление. Оно явно выбивается из всего, что сейчас пишут.

– Это будет сказка. Представьте себе поэта, которого отправили по сфабрикованному обвинению в ГУЛАГ в 37 году. Вот он пишет письмо домой:

Стояла тишина. Никто не хлопал. "Это провал, – подумал Штирлиц".