Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Я помню...
(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович - Страница 24


24
Изменить размер шрифта:

Много лет спустя мне как историку науки пришлось немало заниматься Ломоносовым. Но меня и до сих пор не перестает удивлять упрощенная примитивность концепции появления Ломоносова. Впрочем, такой подход к историческим явлениям характерен для конца эпохи царизма.

В том же 1911 г. отмечалось 50-летие со дня освобождения крестьян от крепостной зависимости. На городской площади вблизи церкви Бориса и Глеба с «падающей» колокольней был организован торжественный молебен. Один из старейших священников — Борисоглебский поп — Павел Троянов говорил речь. Желая, видимо, сделать ее особенно торжественной, он начал словами манифеста 1861 г. «Осени себя крестным знамением, православный народ…» На меня произвела впечатление, впрочем, не сама речь «казенного» содержания, а то, что оратор держал перед собою «свиток» в старинном стиле, склеенный из полос бумаги и завернутый в трубку. По мере чтения оратор разматывал один конец свитка и заматывал другой.

В 1912 г. отмечался юбилей — 100-летие Отечественной войны 1812 г. Тогда, конечно, нам задали выучить наизусть известную басню Крылова, стихотворение «Бородино» и пр. Хор духовного училища готовил «кантату», из которой в памяти уцелели строки:

«… Наполеон в Москве священной
Уж Французский стяг воздвиг
И победы совершенной
Предвкушал желанный миг,
Но царь благословенный кликнул свой народ
И ополчился стар и млад в тот лютый год,
Горит Москва и враг бежит с позором вспять,
Бежит, чтобы среди снегов конец приять,
И воспела Русь в единый глас в единый вздох,
„С нами Бог…“»

Странно звучат эти стихи в наше время!

Наконец, в 1913 г. праздновалось 300-летие Дома Романовых. Мы также разучивали соответствующие песни. Но на этот раз был Глинка: «Славься…».

Наступил 1914 год. Я перешел в 4-й, последний класс училища. Гулял на свободе последнее лето золотого детства. Все было как обычно: рыбная ловля, походы в лес. Мы, уже почти взрослые, ходили дальше, наблюдали больше. Но события скоро нарушили наше беззаботное житье.

В конце июля мы услышали из разговоров отца и дяди П.А.Вознесенского об осложнении обстановки, об убийстве в Сараево, об ультиматумах (это слово тогда впервые появилось у нас). И вдруг… война!.. Пожалуй, вначале мы, мальчишки, даже не без восторга приняли известие о начале войны. Казалось, что страны «Согласия» быстро разобьют немцев, и мы предвкушали скорую победу. Хотя мы уже как достаточно взрослые не играли в войну, но не упускали случая повторять вслед за некоторыми взрослыми хвастливые предсказания.

Но торжественных событий не наступило. Напротив, даже в нашем далеком захолустье уже первые дни войны ознаменовались событиями, которые не могли не поразить меня. В начале августа началась мобилизация. Мимо нас по Чухломской дороге потянулись колонны ратников второго разряда. Длинная колонна бородатых мужиков, которым были выданы фуражки с крестом вместо кокарды (уцелевшим, видимо, еще со времен Крымской войны, а может быть, и более раннего времени), двигались от собора к Чухломе. Это были уже пожилые люди. Кругом них толпились ревущие вовсю бабы с детьми, старики, пришедшие их провожать. Большинство ратников были пьяны. Но, видимо, и это не могло заглушить их горя, предчувствия чего-то недоброго и страшного. Действительно: «немногие вернулись с поля…» Крики и рев толпы ужасали.

Но вот раздалась команда. Роты нестройными рядами двинулись в путь. Женщины и дети подняли такой вой, что сердце захолодело. Вся эта картина потрясла до глубины души. Да и многие ратники, как они ни были пьяны, не удерживались и ревели как дети.

Впоследствии мне самому неоднократно приходилось отправляться в армию, а потом и на фронт. Нас также провожали. Но никогда мне не приходилось больше видеть таких потрясающих проводов, как в 1914 году.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Вскоре после описанных проводов на фронт, в Солигалич неожиданно для нас наехало множество невиданных до тех пор людей. Это были немцы, жившие в крупных центрах России, — промышленники, коммерсанты, инженеры, служащие на заводах, управляющие имениями и пр. Всех их выслали в нашу глушь в связи с войной. Надо сказать, что выглядели они особенно, видимо, были достаточно богаты и интеллигентны, в отличие от наших горожан. Конечно, мы тотчас же познакомились с некоторыми из них «на Бойне» — где мы и они купались каждодневно, хотя Ильин день уже минул. Впервые мы услышали и немецкую речь, совершенно непонятную нам, как и разговор татар. Впрочем, все они хорошо говорили по-русски. Вот теперь, много лет спустя, мне становится непонятным совершенное равнодушие горожан к немцам. Никто даже и не подумал воспользоваться случаем поучиться говорить по-немецки. Лишь какой-нибудь весельчак немец выучит случайно попавшегося ему мальчишку ругаться по-немецки. И все. А между тем, при общении с немцами, в нашем возрасте за какие-нибудь полгода можно было научиться кой-что и болтать по-немецки.

Вскоре в городе появились и первые пленные австрийцы в своих странных мундирах. Они находились на другом режиме, и общаться мы могли с ними только тогда, когда их выгоняли на работы.

В такой обстановке некоторого оживления городского уклада, который вносили немцы, продолжалась наша учеба в последнем классе училища. Мы повзрослели и уже не «шалили» так, как в раннем детстве. Главным в наших занятиях в училище было изучение «церковного устава». Мы имели дело с церковными книгами — триодью постной и цветной, следовательной псалтырью, общими и месячными минеями. Целью изучения этих книг было — научиться, как вести службу в тот или иной день, праздник, или в память какого-либо святого. Сторож Василий приносил в класс по указанию преподавателя И.П.Перебаскина десяток огромных церковных книг. Перебаскин, вызывая к доске, спрашивал: «Как надо служить заутреню в среду на четвертой неделе Великого поста, если в этот день память Марии Египетской?» Для непосвященных такая премудрость кажется несложной, на самом же деле требовалось учесть несколько тонкостей, незнание которых недопустимо не только для попа, но и для дьячка. Приходилось перелистывать и искать нужные места в этих толстых больших книгах в красных кожаных переплетах.

Когда я был еще в третьем классе училища, у нас появились два новых учителя. Один из них, уже упоминавшийся, кажется, университетский филолог Сергей Петрович Скворцов, стал преподавать у нас латынь. Он был более подготовлен, чем Н.И.Сахаров, но все равно — латынь не лезла в мозги. Сказалась наша отсталость и нелепый метод преподавания. Все же Скворцову удавалось больше. Он был остроумен, добродушен и снисходителен к нашему невежеству.

Второй учитель, приехавший к нам, был священник, магистр Духовной академии, с миссионерским крестом, наряду с обычным, Илья Рахман. Это был небольшого роста худощавый человек с огромной копной черных как смоль волос. Кто он был по национальности — «эллин, или иудей». Нам он, кажется, ничего не преподавал. Но жизнь столкнула меня с ним на короткое время. Рахман был хорошо образованным человеком, к тому же добродушным и доброжелательным. Он знал древние языки, и его часто можно было видеть сидящим в учительской комнате или даже на лавочке на бульваре, читающим какую-либо древнюю рукопись или книгу. Рахман отнюдь не был учителем-чиновником и умел находить с нами общий язык. Он гулял с нами, рассказывая разные интересные истории. А ведь он был помощником смотрителя училища, т. е. по должности — грозой для учеников. Вероятно, в связи с таким демократическим складом он был попросту «сослан» к нам в глушь. Ко всему этому надо добавить, что он был прекрасным оратором-импровизатором и, в отличие от обычных попов, читал проповеди без шпаргалки. Это, видимо, и было причиной его «ссылки». Пробыл он у нас недолго, всего около года. Когда началась война, он неожиданно ушел добровольно на фронт и в одной из первых атак, когда он шел впереди атакующих с крестом, он был убит22. Меня связало с И.Рахманом одно обстоятельство. Будучи священником, он хотел где-либо служить и выступать с проповедями, но все городские попы просто не давали ему этой возможности, боясь потерять «доходы» от службы и, вероятно, по другим причинам. Только в тюремной церкви, где не было священника, он мог иногда совершать богослужение (всенощные) под праздники. Я был приглашен им в качестве дьячка (я, естественно, нуждался в самом хотя бы маленьком заработке). Я согласился, и во время служб мне подпевали арестанты, ходившие в церковь для развлечения. Многие арестанты были закованы в кандалы. Рахман служил красиво и каждый раз выступал с проповедями-импровизациями. Так как говорил он прекрасно, наши службы, помимо арестантов, приобрели широкую популярность в городе. Заработки от этих служб оказались, однако, мизерными.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})