Я призываю к ненависти (статьи) - Толстой Алексей Николаевич - Страница 6

- Немецкому солдату думать запрещено, этот процесс у фашистов считается вредным, - говорит он. - Котелок у, него не приспособлен для быстрого соображения, - покуда он еще спохватится. Вот на этих секундах мы и выигрывали... А дело было трудное, вспомнить, - так задним числом мороз дерет по спине... Ну, и народ, конечно, у нас смелый. Взгляните на связиста Петрова, - по лицу, никак не заметно, что отчаянный парень. "Чересчур для мужчины смазливый, глаза сонные, - мгла какая-то в глазах; девушке каждый день открытки пишет... Бойцы ему; постоянно: Петров, да кто ты - человек или пень ходячий? Ведь ты же на войне, - расшевелись... Отвяжитесь от меня, - отвечает, - когда надо, расшевелюсь...

- Товарищ Жабин, как же все-таки вам удалось столько дней пробыть с двадцатью пятью красноармейцами в фашистском тылу и уйти невредимым? - спросил человек с блокнотом на коленях.

Жабин повернулся на бок:

- У меня шофер очень сообразительный. Я ему говорю: Зачем ты, Шмельков, вертишь эту баранку? Тебе в университет надо, на физико-математический... Да так, говорит, смолоду засосала шоферская жизнь... Вы спрашиваете, как мы попали к немцам. Мне было приказано в местечке П. сосредоточить все средства связи и связь держать со штабом до последней возможности.

Ну, вот, я и оказался в окружении. Под вечер два грузовика, битком набитые фашистами, ничего не думая, сунулись в Дубки. Мы немцев спокойно пропустили, с флангов полили их из пулеметов, когда они из машин расползлись, - мы их в штыки. Немцы этого не любят, некоторым удалось убежать, офицер их кинулся в камыши и сидит в воде так, что видны одни ноздри. Взяли у него сумку с важными документами.

Завели мы немецкие грузовики, погрузились в них все двадцать пять бойцов, да вот мы с Петровым, за рулем на переднем - Шмельков. Небо заволокло, звезд не видно, луна еще не всходила. Едем по фашистскому тылу вдоль фронта. Час, другой не встречаем ни души, на западе полыхают зарева, на востоке - стрельба и тяжелые взрывы. По заревам, по грохоту пушек ориентируемся.

Впереди должна быть знакомая деревня. Остановились. Петров соскакивает: Разрешите мне в разведку.

Вот, думаю, когда человек оживился и девчонку свою забыл. Иди. Он гранаты по карманам и быстро так, сноровисто, умело пошел. Минут через сорок зашелестели кусты, он стоит у кабинки: В деревне - колонна фашистских автомашин.

Думаю, - это неприятно. Но - дорога одна, справа и слева - болота, а возвращаться назад нам нет никакого расчета. Шмельков говорит успокоительно: Садитесь, ребята, проедем.

Наши стальные шлемы в темноте могут сойти за немецкие, отличительных значков - не разобрать, только штыки наши русские, четырехгранные, могут выдать. Я приказал бойцам держать винтовки на коленях.

Скоро увидели три синих огонька, - германский стоп сигнал в голове автоколонны. Шмельков включил свет в подфарки, видим - семитонные грузовики с ящиками, на радиаторах - белый диск с черной свастикой. Сбоку дороги трое офицеров, глядят в нашу сторону и вертят электрическими фонариками. Шмельков дал полный свет в фары, офицеры сморщились, заслонили глаза ладонями, и мы равнодушно проезжаем мимо автоколонны, отворачивая головы, чтобы не показывать красную звезду на каске. Прибавляем скорость, проезжаем деревеньку, уютную, милую, с тихими хатами среди густых вишен и яблонь, где жить да жить. Деревня пуста, все население ушло.

Около деревянной церковки в открытой машине сидит морщинистый немецкий офицер с дряблым кадыком и фонариком освещает карту. Едва-едва я успел схватить Петрова за руку, - он было высунулся из кабинки, замахнулся гранатой.

Но все-таки офицер что-то заподозрил. Когда миновали село, нас догоняет двадцатисильный мотоцикл с прицепом, в кабине - пулеметчик. Тут Петров и швырнул гранату, да так ловко, что пулеметчик на полтора метра подпрыгнул из кабинки, будто торопился что-то нам рассказать, а водитель вместе с мотоциклом вперед головой кинулся в канаву.

Мчимся в темноте с погашенными фарами. Большое зарево на горизонте отражается впереди за черными кустами: здесь речонка и деревянный мост. Сбавляем ход. Слышим окрик по-немецки. У нас - оружие и гранаты наготове, сидим молча. Приближаются две неясные фигуры часовых. Один остановился, другой подошел к кабинке и вглядывается, прижал нос к стеклу, - встретились мы с ним глазами... Вдруг он мне закивал, закивал и - шепотом - ломано по-русски: Рус, мост не ехай, там стреляйт фашист...

Километров пять ехали мы по лугу вдоль берега реки, слушая, как кричат лягушки. Выбрались на дорогу и опять видим синие огоньки, слышим лязг железа, идут танки и передний от нас в тридцати шагах.

Ложись, - говорю бойцам, - чтобы хвост ни у кого наружу не торчал.

Свернули мы к обочине дороги и почтительно, не спеша, едем, пропуская тяжелые черные танки с белым кругом и свастикой, как глаз. Фашисты предполагают, что, например, череп и кости у них в петлицах, черные танки, воющие бомбы должны наводить панический ужас на врага. Может быть, им виднее. Некоторые дикари надевают на войну маски с клыками и рогами, - тоже, говорят, страшно...

За танками шли зенитки, цистерны, грузовики. Вижу, - попали в кашу, и нам тут беды не миновать, надо выбиваться на другую дорогу. Но как повернуть? Повернешься - сейчас же вызовешь подозрение.

Справа от дороги показалась березовая аллея. Шмельков сразу сообразил, в чем тут дело, свернул в аллею, замелькали в глазах белые стволы, и мы прямехонько вкатились на двор совхоза, к гаражу.

Шмельков с ходу развернул машину и начал подавать ее задом, будто бы для заправки. Несколько немецких солдат подбежали отворять двери гаража. Вот и хорошо, что Гитлер не учил их думать и скоро соображать. Шмельков, а за ним наша вторая машина, развернувшись, погасили огни и полным ходом дунули обратно в березовую аллею. Позади начали кричать, стрелять, но мы уже выехали на дорогу, где все еще шла автоколонна, и с полным правом, как люди, только что заправившиеся бензином, перегнали танки и свернули в высокую рожь.

На рассвете доехали до лесочка, и тут у нас кончилось горючее. Мы укрыли грузовики и стали закусывать. Вдруг, Петров зажал сухарь в зубах и поворачивает голову, вскочил, кинулся в папоротники, - там что-то пискнуло, и он тащит за руку мальчишку лет девяти, стриженого, тупоносого, со злыми глазами.

- Ну чего ты? Видишь - я свой, пусти, - говорит мальчик, - я же думал, это фашисты...

- Ты чего тут делаешь, постреленок?

- Я разведчик. Мы с дедом Оксеном работаем... Оказалось, этот мальчишка и еще пятеро таких же с черными пятками остались на хуторе с восьмидесятилетним дедом Оксеном. Мужчины, женщины с малыми детьми и скотом ушли в лесное болото и оттуда начали партизанить. Штаб был на хуторе у деда Оксена. Шестеро его мальчиков целый день шныряли по окрестностям, не боялись даже подходить к немцам, - будто бы, сопя носом поклянчить сухарика, - все видели, все узнавали и к вечеру сведения относили к деду на хутор. Ночью туда пробирались партизаны, и дед раздавал им работу: в таком-то месте расположился штаб, - его надо уничтожить, в такое-то место подвезли бензин, там подошел танковый взвод, который требуется подорвать.

Мальчишка оказался очень смышленный. Покуда солнце не встало, он нас повел на другой конец леса, - полз, чертенок, как ящерица, в папоротнике, мы за ним едва поспевали. Там на опушке стояли заправочные цистерны и пять истребителей.

С этим делом мы справились без большого труда. Когда грохнули выстрелы моих снайперов, и дозорные немцы, шагавшие, чтобы не задремать, около своих окопчиков, повалились носом в землю, мы выскочили из папоротника. - Ура! Этот крик тяжело действует на немецкие нервы, не то что воющие бомбы. Повысыпали фашисты из земли, из щелей, - кто руки сразу вверх, кто, как чумной, крутится, стреляя из автомата. 'Одного летчика вытащили за парашютные ремни прямо из истребителя. Свидетелей этого дела не оставили. Подожгли цистерны и самолеты и вернулись в лес. Мальчишка нам говорит: Я побегу, прощайте. Скажу деду, а то он на этот аэродром собирался послать большую партию...