Взаперти - Свечин Николай - Страница 4

Департамент полиции, в котором служил Алексей Николаевич, от выборов был далек. Его куратором вместо Курлова стал Золотарев. Дела шталмейстера были плохи. Совет министров решил предать суду его, заведующего дворцовой охранной агентурой Спиридовича, начальника Киевского охранного отделения Кулябко и вице-директора Департамента полиции Веригина. За то, что эти раззявы своими неумелыми действиями в Киеве погубили Столыпина. Первый департамент Правительствующего сената назначил предварительное следствие. Все его фигуранты были отстранены от должностей. Следствие вел сенатор Трусевич, бывший директор Департамента полиции и личный враг Курлова. От него не приходилось ожидать объективности, но в верхах это никого не волновало. А у Зуева с Лыковым появился новый начальник.

Игнатий Михайлович Золотарев был из судейских. Повседневную полицейскую службу он знал плохо и старался держаться от нее подальше. Когда Трусевича «ушли», Столыпин дважды предлагал ему освободившееся кресло. Оба раза Золотарев отказывался, говоря: там нужны особые свойства, а они у меня отсутствуют. На самом деле он боялся как ответственности, так и рисков, связанных с этой должностью. В конце концов директором стал Нил Петрович Зуев. К большому удовольствию чинов Департамента полиции… Теперь Золотарев взобрался еще выше по карьерной лестнице, но привычек не изменил. Очень ленивый, старающийся избегать конфликтов, более всего он ценил высокое жалованье и комфорт. С его приходом в МВД должность заведующего полицией была упразднена. Игнатий Михайлович курировал два департамента – полиции и духовных дел иностранных исповеданий, а также техническо-строительный комитет. Дела охраны правопорядка шли у него не на первом плане. По-прежнему, как и при Столыпине, Зуев докладывал министру дважды в неделю. Товарищ министра присутствовал при этих докладах, но по большей части молчал. Наверху господствовали дилетантизм и формалистика. Тон всему задавал, как и полагается, сам министр.

Макарова называли в верхах «честным нотариусом». Упрямый и ограниченный, он любил работать с бумагами, засиживаясь над ними до пяти часов утра. И считал это главным своим делом. Вся его служба прошла по судебному ведомству, среди писанины, вдали от настоящей жизни. Макаров быстро попал под влияние своих подчиненных, таких как Золотарев с Харузиным. Для Лыкова наступили трудные дни. После крупных фигур: Плеве, Дурново, Столыпина – к рулю пришли ничтожества. Нил Петрович сидел тише воды ниже травы и считал дни, когда его освободят от директорства и переведут в сенаторы. Полицейская служба встала. Никто ничего не инициировал, все ждали команды сверху. А там занимались только выборами в Четвертую думу… Какое уж тут спасение «майкопского чуда»! Все усилия статского советника в этом вопросе упирались в стену. Но он не отчаивался. Есть Меньшиков, есть военные, нужно в дурацкую стену колотить, и в конце концов она рухнет.

Когда пертурбации в МВД закончились, Лыков напросился на доклад к министру. Они были давно знакомы, Александр Александрович с виду благоволил сыщику. Но в этот раз беседа не задалась. Тайный советник сразу спросил статского: какое тому дело до майкопских нефтяных приисков? Ответ, что это касается безопасности империи, что скоро война, что англичане обнаглели – не впечатлил Макарова. Он стал поучать собеседника: каждый должен заниматься только своими прямыми обязанностями. И точка! Нудный, при этом высокомерный и брюзгливый, министр отчитал подчиненного и выгнал. Решив, что научил дурака уму-разуму. Алексей Николаевич ждал чего-то подобного и не сильно расстроился. Встреча была необходимой формальностью. Поговорили – теперь можно действовать дальше.

Между тем служба шла своим чередом. В первых числах декабря Лыков в очередной раз едва не погиб. История вышла занятная. Они с Азвестопуло получили приказ выявить, куда делись ценности со склада таможни при Финляндской железной дороге. Неизвестные похитили две тысячи золотых мужских часов модели Extra Plates. Причем самых дорогих – глухих, анкерных, с брегетовским волоском[12] и репетицией в четверть часа. Триста рублей штука! Еще пропали пятьсот сорок биноклей Minix-6, предназначенных для армии. Что самое неприятное, таможня недосчиталась также сорока пистолетов систем «штайер» и «Астра». Именно поэтому к дознанию привлекли Лыкова, который обычно не занимался кражами.

Пропажа пистолетов имела последствия. Петербургская сыскная полиция зафиксировала всплеск вооруженных нападений в столице и пригородах. Были убитые и раненые. Макаров приказал помочь градоначальству. Все лучше, чем болтать про Майкоп. Сыщики договорились с Филипповым[13], что объединят усилия. Алексей Николаевич вызвал по очереди на явочную квартиру четырех человек из своей личной агентуры. Поставил им задачу купить оружие без разрешительных документов. Хотя революция давно затихла, ограничения на продажу оружия, введенные в девятьсот пятом году, остались в силе. Без бумаги от участкового пристава в магазине отказывались отпускать даже дрянной «велодог»[14]. Осведомители отправились на поиски, и вскоре Антип Лавочкин принес новый австрийский «штайер» в заводской смазке. Купил за четвертной билет! Продавцом выступил некий Вовка Держивморду, темный человек из Ропшинской лавры.

Дом номер пятнадцать по Ропшинской улице давно был у полиции на дурном счету. Его облюбовали воры и налетчики, перебравшиеся сюда из отживающей век Вяземской лавры. Городская дума решила прикрыть старинную клоаку. Ее тринадцать корпусов по очереди сносили, на их месте должен был появиться крытый рынок. Вовка Держивморду проходил по сыскной картотеке как рецидивист. Он отсидел шесть лет за грабеж и не имел права проживать в Петербурге. Однако спокойно проживал. Настоящее его имя было – Владимир Мохов, крестьянин из вологодских. Похоже, что Вовка взялся за старое. В одной с ним квартире поселились еще четверо уголовных, состоявших на учете. Околоточный явно имел с них хорошую мзду, поскольку ребята не прятались. Деньги у них водились, а чем занималась шайка, понять было трудно. Видать, торговали ценностями, выкраденными с таможни. Но как это доказать?

Лыков решил выступить в роли покупателя. К этому его подтолкнуло одно обстоятельство. Когда он на Офицерской[15] просматривал картотеку, то сразу узнал Держивморду по фотографической карточке. Вытянутое лицо, раскосые глаза, левое ухо чуть выше правого – приметная наружность. Алексей Николаевич встречался с ним в Москве в 1907 году, когда дознавал железнодорожные кражи[16]. Тогда бандиты из шайки Згонникова застрелили старого приятеля сыщика, Петра Фороскова. И едва не закопали самого Лыкова. Он схватился один с семерыми и был избит до полусмерти. Жандармский унтер-офицер Деримедведь выкрал потерявшего сознание пленника из-под носа бандитов, чем спас ему жизнь. Так вот, двоих из злодеев Лыков тогда сумел убить, а остальных запомнил в лицо. Хотя плохо соображал под ударами, но привычка составлять портреты подозреваемых сработала автоматически. Этот человек, Вовка Мохов, был в той кодле! Один из убийц Фороскова остался безнаказанным. Вовремя сбежал из Москвы в Петербург и запутал следы.

Статский советник сразу загорелся. Взять негодяя и засадить его! Конечно, ту схватку в Первопрестольной не предъявишь: свидетелей нет. Но хоть за проделки с оружием наказать. Глядишь, еще что-нибудь найдется, так и натянем на каторгу, думал сыщик. Только надо сцапать Вовку самому. Это и будет месть.

Лыков с помощником стали думать над операцией. Людей Филиппова решили не привлекать, обойтись служительской командой Департамента полиции. Там народ калиброванный, и не таких вязали… Сыщики сходили в Ропшинскую лавру, загримировавшись под жуликоватых евреев. Приценились к квартирке на втором этаже, поцокали языками: дорого! А заодно провели рекогносцировку местности. Шайка Мохова проживала выше этажом. Один из нее попался полицейским на лестнице – типический злодей. Крупными буквами на лице написано, что с таким в глухом переулке лучше не встречаться. Парень тащил наверх корзину с пивом, из батареи бутылок торчало горлышко с белой головкой[17]. Он недовольно покосился на «иудеев», буркнул: