Жизнь и приключения Николаса Никльби - Диккенс Чарльз - Страница 68

Ральф снова улыбнулся, но ничего не ответил.

— Кто привел его к вам, — продолжал сэр Мальбери, — как бы вы могли без меня заполучить его в свои сети?

— Сети большие и, пожалуй, полным-полны, — сказал Ральф. — Берегитесь, как бы кто не задохся в петлях.

— За деньги вы готовы отдать свою плоть и кровь и самого себя, если бы не заключили раньше договора с чертом! — возразил тот. — И вы хотите мне внушить, что ваша хорошенькая племянница была доставлена сюда не для того, чтобы служить приманкой для этого пьяного мальчишки там, внизу?

Хотя и тот и другой вели этот диалог негромко, Ральф невольно озирался, желая удостовериться, что Кэт не пересела на другое место, где она могла бы их слышать. Противник его заметил свое преимущество и воспользовался им.

— И вы хотите мне внушить, что это не так? — спросил он снова. — Вы хотите мне сказать, что, проберись он сюда наверх вместо меня, вы бы не были чуточку более слепым, и чуточку более глухим, и чуточку менее наглым, чем сейчас? Ну-ка, Никльби, ответьте мне на Это!

— Я вам вот что скажу, — ответил Ральф, — я привел ее сюда в интересах дела…

— Ах, вот оно то самое слово! — со смехом вставил сэр Мальбери. — Вот сейчас вы опять становитесь самим собой.

— …в интересах дела, — продолжал Ральф, говоря медленно и твердо, как человек, решивший не говорить лишних слов, — так как думал, что, быть может, она произведет впечатление на глупого юнца, которого вы прибрали к рукам и по мере сил толкаете к гибели. Но я был уверен, — зная его, — что немало времени пройдет, прежде чем он оскорбит ее девические чувства, а если он не оскорбит их из-за фатовства или по легкомыслию, то будет относиться с уважением и к полу и к характеру даже племянницы своего ростовщика. Но, если в мои замыслы входило незаметно завлечь его с помощью этой затеи, я не думал о том, чтобы подвергнуть девушку распутным и наглым выходкам такого человека, как вы. Теперь мы понимаем друг друга.

— Тем более что так вы ничего не выигрываете? — огрызнулся сэр Мальбери.

— Вот именно, — сказал Ральф.

Он отвернулся и, давая этот ответ, бросил взгляд через плечо. В глазах обоих негодяев было такое выражение, как будто каждый понимал, что ему от другого не спрятаться. Сэр Мальбери пожал плечами и медленно вышел из комнаты.

Его друг закрыл дверь и с беспокойством посмотрел в ту сторону, где его племянница все еще сохраняла позу, в которой он ее оставил. Она бросилась на диван и, опустив голову на подушку, закрыв лицо руками, казалось, все еще плакала от мучительного стыда и обиды.

Ральф мог войти в дом нищего должника и указать на него бейлифу[45], хотя бы этот должник сидел у смертного ложа ребенка; он мог поступить так не задумываясь, потому что считал это делом обычным и повседневным, а должник являлся нарушителем его единственного кодекса морали. Но эта молодая девушка ничего плохого не сделала, кроме того, что родилась на свет, она терпеливо подчинялась всем его желаниям, старалась угодить ему и, что важнее всего, не была должна ему денег, и потому он чувствовал смущение и беспокойство.

Ральф сел на стул поодаль, потом на другой стул, поближе, потом еще чуточку ближе, потом придвинулся еще ближе и, наконец, присел на тот же диван и положил руку на руку Кэт.

— Успокойтесь, дорогая моя, — сказал он, когда она отдернула руку и снова разрыдалась. — Успокойтесь, успокойтесь! Не вспоминайте, не думайте сейчас об этом!

— О, сжальтесь, отпустите меня домой! — вскричала Кэт. — Позвольте мне уйти отсюда и вернуться домой.

— Да, да, — сказал Ральф, — вы поедете домой. Но сначала вы должны осушить слезы и успокоиться. Дайте я приподниму вам голову. Вот так, вот так.

— О дядя! — стиснув руки, воскликнула Кэт. — Что я вам сделала, что я такое сделала? Почему вы так со мной поступаете? Если бы я вас оскорбила мыслью, словом или делом, то и в таком случае ваш поступок был бы жесток по отношению ко мне и к памяти того, кого вы когда-то, должно быть, любили! Но…

— Вы только послушайте меня минутку, — перебил Ральф, не на шутку встревоженный взрывом ее чувств. — Я не думал, что это случится, я никак не мог это предвидеть. Я сделал все, что мог… Давайте пройдемся. Вам стало дурно оттого, что здесь душно и жарко от этих ламп. Сейчас вам будет лучше, если вы только сделаете над собой самое маленькое усилие.

— Я сделаю что угодно, — отозвалась Кэт, — только отпустите меня домой.

— Да, да, отпущу, — сказал Ральф, — но сначала вы должны прийти в себя, потому что в таком виде вы всех напугаете, а об этом никто знать не должен, кроме вас и меня. Ну, давайте еще пройдемся. Вот так. Вот у вас уже и вид стал лучше.

С этими ободряющими словами Ральф Никльби прохаживался взад и вперед с племянницей, опиравшейся на его руку, и буквально трепетал от ее прикосновения.

Так же точно, когда он счел возможным ее отпустить, он поддерживал ее, спускаясь по лестнице, после того как оправил на ней шаль и оказал другие мелкие услуги — по всей вероятности, в первый раз в жизни. Ральф провел ее через вестибюль, затем вниз по ступеням и не отнимал своей руки, пока она не села в карету.

Когда дверца экипажа с силой захлопнулась, гребень с головы Кэт упал к ногам ее дяди; он поднял его и подал ей; лицо ее было освещено фонарем. Вьющаяся прядь волос, упавшая ей на лоб, следы едва высохших слез, раскрасневшиеся щеки, печальный взгляд — все это зажгло какие-то воспоминания, тлеющие в груди старика; и лицо умершего брата словно явилось перед ним, совсем такое, каким оно было однажды, в минуту детского горя, и мельчайшие подробности вспыхнули в его памяти так ярко, как будто это случилось вчера.

Ральф Никльби, который оставался непроницаемым для всех кровных и родственных чувств, который был глух ко всем призывам скорби и отчаяния, пошатнулся, смотря на это лицо, и вернулся в свой дом как человек, узревший привидение.

Глава XX,

Николас встречается, наконец, с дядей, которому он выражает свои чувства с большом откровенностью. Его решение

Ранним утром в понедельник — на следующий день после званого обеда — маленькая мисс Ла-Криви бодро пробиралась по улицам к Вест-Энду, получив важное поручение уведомить мадам Манталини, что мисс Никльби слишком расхворалась, чтобы выйти сегодня, но завтра, надеется она, будет в силах вновь приняться за исполнение своих обязанностей. А пока мисс Ла-Криви шла, мысленно перебирая разные изящные выражения и элегантные обороты с целью выбрать наилучшие и воспользоваться ими для своего сообщения, она очень много размышляла о причинах недомогания своей юной приятельницы.

«Не знаю, что и думать, — говорила себе мисс ЛаКриви. — Вчера вечером глаза у нее были несомненно красные. Она сказала, что у нее голова болит, но от головной боли глаза не краснеют. Должно быть, она плакала».

Придя к такому заключению, которое она, собственно говоря, вывела, к полному своему удовлетворению, еще накануне вечером, мисс Ла-Криви продолжала гадать, — а занималась она этим почти целую ночь, — какая новая причина грустить могла появиться у ее юной приятельницы.

— Ничего не могу придумать, — сказала маленькая художница. — Решительно ничего, разве что поведение этого старого медведя… Вероятно, был груб с ней. Противное животное!

Она успокоилась, высказав это мнение, хотя оно и было брошено на ветер, и затем бодро продолжала путь к мадам Манталини. Узнав, что верховная власть находится еще в постели, она потребовала свидания с ее представительницей, после чего явилась мисс Нэг.

— Поскольку дело касается меня, — сказала мисс Нэг, когда поручение было передано в цветистых выражениях, — я всегда готова обойтись без мисс Никльби.

— О, вот как, сударыня! — отозвалась мисс Ла-Криви, крайне разобиженная. — Но вы отнюдь не хозяйка этого заведения, и, стало быть, это большого значения не имеет.