Я помню...
(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович - Страница 89

Итак, с осени 1928 г. я стал преподавателем университета. Составив программы, я начал готовиться к курсам. К счастью, еще не все выветрилось из головы, чему меня учили в Высшей военно-химической школе, и подготовка не требовала много времени. Кроме того, моя лекционная деятельность в Доброхиме и в Авиахиме очень пригодилась, у меня уже выработалась манера держаться перед аудиторией и не робеть нисколько.

Лекций оказалось довольно много на всех факультетах, хотя сами курсы были невелики. Мое материальное положение несколько улучшилось. Но были во всем этом и неожиданные трудности. Самым трудным и утомительным делом оказались зачеты. Уже в зимнюю сессию в самом начале 1929 г. мне пришлось принять зачеты примерно у 1000 студентов. Это было мучительно, но я был молод и перетерпел все.

Кажется, начиная с весеннего семестра 1929 г. я был приглашен читать курсы лекций «Противовоздушная и противохимическая защита водных путей сообщения» в Техникуме водных путей им. Зайцева (который был сам директором этого техникума). Здесь было несколько тяжелее. Приходилось читать много, иногда часов по 6 в день, и это было тяжеловато, хотелось спать во время лекций. Но предмет был не трудный, и я справлялся с делом, бегая из университета в техникум и т. д. Сначала было тяжеловато. Надо было не забывать главного, что я студент и что надо сдавать экзамены, работать в лабораториях. Но надо было и «жить», и все приходилось выполнять безропотно.

Итак, с сентября 1928 г. я стал преподавателем в университете и в техникуме, и вот уже исполнилось 50 лет этой моей профессиональной деятельности. Военные предметы я преподавал в университете до его реорганизации в конце 1929 г. В техникуме я вел занятия и по окончании университета.

С осени 1929 г. началась реформа высшего образования. Университет был расформирован, и химический факультет был реорганизован в самостоятельный Химико-технологический институт. Вследствие этого несколько усилились инженерные предметы, в частности «Процессы и аппараты химической промышленности», появились новые специальности вроде «Лесохимии» и т. д. Но для нас, собственно, особых изменений не произошло. Появился новый директор чуваш Михайлов, его заместителем стал наш не особенно удачный студент, давно уже покойный К.Смирнов. Я по своему желанию стал специализироваться по лесохимии у профессора Евгения Ивановича Любарского. Пришлось заниматься химией древесины и целлюлозы. Но в те времена лесохимическая промышленность Нижегородского края была бедной. Это были кустарные заводишки по производству порошка (т. е. уксуснокислого кальция), канифольное дело, скипидар и не более того.

Как раз сразу же после выделения химфака из университета у нас сильно заболел профессор Владимир Петрович Залесский, физикохимик. Однажды я был вызван к директору, и тот сказал мне, что надо заменить Залесского, т. е. попросту читать за него лекции по физической химии и руководить в практикуме практическими занятиями студентов. Это был особый номер, и я, конечно, струсил. Физикохимия — это не военно-химическое дело. Но с помощью парторганизации меня уговорили, и вот я, студент 4-го курса, стал читать курс физической химии. Это, конечно, можно было бы расценивать как юмористический номер. Я сам еще не сдал экзамена по физической химии, курс слушал плохо и к тому же мало понимал. В.П.Залесский, надо еще раз признаться, читал исключительно плохо. Он говорил о каком-либо явлении, или давал уравнение и тут же уклонялся в «философические рассуждения». Философствовал же он крайне плохо, хотя у него и было «что-то», скорее отвлеченно-житейское, чем физико-химическое. Профессором он был назначен случайно. Ему скорее следовало быть писателем. Я читал два романа, которые были им написаны и опубликованы. Это удивительное проявление фантазерства с налетом «наукообразности».

Отвлекаясь от рассказа о себе, я скажу, например, что, описывая казнь (или наказание) в обществе будущего, он придумал для преступников следующее «физическое» наказание. Преступника отправляли к дантисту, который сверлил ему бормашиной совершенно здоровый зуб, заставляя переживать страшнейшую боль. После нескольких минут такой пытки (это и было наказание) дантист обезболивал зуб и затем тщательно его пломбировал. Я полагаю, что этот пример хорошо иллюстрирует «фантазерско-философское» мышление В.П.Залесского.

Но у него бывали и другие «странности». Вспоминаю, что в 1928 г. сидели мы однажды с В.А.Солониной в деканате и говорили на разные темы. Вдруг приходит какой-то товарищ и просит Солонину к ректору. Через полчаса он вернулся в деканат и рассказал мне, что к ректору обратился В.П.Залесский со следующим вопросом. В течение ряда лет он составлял синоптическую хронологию по истории науки. Все открытия и научные события в этой хронологии сопоставлялись с социальными явлениями, с событиями в области «соседних» наук, общественных наук и т. д. На основе такой синоптической хронологии В.П.Залесский каким-то образом заметил закономерности и повторяемость событий в различных областях жизни. В частности и в особенности, практическим выводом из его хронологии явилось предсказание, что в самом начале 40-х годов должна начаться страшнейшая война, масштабы которой будут небывалыми, а несколько позднее будет открыт принципиально новый, неисчерпаемый источник энергии, который приведет к революционным переменам в жизни и производстве.

Естественно, что ректор Балахонов51, по специальности преподаватель каких-то общественных дисциплин, принял предсказания В.П.Залесского как проявление психического заболевания. Он не знал, что еще Аристотель сказал как-то, что «всякая благородная душа не лишена доли сумасшествия». Вот почему был вызван В.А.Солонина, которому было сделано замечание, что профессора химического факультета занимаются вместо дела какой-то чепухой. Он передал также Солонине и сами «синоптические таблицы — огромные простыни» бумаги, шириной более метра и длиной, я думаю, метров в 10.

В.А.Солонина, никогда не склонный к подобного рода фантазиям, воспитанный как скромный экспериментатор-органик, естественно, вернулся возмущенным и рассказал мне обо всем этом. К сожалению, в то время я был просто не подготовлен к восприятию подобного рода сентенций и предсказаний, как, впрочем, и все. Поэтому после разговора мы свернули все таблицы и поместили их на высокий шкаф. В сущности, тогда этим дело и кончилось, но за В.П.Залесским прочно укрепилась репутация невероятного фантазера. Я скоро и забыл об этом эпизоде. Но когда началась война в 1941-г., я вспомнил Залесского. И еще раз вспомнил о нем, когда американцы сбросили бомбу на Нагасаки. Вот вам и Залесский. Хотелось бы, чтобы «синоптические хронологические таблицы» его уцелели (у него осталась дочь), и хотелось бы теперь на них посмотреть и понять их. Кто его знает, что там за закономерности?

Итак, В.П.Залесскому я не могу считать себя обязанным какими-либо знаниями по физической химии. Недаром в то время один из наших доцентов, преподаватель по процессам и аппаратам химической промышленности (погибший впоследствии в ссылке на Соловках) Р.Н.Литвинов доверительно в шутку говаривал нам: «Я сделал три ошибки в жизни: 1) женился в первый раз, 2) представил Залесского в профессоры (он перед нами с Солониной сидел в деканате помощником декана И.И.Бевада) и 3) не купил машинку для приготовления мороженого, случайно предложенную по дешевке».

Итак, мне предстояло заменить в качестве преподавателя физической химии на 3-м курсе В.П.Залесского. Студенты, мои товарищи, встретили это известие с живым интересом. Что ж будешь делать? «Взявшись за гуж, не говори, что не дюж». Познакомившись с программой курса, который должен был только начинаться, я стал готовиться к чтению лекций. Начальные лекции, посвященные агрегатным состояниям, газовым законам и пр., не казались мне особенно страшными. На кафедре держаться я умел. Недоставало только знаний. Все же две или три лекции я прочитал и даже, кажется, заслужил положительную оценку студентов. Предстояла химическая термодинамика. В то время учебников было мало, и они были устаревшими, все же пришлось их упорно изучать, пытаясь понять суть дела, которая, к сожалению, ускользала.