Жизнь и приключения Николаса Никльби - Диккенс Чарльз - Страница 64

Тут мисс Нэг опять ослабела, а молодые леди, вновь принявшись за ней ухаживать, нашептывали, что она должна быть выше таких вещей и что они лично их презирают и считают недостойными внимания, в доказательство чего они воскликнули с еще большей энергией, чем раньше, что это срам и они возмущены и просто не знают, что им делать.

— Неужели я дожила до того, что меня называют пугалом! — воскликнула мисс Нэг, внезапно впадая в конвульсии и делая попытку сорвать накладные волосы.

— О нет, нет! — отозвался хор. — Пожалуйста, не говорите так, не надо!

— Неужели я заслужила, чтобы меня называли старухой! — взвизгнула мисс Нэг, вырываясь из рук статисток.

— Не думайте об этом, дорогая! — ответил хор.

— Я ее ненавижу! — закричала мисс Нэг. — Я ее ненавижу и терпеть не могу! Никогда не позволяйте ей заговаривать со мной! Пусть никто из тех, кто мне друг, не разговаривает с ней! Девчонка, нахалка, бесстыдная, нахальная интриганка!

Обличив в таких выражениях предмет своего гнева, мисс Нэг взвизгнула один раз, икнула три раза, проглотила слюну несколько раз, задремала, вздрогнула, очнулась, встрепенулась, поправила прическу и объявила, что чувствует себя хорошо.

Сначала бедная Кэт смотрела на эту сцену в полном недоумении. Потом она начала краснеть и бледнеть и раза два пыталась что-то сказать; но, когда обнаружились истинные мотивы этого изменившегося к ней отношения, она отступила на несколько шагов и спокойно наблюдала, не удостаивая мисс Нэг ответом. Однако, хотя она гордо вернулась на свое место и села спиной к группе маленьких спутников, собравшихся вокруг своей планеты, она украдкой пролила несколько горьких слезинок, которые до глубины души порадовали бы мисс Нэг, если бы та могла их видеть.

Глава XIX,

описывающая обед у мистера Ральфа Никльби, и повествующая о том, как развлекалось общество до обеда, во время обеда и после обеда

Раздражение и злоба достойной мисс Нэг отнюдь не утихли до конца недели, но скорее усиливались с каждым часом; праведный гнев всех молодых леди возрастал, или как будто возрастал, пропорционально негодованию славной старой девы, а негодование разгоралось каждый раз, когда мисс Никльби звали наверх; легко себе представить, что повседневная жизнь Кэт была далеко не из самых веселых или завидных. Она приветствовала наступление субботнего вечера, как арестант — несколько блаженных часов передышки после томительной и изнуряющей пытки, и почувствовала, что ничтожная плата за первую неделю труда, будь она даже утроена, была бы слишком тяжело доставшимся заработком.

По обыкновению, присоединившись на углу улицы к матери, она немало удивилась, застав ее беседующей с мистером Ральфом Никльби, но вскоре ее еще больше удивили как предмет их беседы, так и мягкое, изменившееся обращение самого мистера Никльби.

— А, милая моя! — сказал Ральф. — Мы как раз говорили о вас.

— В самом деле? — отозвалась Кэт, ежась, сама не зная почему, под холодным сверкающим взглядом своего дяди.

— Да, — ответил Ральф. — Я хотел зайти за вами, чтобы непременно вас повидать, пока вы не ушли, но мы с вашей матерью разговорились о семейных делах, и время пролетело так быстро…

— Не правда ли? — вмешалась миссис Никльби, совершенно не заметив, каким саркастическим тоном были сказаны последние слова Ральфа. — Честное слово, я бы никогда не поверила, что возможна такая… Кэт, дорогая моя, завтра в половине седьмого ты будешь обедать у твоего дяди.

Торжествуя, что первая сообщила эту изумительную новость, миссис Никльби великое множество раз кивнула головой и улыбнулась, чтобы недоумевающая Кэт уяснила, насколько эта новость удивительна; а затем миссис Никльби сделала крутой поворот, перейдя к обсуждению вопроса о подготовке к визиту.

— Дайте подумать, — сказала славная леди. — Твое черное шелковое платье с этим хорошеньким шарфиком будет вполне приличным нарядом, дорогая моя, простая лента в волосах, черные шелковые чулки… Ах, боже мой, боже мой! — воскликнула миссис Никльби, перескакивая к другому предмету. — Если бы только у меня были эти мои несчастные аметисты… ты их помнишь, Кэт, милочка… знаешь, как они, бывало, сверкали… Но твой папа, твой бедный дорогой папа… Ах, какая жестокость была пожертвовать этими драгоценностями!

Обессиленная этой мучительной мыслью, миссис Никльби меланхолически покачала головой и прижала платок к глазам.

— Право же, мама, они мне не нужны, — сказала Кэт. — Ззбудьте, что они когда-то у вас были.

— Ах, Кэт, дорогая моя, — с досадой возразила миссис Никльби, — ты рассуждаешь, как дитя! Послушайте, деверь: двадцать четыре серебряных чайных ложки, два соусника, четыре солонки, все аметисты — ожерелье, брошки и серьги — все было спущено сразу! А я-то чуть ли не на коленях умоляла этого бедного доброго человека: «Почему ты ничего не предпримешь, Николас? Почему ты как-нибудь не устроишься?» Я уверена, всякий, кто был в то время около нас, отдаст мне должное и признает, что я это говорила не один, а пятьдесят раз в день. Разве я этого не говорила, Кэт, дорогая моя? Разве я хоть раз упустила случай внушить это твоему бедному папе?

— Нет, мама, никогда, — ответила Кэт.

Нужно отдать справедливость миссис Никльби, она никогда не упускала случая (и нужно отдать справедливость всем замужним леди, они редко упускают случай) внедрять подобные золотые правила, единственным недостатком коих являются некоторая неопределенность и туманность, их окутывающие.

— Ах! — с жаром воскликнула миссис Никльби. — Если бы с самого начала последовали моему совету… Ну что ж, я всегда исполняла свой долг, и в этом есть какое-то утешение.

Придя к такой мысли, миссис Никльби вздохнула, потерла руки, возвела глаза к небу и, наконец, приняла вид спокойный и смиренный, давая этим понять, что ее подвергали гонениям, как святую, но что она не будет утруждать своих слушателей упоминанием об обстоятельствах, которые должны быть известны всем.

— А теперь вернемся к предмету, от которого мы отвлеклись, — сказал Ральф с улыбкой, которая, как и все другие внешние признаки его эмоций, казалось, только пробегала крадучись по лицу, но не играла на нем открыто.Завтра у меня соберется небольшое общество… джентльмены, с которыми в настоящее время я веду дела, и ваша мать обещала, что вы будете исполнять обязанности хозяйки дома. Я не очень-то привык к званым вечерам, но это связано с делами, и иногда такие пустяки имеют существенное значение. Вы не возражаете против того, чтобы оказать мне услугу?

— Возражает? — воскликнула миссис Никльби. — Кэт, дорогая моя, почему…

— Простите! — перебил Ральф, жестом предлагая ей замолчать. — Я обращался к моей племяннице.

— Конечно, я буду очень рада, дядя, — сказала Кэт, — но боюсь, что я покажусь вам неловкой и застенчивой.

— О нет! — сказал Ральф. — Приезжайте, когда хотите, наймите карету, я за нее заплачу. Спокойной ночи… Э… да благословит вас бог!

Казалось, благословение застряло в горле у мистера Ральфа Никльби, как будто эта дорога была ему незнакома и оно не знало, как оттуда выбраться. Но оно все-таки выкарабкалось, хотя и неловко, и, избавившись от него, Ральф пожал руку своим двум родственницам н быстро ушел.

— Какие резкие черты лица у твоего дяди! — сказала миссис Никльби, совершенно потрясенная взглядом, который он бросил на прощанье. — Я не замечаю ни малейшего сходства с его бедным братом.

— Мама! — укоризненно проговорила Кэт. — Как могла вам прийти в голову такая мысль?

— Да, — задумчиво сказала миссис Никльбн. — Право же, нет никакого сходства. Но у него очень честное лицо.

Достойная матрона сделала это замечание без колебаний и весьма выразительно, словно в нем заключалось немало тонкости и проницательности. И в самом деле, оно было достойно того, чтобы отнести его к разряду изумительных открытий этого века. Кэт быстро подняла глаза и так же быстро опустила их снова.