Я помню...
(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович - Страница 134

Таким образом, я твердо надеялся, что мне удастся совместить экспериментальную и историко-научную деятельность, и именно поэтому я сравнительно легко, без особых колебаний согласился занять должность зам. директора Института истории естествознания. Эти мои надежды оправдались в дальнейшем, однако лишь частично. Того, что было намечено в 1947 г., я полностью не выполнил. В значительной степени этому содействовало не мое совместительство или работа на два фронта, а разнообразная общественная работа, которой я оказался загруженным на много лет в самых различных учреждениях (и направлениях).

Первые годы работы в Московском университете

Итак, в Университет я пришел как чужак, окончивший совершенно другой вуз да еще по технологической специальности. Это, конечно, вызвало известную настороженность по отношению ко мне со стороны определенной части факультетских работников. Меня, собственно говоря, не упрекали в этом прямо, не указывали мне на явные промахи в моем курсе истории химии, который я стал читать (он был тогда достаточно обширным — 72 часа лекций помимо других занятий). Но на меня некоторые профессора смотрели больше как на человека временного в университете. Особенно в начале это было заметно со стороны А.Н.Несмеянова17. Но работа шла. Только в конце 40-х годов я как-то был у Н.Д.Зелинского и тот вдруг заявил мне: «Я рад сообщить вам, что факультет с удовольствием принимает вас в свою среду». Это меня крайне удивило. Я и не предполагал, что ко мне так внимательно присматриваются, особенно руководители коллектива факультета.

Первые мои курсы истории химии, прочитанные в 1946 и в 1947 гг., были, конечно, неудовлетворительны. Хотя я и ранее читал историю химии еще в Горьком, я тщательно готовился к лекциям, писал конспекты, много читал. Но самое главное, что я не понимал сначала, что в курсе главное, а что второстепенное, вернее — я увлекался разными деталями, особенно относящимися к древним периодам. Я рассказывал студентам о секретах древних ремесел, о древнем Египте, Вавилоне и т. д. Так как об этом они никогда не слышали, они воспринимали сказанное мною не без интереса. Однако излишние подробности о древних периодах развития химии, сопровождаемые общеисторическими, филологическими и другими сведениями, конечно, были, в общем, излишни и имели лишь небольшое отношение к подлинной истории химии, начавшейся лишь в XVIII в. Курс мой, несмотря на значительную обширность, заканчивался на Менделееве и Бутлерове. Самое интересное я не успевал прочитать. Химия XX в. и для меня еще оставалась темной.

Но тем не менее могу сказать, что мои лекции заинтересовывали студентов, мало образованных как в части социально-экономической истории, так и в части различных явлений и понятий химии древности, средневековья, Возрождения и Нового времени до XX в. Элементарное знание латыни и греческого помогало мне объяснять некоторые названия и термины, что тогда было отчасти модно, так как часть сотрудников факультета интересовалась терминологией и номенклатурой.

Но год от года курс шлифовался. За счет рационального сокращения материала древности все более и более вводился материал развития химии за последние 150 лет.

Курс в то время заканчивался экзаменами. Это, конечно, было довольно мучительно. Студенты хотя и готовились, но усваивали, конечно, мало. Самое главное — они запоминали отдельные, интересные с их точки зрения факты, относящиеся иногда к деталям, а не к главному. Марксистская историческая концепция — связь науки с производством, с потребностями общества, социально-экономический фон развития науки для них было самым трудным, несмотря на то, что они уже прослушали соответствующие курсы исторического и диалектического материализма. Экзамены хотя и были для меня мучительным периодом — надо было побеседовать с 200 студентами, — конечно, содействовали накоплению преподавательского опыта.

В первые годы на прием экзаменов ко мне приходила иногда факультетская комиссия. Я только потом понял, что меня изучали как преподавателя, да еще пришлого на факультете. Конечно, все оканчивалось благополучно, так как члены комиссии сами были малограмотны в области истории химии.

Внимание, которое придавалось в то время истории науки, отразилось и на организационных формах преподавания. В начале 1948 г. я был утвержден заведующим кафедрой истории химии, что лишь прибавило дела. Впрочем, факультет в то время был еще невелик по масштабам, и всякого рода заседаний Ученого совета и других было сравнительно немного.

Что касается исследовательской экспериментальной работы, она занимала меня не в меньшей степени, чем история химии. В физико-химии дисперсионных систем было множество проблем, привлекавших мои интересы. Меня все время, например, мучила мысль, каким образом можно получать осадки при реакциях с заданными (вероятнейшими) размерами частиц. Седиментационный анализ для этой цели был единственным надежным методом, и поэтому его совершенствованию также приходилось уделять много внимания. Интересным был вопрос об исследовании дисперсности высоко дисперсных материалов. Об ультрацентрифуге я, естественно, не мог мечтать. Но мне казалось, что для изучения суспензий и эмульсий она и не нужна. Нужна была тихоходная центрифуга, фиксирующая кинетику оседания. Над ней я думал еще до войны и даже в спокойные часы на фронте. Теперь же я решил приступить к ее постройке, что оказалось очень трудным, так как я не мог располагать квалифицированными конструкторами и мастерами. Все же что-то было построено и даже было получено авторское свидетельство на центробежные седиментационные весы.

Мои аспиранты изучали условия образования осадков в зависимости от разных факторов — концентрации растворов, температуры и прочего. В связи с этим пришлось заинтересоваться кинетикой кристаллизации, и такую тему я дал Т.А.Комаровой, которая с некоторым неудовольствием занялась ею. Только много лет спустя удалось решить, в общем, проблему получения взвесей и осадков с регулируемой дисперсностью. Кроме этого, занимался я и защитными сольватными оболочками. Мне с помощью старушки М.Ф.Футран после огромного числа определений скорости расслоения эмульсий удалось даже рассчитать толщины сольватных оболочек, что заинтересовало, в частности, А.Н.Фрумкина.

Так или иначе, работа шла, мне помогали и фактически выполняли эксперименты по моим идеям аспиранты и двое сотрудников, прежде всего Т.А.Комарова.

Таким образом, в университете работа шла, хотя и медленнее, чем хотелось бы, и эта работа меня удовлетворяла. Шло и время, накапливался по крохам опыт и экспериментальный материал. Я публиковал теперь хотя и немного, но публиковал.

Первые годы в Институте истории естествознания

Моя замдиректорская служба сама по себе пока не требовала слишком много работы. Коллектив Института был маленький. Ученый совет, заседавший (умещавшийся) за круглым столом, собирался нечасто. Директор института, чл.-корр. Х.С.Коштоянц, будучи биологом-экспериментатором, сам, подобно мне, раздваивался в своих занятиях и бывал в Институте далеко не ежедневно.

Работа моя состояла в составлении планов и отчетов, в беседе с немногими ведущими сотрудниками по разным вопросам, в чтении поступавших рукописей книг и статей, в чисто административных делах, подписи переписки, ассигновок и чеков, разных ведомостей. Пожалуй, одной из трудных обязанностей было присутствие по средам на заседаниях Отделения истории АН СССР, в состав которого тогда входил наш институт. Отделением руководил академик-секретарь Б.Д.Греков18. Обсуждались, естественно, главным образом чисто социально-исторические проблемы, которыми занимались институты Отделения истории. Иногда эти заседания были интересны для меня, иногда же скучны до предела. На этих заседаниях я познакомился со многими историками: Б.Д.Грековым, Н.М.Дружининым19, И.И.Удальцовым20, И.Э.Грабарем21 и многими другими. Особенно приятно было знакомство с М.Н.Тихомировым22, симпатичным, скромным, внешне ничем не выдающимся человеком, но глубоким знатоком русских древностей. С ним я встречался не только на заседаниях Отделения истории АН СССР, но и дома. Мы жили в одном домике на Беговой ул.