Жизнь и приключения Николаса Никльби - Диккенс Чарльз - Страница 73

С шелка мистер Тике перенес свое восхищение на некоторые элегантные принадлежности туалета, а мистер Скели не спеша поправил галстук перед зеркалом, а затем с помощью того же зеркала приступил к тщательному исследованию прыщика на подбородке. Он еще занимался этим увлекательным делом, когда мадам Манталини, войдя в комнату, испустила изумленный возглас, который привлек его внимание.

— О! Так это хозяйка? — осведомился Скели.

— Это мадам Манталини, — сказала Кэт.

— В таком случае, — сказал мистер Скели, извлекая из кармана какой-то небольшой документ и медленно его разворачивая, — вот приказ о наложении ареста на имущество, и, если вы не уплатите, мы сейчас же обойдем весь дом и составим опись.

Бедная мадам Манталини в горе начала ломать руки и позвонила, призывая мужа; покончив с этим, она упала в кресло и в обморок одновременно. Однако джентльмены отнюдь не были обескуражены этим событием, и мистер Скели, облокотившись на манекен в нарядном платье (плечи мистера Скели были видны над ним, как видны были бы плечи леди, для которой предназначалось платье, если бы она его надела), сдвинул шляпу набекрень и почесал голову с полным равнодушием; его друг, мистер Тике, воспользовавшись случаем обозреть помещение, прежде чем приступить к делу, стоял с инвентарной книгой под мышкой и со шляпой в руке, мысленно определяя цену каждой вещи, находившейся в поле зрения.

Таково было положение дел, когда в комнату вбежал мистер Манталини. А так как сей отменный джентльмен в дни своей холостой жизни поддерживал близкое общение с собратьями мистера Скели и вдобавок отнюдь не был застигнут врасплох только что случившимся волнующим событием, то он только пожал плечами, засунул руки поглубже в карманы, поднял брови, просвистал два-три такта, изрыгнул два-три проклятия и, усевшись верхом на стул, с великим спокойствием и выдержкой постарался наилучшим образом встретить такой оборот дел.

— Сколько всего, черт побери? — был первый заданный им вопрос.

— Тысяча пятьсот двадцать семь фунтов четыре шиллинга девять пенсов и полпенни, — ответил мистер Скели, оставаясь совершенно неподвижным.

— К черту полпенни! — нетерпеливо сказал мистер Манталини.

— Разумеется, если вам угодно, — отозвался мистер Спели, — а также и девять пенсов.

— Нам-то все равно, хотя бы и тысяча пятьсот двадцать семь фунтов отправились туда же, — заметил мистер Тике.

— Нам наплевать, — подтвердил Спели.

— Ну-с, — помолчав, продолжал этот джентльмен, — что нам предпринять? Что это — только маленький крах или полное разорение? Банкротство — вот что это такое. Прекрасно! В таком случае, мистер Том Тикс, эсквайр, вы должны уведомить вашего ангела-жену и любезное семейство, что три ночи не будете ночевать дома и займетесь своим делом здесь. И зачем только леди так терзается? — продолжал мистер Скели. — Вероятно, за добрую половину того, что здесь есть, не уплачено, а это должно послужить ей утешением!

С такими замечаниями, в которых приятная шутливость сочеталась с разумной моральной поддержкой в затруднительных обстоятельствах, мистер Скели приступил к описи имущества, и в этой деликатной работе ему существенно помогли необыкновенный такт и опытность мистера Тикса, оценщика.

— Усладительная чаша моего счастья! — вымолвил мистер Манталини, с покаянным видом подходя к жене. — Согласна ли ты слушать меня в течение двух минут?

— О, не говори со мной! — рыдая, ответила жена. — Ты меня разорил, и этого достаточно!

Едва услышав эти слова, произнесенные тоном скорбным и суровым, мистер Манталини, который несомненно хорошо обдумал свою роль, отступил на несколько шагов, придал своему лицу выражение беспредельной душевной муки и опрометью выбежал из комнаты, а вскоре после этого услышали, как наверху, в туалетной комнате, с силой захлопнулась дверь.

— Мисс Никльби! — вскричала мадам Манталини, когда этот звук коснулся ее слуха. — Ради бога, скорее! Он покончит с собой! Я говорила с ним сурово, и он этого не перенесет! Альфред, мой ненаглядный Альфред!

С такими возгласами она бросилась наверх, а следом за ней Кэт, которая хотя и не вполне разделяла опасения нежной жены, была тем не менее слегка встревожена. Когда они быстро распахнули дверь туалетной комнаты их взорам предстал мистер Манталини с симметрично отвернутым воротничком сорочки, точивший столовый нож о ремень для правки бритв.

— Ах! — воскликнул мистер Манталини. — Помешали! — И столовый нож мгновенно исчез в кармане халата мистера Манталини, в то время как глаза мистера Манталини дико выкатились, а волосы, развевавшиеся в диком беспорядке, перепутались с бакенбардами.

— Альфред! — вскричала жена, обвивая его руками. — Я не то хотела сказать, не то!

— Разорил! — вскричал мистер Манталини. — Неужели я довел до разорения самое лучшее и чистое создание, какое когда-либо благословляло жизнь проклятого бродяги? Проклятье! Пустите меня!

В порыве безумия мистер Манталини снова полез за столовым ножом, а когда жена удержала его, схватив за руку, он сделал попытку размозжить себе голову о стену, хорошенько позаботившись о том, чтобы находиться от нее на расстоянии по крайней мере шести футов.

— Успокойся, мой ангел, — сказала мадам. — Никто в этом не виноват, это столько же моя вина, сколько и твоя. Мы еще поживем хорошо. Приди в себя, Альфред, приди в себя!

Мистер Манталини не считал удобным прийти в себя сразу, но, после того как несколько раз потребовал яду и попросил какую-нибудь леди или какого-нибудь джентльмена пустить ему пулю в лоб, более нежные чувства нахлынули на него, и он трогательно расплакался. В таком размягченном состоянии духа он отдал нож — от которого, сказать по правде, пожалуй, рад был избавиться, как от предмета неудобного и опасного для кармана халата, — и в конце концов позволил нежной спутнице жизни увести его.

По прошествии двух или трех часов молодым леди сообщили, что без их услуг будут обходиться вплоть до особого распоряжения, а по истечении двух дней фамилия Манталини появилась в списке банкротов. В то же утро мисс Никльби получила уведомление по почте, что в дальнейшем фирма будет значиться под фамилией мисс Нэг и что в ее помощи больше не нуждаются,известие, которое заставило миссис Никльби заявить, едва эта славная леди о нем узнала, что она все время этого ждала, и привести ряд никому неведомых случаев, когда она предсказывала именно такие последствия.

— И я повторяю, — заявила миссис Никльби (вряд ли нужно упоминать, что раньше она никогда этого не говорила), — я повторяю, Кэт, что ремесло портнихи или модистки-тот род занятий, за который тебе следовало бы браться в самую последнюю очередь. Я тебя не упрекаю, моя милая, но все-таки я должна сказать, что если бы ты посоветовалась с родной матерью…

— Хорошо, мама, хорошо, — кротко сказала Кэт. — А что бы вы мне теперь посоветовали?

— Что бы я посоветовала! — воскликнула миссис Никльби. — Ну, разве не очевидно, дорогая моя, что из всех занятий для молодой леди и при таких обстоятельствах, в каких находишься ты, быть компаньонкой у какой-нибудь приятной леди — самая подходящая должность, к которой ты прекрасно подготовлена благодаря твоему образованию, манерам, наружности и всему прочему? Разве ты никогда не слыхала, как твой бедный дорогой папа рассказывал об одной молодой леди, которая была дочерью одной старой леди, жившей в том самом пансионе, где жил когда-то он в бытность свою холостяком… Ах, как ее фамилия?.. Начинается на «Б», а кончается на «г». Не Уотерс ли это, или… нет, тоже не то! Но как бы ее там ни звали, разве ты не знаешь, что эта молодая леди поступила компаньонкой к замужней даме, которая вскоре после этого умерла, а она вышла замуж за ее мужа, и у нее родился прелестный мальчик, — и все это за полтора года?

Кэт прекрасно звала, что этот поток воспоминаний вызвав какими-то перспективами, реальными или воображаемыми, которые открыла ее мать на жизненной стезе компаньонки. Поэтому она очень терпеливо ждала, пока не были исчерпаны все воспоминания и анекдоты, имевшие и не имевшие отношения к делу, и, наконец, осмелилась полюбопытствовать, какое было сделано открытие. И тогда истина обнаружилась.