Жизнь и приключения Мартина Чезлвита - Диккенс Чарльз - Страница 151

– Простите меня. Мне поистине стыдно, что пришлось просить у вас денег, – сказал Мартин. – Но посмотрите, на что мы похожи, и судите сами, до чего мы дошли!

– Я не только далек от мысли, что оказал вам услугу, – отвечал тот, – но упрекаю себя в том, что невольно стал первой причиной ваших несчастий. Я не предполагал, что вы поедете в Эдем или что вы вопреки всякой очевидности, не захотите отказаться от мысли, будто здесь легко нажить состояние; я так же не предполагал этого, как не собирался сам ехать в Эдем.

– Я решился на это безрассудно и самоуверенно, – сказал Мартин, – и чем меньше будет сказано по этому вопросу, тем лучше для меня. Марк не имел голоса в этом деле.

– Ну, он, кажется, не имел голоса и в других делах, не так ли? – возразил мистер Бивен с улыбкой, которая показывала, что он понимает и Марка и Мартина.

– Боюсь, что голос он имел отнюдь не решающий, – сказал Мартин, краснея. – Но век живи, век учись, мистер Бивен! Хоть умри, да научись, – тем скорее научишься.

– А теперь, – сказал их друг, – поговорим о ваших планах. Вы хотите вернуться на родину?

– Да, непременно, – поспешно ответил Мартин, бледнея при мысли о каком-нибудь другом предложении. – Надеюсь, и вы того же мнения?

– Конечно. Я вообще не знаю, зачем вы сюда приехали, хотя, к сожалению, это вовсе не такой редкий случай, чтобы нам стоило обсуждать его. Вы, верно, не знаете, что пароход, на котором вы прибыли вместе с нашим другом генералом Флэддоком, стоит в порту?

– Да, и объявлено, что он отправляется завтра.

Новость была приятная, но вместе с тем и мучительная, ибо Мартин знал, что нет никакой надежды получить какую-либо работу на этом пароходе. Денег у него вряд ли хватило бы даже на уплату четвертой части долга; но если бы их и достало на билет, он едва ли решился бы на такую трату. Он объяснил это мистеру Бивену и рассказал, какой у них план.

– Ну, это так же безрассудно, как поездка в Эдем, – возразил его друг. – Вы должны ехать по-человечески – до крайней мере настолько по-человечески, насколько это возможно для пассажира первого класса, – и занять у меня несколькими долларами больше, чем вы хотели. Пусть Марк побывает на пароходе и посмотрит, какие там пассажиры, и если только вы рискнете поехать, не боясь задохнуться в этом обществе, мой совет – поезжайте! Мы с вами тем временем побываем в городе (к Норрисам заходить не станем, разве только вы сами вздумаете), а в конце дня пообедаем все вместе.

Мартину оставалось только выразить благодарность, и, таким образом, все было устроено. Он вышел из комнаты вслед за Марком и посоветовал ему взять билеты на пароход, хотя бы им пришлось спать на голой палубе, что мистер Тэпли, не нуждавшийся в подобных просьбах, охотно обещал.

Когда они с Мартином встретились снова, и без свидетелей, Марк был очень оживлен и, по-видимому, имел сообщить нечто такое, чем немало гордился.

– Я провел мистера Бивена! – сказал Марк.

– Провел мистера Бивена? – повторил Мартин.

– Кок на нашем пароходе взял да и женился вчера, – сообщил мистер Тэпли.

Мартин смотрел на него, дожидаясь объяснения.

– И как только я взошел на пароход и разнесся слух, что я тут, – продолжал Марк, – является ко мне старший помощник и спрашивает, не соглашусь ли я занять место этого самого повара на время обратного рейса. «Ведь для вас это дело привычное, – говорит он, – вы всегда что-нибудь стряпали для других, когда ехали в Америку». Да так оно и было, – прибавил Марк, – хотя раньше мне никогда не приходилось готовить, ей-богу.

– Что же вы ему сказали? – спросил Мартин.

– Что сказал! – воскликнул Марк. – Сказал, что возьму, сколько дадут: «Ежели так, – говорит помощник, – принесите стаканчик рому», – и ром принесли, как полагается. А мое жалованье, – продолжал Марк, ликуя, – пойдет в уплату за ваш проезд; я уже занял койку для вас(верхнюю в углу), положил на нее скалку; так что: «Правь, Британия!», а британцы по домам!

– Какой вы хороший малый! Другого такого не сыщешь! – воскликнул Мартин, пожимая ему руку. – Но каким же образом вы провели мистера Бивена?

– Как, разве вы не понимаете? – сказал Марк. – Мы ничего ему не скажем. Возьмем у него деньги, но тратить их не станем, и у себя не оставим. Мы вот что сделаем: напишем ему записочку, объясним, как устроились, завернем в нее, деньги и оставим в баре, чтобы ему передали после нашего отъезда. Понимаете?

Мартин обрадовался этому предложению ничуть не меньше Марка. Все было сделано так, как предполагал Марк. Они весело провели вечер, переночевали в гостинице, оставили письмо, как было условлено, и рано утром отправились на пароход с легким сердцем, сбросив с себя весь груз несчастий и тревог.

– Благослови вас бог, тысячу раз благослови! – говорил Мартин своему другу Бивену. – Как я отплачу за всю вашу доброту? Как отблагодарить вас за нее?

– Если вы станете богачом или влиятельным человеком, – отвечал мистер Бивен, – вы постараетесь, чтобы ваше правительство больше заботилось о своих подданных, когда они переселяются за море. Расскажите правительству все, что вы знаете об эмиграции по собственному опыту, и объясните, как много страданий можно предотвратить, приложив хоть сколько-нибудь труда.

Дружно, ребята, дружно! Якорь поднят. Корабль идет на всех парусах. Его крепкий бугшприт смотрит прямо на Англию. Америка позади кажется облаком на море.

– Ну, кок, о чем вы так глубоко задумались? – спросил Мартин.

– Я думал, сэр, – отвечал Марк, – что если б я был художником и меня попросили нарисовать американского орла, то как бы я за это взялся.

– Наверно, постарались бы нарисовать его как можно больше похожим на орла?

– Нет, – сказал Марк, – это, по-моему, не годится. Я нарисовал бы его слепым, как летучая мышь; хвастливым, как петух; вороватым, как сорока; тщеславным, как павлин; трусливым, как страус, который прячет голову в грязь и думает, что никто его не видит…

– И, как феникс, способным возрождаться из пепла своих ошибок и пороков и снова воспарять в небо! – сказал Мартин. – Что ж, Марк, будем надеяться.

Глава XXXV

По прибытии в Англию Мартин становится свидетелем церемонии, которая приводит его к радостному выводу, что он не забыт на родине.

Был полдень, и вода стояла высоко в том английском порту, куда направлялся «Винт», когда, любовно подхваченный нарастающим приливом, он вошел в реку и бросил якорь.

Как ни весело было все вокруг – свежо и полно движения, воздуха, простора и блеска, – это было ничто по сравнению с радостью, которая вспыхнула в груди двух путников при виде старых церквей, кровель и почерневших дымовых труб родины. Отдаленный шум, глухо доносившийся с оживленных улиц, звучал музыкой в их ушах; люди на пристани, глазевшие на пароход, представлялись им любимыми друзьями; пелена дыма, нависшая над городом, казалась им светлей и нарядней, чем если бы самые богатые шелка Персии развевались в воздухе. И хотя вода, стремясь по своему блистающему пути, то и дело расступалась, плясала и искрилась, поднимая и покачивая на волнах большие корабли, срывалась с концов весел ливнем алмазных брызг, заигрывала с ленивыми лодками и в шутливой погоне быстро проскакивала в угрюмые чугунные кольца, глубоко ввинченные в каменную облицовку набережных, – но даже и вода не была так полна радости и тревоги, как трепетные сердца путников, стремившихся почувствовать под ногами родную землю.

Прошел ровно год с тех пор, как эти колокольни и кровли скрылись из их глаз. А казалось, что прошло лет десять. Они замечали там и сям незначительные перемены и удивлялись, что их так мало и они так ничтожны. Здоровьем, счастьем, силами и надеждами они стали теперь беднее, чем когда уезжали. Но это была родина! И хотя родина есть только имя, только слово, – оно сильно, сильней самых могущественных заклинаний волшебника, которым повинуются духи!

Сойдя на берег с очень небольшими деньгами в кармане и без определенного плана действий в голове, они отыскали дешевую харчевню, где их угостили дымящимся бифштексом и пенистым пивом, которыми они наслаждались, как только можно наслаждаться после долгого плавания в море изысканными яствами земли. Напировавшись, как два добродушных великана, они помешали угли в камине, отдернули яркую занавеску на окне и, устроив себе нечто вроде дивана из больших неуклюжих кресел, стали, блаженствуя, глядеть на улицу.