Фабрика мертвецов (СИ) - Кащеев Кирилл - Страница 51

Митя задумчиво кивнул. В Туманном Альвионе правили альвы. Тамошние Древние – пресветлый Луг, Херн-Охотник, иные – все еще являлись среди них. За исключением Морриган Темной – да и что ей делать среди вечно живущих (если не убьют, конечно!) Дам и Господ из Полых Холмов? Но и к смертным подданым альвийских владык Госпожа Зимы и Покоя не снисходила иначе как по… служебной надобности. Повезло им… Митя вздохнул. Хотя мисс Джексон наверняка считает иначе.

– А сюда капитал тянется, да-с… Тут ведь и глина, и металл, и уголь, и свекла для сахарной промышленности… и сахар для водочной, да и море в губернии свое, в Мариуполе уж вырос изрядный порт. Вот и тянутся в губернию предприимчивые люди, ну а местные, в свою очередь, тянутся в города: оплата повыше, жизнь почище. Местным помещикам в сезон приходится довольствоваться артелями из губерний победнее, вроде полтавской. Но в последнее время наш уезд они обходят – предпочитают в других получать меньше, но только не к нам.

- В чем же дело? – настойчиво повторил отец.

Ответом ему было гробовое молчание.

- Да в суевериях! – вдруг взорвался Ингвар. – Вроде тех, что соль и какие-то там травы ограждают от болезней!

- Ограждают. – с полнейшей уверенностью кивнул отец. – И не какие-то там травы, а полынь и чабрец. – посмотрел в растерянное лицо Ингвара, усмехнулся. – Десять лет назад, в последний мой год службы в Москве, на эпидемию холеры в центральных губерниях отправляли: борьба с мародерством, расследование совершенных под шумок преступлений… Митьку тогда пришлось к матушкиной родне отослать – не тащить же с собой в очаг заразы. – он со вздохом мазнул по сыну взглядом – то ли сожалел, то ли просто воспоминания одолели. Подробностей Митя не знал, но зато отлично помнил, что в Москву они больше не вернулись – именно после той поездки отца перевели в Петербург с повышением. – Больше ста тысяч заболевших, целителей не хватало…

- Помню. – пробормотал Свенельд Карлович. – Тут то же самое было.

- Нас тогда местные знахарки научили солью полы посыпать и травы в комнатах жечь. Кто делал – уцелел, ну а кто с суевериями боролся… - теперь уже отец развел руками, давая понять, что участь последних была незавидна.

- В вечного работника вы тоже верите? – явно не убежденный, обиженно пробормотал Ингвар.

Отец в ответ воззрился вопросительно.

- Местная легенда… - словно извиняясь, пояснил Свенельд Карлович. – Возникла… уж не знаю, когда возникла, сам я о ней услышал года два назад, когда не смог на сбор вишни работников найти. Пшеницу и паро-боты сжать могут, а вишню подавят. Условия я предлагал хорошие, артели соглашались… но стоило им услышать, куда идти, тут же отказывались. Готовы были наниматься на много худших условиях, лишь бы не сюда. Ну я и попросил герра Лемке побеседовать с ними… по-свойски…

- Ja! – кивнул кудлатой головой механик. - Viele, viele Schnäpse![25]

- …и один из артельных рассказал, что будто бы, стоит кому-то из них заболеть, или напиться, или еще как-то отстать от артели в наших местах – и его больше никогда не видят. И будто бы попадают эти люди в некое… место, где им приходится работать днем и ночью, без сна и отдыха, и работа эта длится вечно.

- Хм… Вроде тех людей, что альвы забирают в Полые Холмы? – отец задумчиво побарабанил кончиками пальцев по столешнице. - А господин исправник еще говорит, тихо у вас.

- У нас тихо. – подтвердил Свенельд Карлович. – Из местных все тут, да и из других губерний, насколько я знаю, запросов на розыск пропавших не поступало. Даже если и отстал кто от своей артели, могли к другой примкнуть или вовсе в город на заработки податься. Так что ничего, кроме россказней сезонных работников да их нежелания переступать границу нашего уезда. Да и нежелание это… - он махнул рукой. – В конце концов, работники находятся, просто следует поднять оплату, что, конечно, весьма невыгодно сказывается на цене той же вишни.

- Выдумки необразованных крестьян! – непримиримо вскричал Ингвар. – Вы тут такого… фольклора еще наслушаетесь: вроде любимой местной истории про давно умершую родственницу Шабельских… будто бы та была ведьмою и могла галкой летать над губернией и все про всех узнавать!

- А она могла? – со всей серьезностью поинтересовался Митя. – Что Шабельские говорят?

Бешенный взгляд Ингвара его даже не порадовал.

В голове так и крутились слова Петра Шабельского об эгоистично позволившей себя убить старой ведьме… Странная фраза Даринки насчет долгов в семействе крестьянки Оксаны, владелицы ночной вазы с вензелями… А главное… слова молодого мужика на деревенском причале. Как он там сказал? «Нема часу разговаривать, паныч, а то вечно робыть придется». И то и другое Митя и впрямь тогда посчитал… художественным преувеличением. Фольклором.

Глава 32. Сын к отцу пришел

- Автоматоны и вареники, электрические свечи и ведьмы! – отец склонился над стоящей на столе у кровати лампой с абажуром бело-молочного стекла, некоторое время сосредоточенно рассматривал ее фарфоровый цоколь – а потом торжествующе повернул круглую пуговку. Лампа вспыхнула, выхватывая из темноты широкий золотистый круг. Некоторое время, что отец, что Митя зачарованно смотрели на нее, наконец отец пробормотал. – Это какая-то уж вовсе невообразимая роскошь. Наше новое место жительства меня все больше поражает! Даже проселочные дороги тут, и те с чудинкой. Хорошо хоть мертвяки самые обычные.

- У нас нет места жительства – мы вторую ночь укладываемся спать в чужих домах. Твои следственные артефакты уничтожены, новехонький автоматон сломан, я лишился гардероба. – Митя старательно отвел глаза от золотистого круга света – все, что в доме Ингвара, ерунда, и никакой роскоши, тем паче невообразимой, тут быть не может. Даже если это электрические свечи. Подумал и добавил. – И мертвяки тут не обычные.

- Ворчишь, как старик! – фыркнул отец. – Сядь уже, не стой передо мной, как городовой на докладе.

- Я не городовой! – зло вскинулся Митя. Отец невыносим!

- Не ершись! – рассеяно обронил отец. – Я подумал… может, ты хочешь мне что-то рассказать? Например, почему мой гардероб не тронули, а твой был уничтожен полностью?

Митя прикусил губу и тут же поторопился отпустить: недостойная светского человека манера, появляющаяся у него, когда он нервничал. Скрывать глупо… и опасно. Отец был сыскным, а он, Митя, спортсмэном, как говаривали в Петербурге на альвийский манер, светским юношей, наконец… просто юношей! Он и сам не понимал, почему ему так отчаянно хочется утереть отцу нос… в его же собственном деле. Обида – обидой, но… Митя же никогда… или скажем так, давно, с самого переезда в Петербург не увлекался сыскарством. Честь и славу видел в успехах в свете, а лучше – при дворе, а вовсе не в вульгарной погоне за всяческими мазуриками.

Митя открыл рот… прикрыл… вздохнул… С чего начать? Сразу с Остапа Степановича? Не забыть мужика на причале, объяснить, почему его истерзанные вещи указывают на Лаппо-Данилевских…

- Сын… - отец вдруг шагнул к нему, с высоты своего роста пытаясь заглянуть Мите в лицо. – Может, хватит тебе уже со мной воевать? Ингвару, бедолаге, житья не даешь, изъязвил парня совсем. Парень-то хороший, а с сегодняшнего дня и вовсе, считай, боевой товарищ. Нас только что убить пытались – это же чудо, что мы все живы! Радоваться надо, а не… гонор свой показывать.

«Ах, значит, вот так… Ингвар – хороший парень, а я – показываю гонор.» - Митя почувствовал, как внутри стало горячо от злости.

- Может быть просто для меня, в отличии от вас, батюшка, и столь любимого вами Ингвара, вот эти попытки несколько утратили новизну? Приелись, привычка появилась…

– Быть может… это моя вина, что я не поверил тебе тогда в роще. - проворчал отец. Было заметно, что он смущен.

- Быть может? – повторил Митя.

- Быть может! – рявкнул отец. – В любом случае, я хотел бы снова взглянуть на твою шею.

- Я выпил заряженной воды. – перебил его Митя. – Никаких следов не осталось.