Жизнь и приключения Мартина Чезлвита - Диккенс Чарльз - Страница 132

Джентльмену с чувствительностью мистера Пекснифа такое зрелище представлялось весьма печальным. Он не мог не предвидеть возможности, что его уважаемый родственник станет жертвой интриганов, а все его богатства попадут в недостойные руки. Ему это было до такой степени прискорбно, что он решил закрепить будущее наследство за собой, держать недостойных претендентов на почтительном расстоянии и не подпускать к старику никого, оставив его, так сказать, для собственного употребления. Понемножку он стал нащупывать, есть ли какая-нибудь возможность сделать мистера Чезлвита своим послушным орудием, и, обнаружив, что такая возможность имеется и что его ловкие руки действительно могут лепить из старика все что угодно, он – добрая душа! – поставил себе целью упрочить свою власть над ним; а так как каждая небольшая проверка по этой части сопровождалась успехом превыше ожиданий, то мистеру Пекснифу начинало уже казаться, что денежки старика Мартина позвякивают в его собственных добродетельных карманах.

Но всякий раз, как мистер Пексниф размышлял об этом предмете (а размышлял он, по своему усердию, довольно часто) и вспоминал, умиляясь сердцем, о том стечении обстоятельств, которое выдало старика ему в руки и привело к посрамлению порока и торжеству добродетели, он всегда чувствовал, что Мэри Грейм стоит ему поперек дороги. Что бы ни говорил старик, мистер Пексниф отлично видел, как сильно он к ней привязан. Он видел, что это чувство проявляется в тысяче пустяков, что старик не любит отпускать от себя Мэри и беспокоится, если она уходит надолго. Чтобы он действительно дал клятву не оставлять ей ничего по завещанию, в этом мистер Пексниф сильно сомневался. Даже если он и дал такую клятву, мистеру Пекснифу было известно, что много существует путей обойти это обстоятельство и успокоить свою совесть. Что непристроенность Мэри лежала тяжким бременем на душе старого Чезлвита, он тоже знал, ибо тот, не скрываясь, говорил ему об этом. «А что, если б я на ней женился, – загадывал мистер Пексниф, – если бы, – повторял он, ероша волосы и поглядывая на свой бюст работы Спокера, – если бы, уверившись наперед, что он это одобряет, – ведь бедняга совсем выжил из ума, – я бы взял да и женился на ней!»

Мистер Пексниф весьма живо чувствовал красоту, особенно в женщинах. Его манера обращаться с прекрасным полом была замечательна своей вкрадчивостью. В другой главе этого романа рассказано, как он по малейшему поводу норовил обнять миссис Тоджерс; такая уж была у него привычка, она, конечно, составляла одну из сторон его мягкого и деликатного характера. Еще до того, как мысль о супружестве зародилась в его уме, он стал оказывать Мэри маленькие знаки платонического внимания. Их принимали с негодованием, но это его не смущало. Правда, едва только эта мысль укрепилась в нем, знаки внимания стали слишком пылкими, чтобы ускользнуть от зорких глаз Чарити, которая сразу разгадала замысел своего папаши, однако он и раньше не оставался равнодушен к очарованию Мэри. Так Выгода и Склонность, впрягшись парой в колесницу мистера Пекснифа, влекли его к намеченной цели.

Никто не мог заподозрить мистера Пекснифа в том, что он намерен отомстить молодому Мартину за его дерзкие слова при расставанье или отнять у него всякую надежду на примирение с дедом, ибо для этого мистер Пексниф был слишком мягок и незлопамятен. Что касается возможного отказа со стороны Мэри, мистер Пексниф, зная ее положение, был вполне уверен, что ей не устоять, если они с мистером Чезлвитом примутся за нее вдвоем. Что же касается того, чтобы справиться наперед с ее сердечными склонностями, то в моральном кодексе мистера Пекснифа такой статьи вообще не значилось, ибо ему было известно, что он прекрасный человек и может осчастливить любую девушку. И так как теперь благодаря Чарити лед между отцом и дочерью был сломан и никаких тайн друг от друга у них больше не было, мистеру Пекснифу оставалось только добиваться своей цели, пустив в ход всю свою ловкость и хитрые приемы.

– Ну, дорогой мой сэр, – сказал мистер Пексниф, встретившись с Мартином в той аллее, которую старик облюбовал для своих прогулок, – как чувствует себя мой дорогой друг в это восхитительное утро? – Вы это про меня? – спросил мистер Чезлвит. – Ага! – заметил мистер Пексниф. – Нынче он опять плохо слышит, я вижу. Про кого же другого, дорогой мой сэр? – Вы могли спросить про Мэри, – сказал старик.

– Да, действительно. Совершенно верно. Надеюсь, я мог бы спросить о ней, как о самом дорогом друге? – заметил мистер Пексниф.

– Надеюсь, что так, – отвечал старый Мартин. – Я думаю, она этого заслуживает.

– Думаете! – воскликнул Пексниф. – Думаете, мистер Чезлвит!

– Вы что-то говорите, – ответил Мартин, – но я не разбираю слов. Нельзя ли погромче!

– Становится глух, как пень, – сказал Пексниф. – Я говорил, мой дорогой сэр, что боюсь, как бы мне не пришлось расстаться с Черри.

– А что она такого сделала? – спросил старик.

– Спрашивает какие-то глупости, – пробормотал мистер Пексниф. – Совсем нынче впал в детство. – После чего он деликатно проревел: – Она ничего решительно не сделала, мой дорогой друг!

– Так зачем же вам с ней расставаться? – спросил Мартин.

– Здоровье у нее стало уже не то, совсем не то, – сказал мистер Пексниф. – Она скучает по сестре, мой дорогой сэр; ведь они с колыбели обожают друг друга. Вот я и хочу, чтобы она погостила в Лондоне для перемены обстановки. И подольше погостила, сэр, если ей захочется.

– Вы совершенно правы! – воскликнул Мартин. – Это весьма благоразумно.

– Я очень рад это слышать от вас. Надеюсь, вы составите мне компанию в нашем глухом углу, когда она уедет?

– Я пока не намерен уезжать отсюда, – был ответ Мартина.

– Тогда почему бы, – сказал мистер Пексниф, беря старика под руку и медленно прохаживаясь по аллее имеете с ним, – почему бы, мой дорогой сэр, вам не погостить у меня? Как ни скромна моя хижина, я уверен, что у меня вам будет гораздо удобнее, чем в сельской харчевне. И, простите меня, мистер Чезлвит, простите, если я скажу, что такое место, как «Дракон», едва ли годится для мисс Грейм, хотя оно и пользуется доброй славой (миссис Льюпин одна из достойнейших женщин в наших местах).

Мартин раздумывал с минуту, а потом сказал, пожав ему руку:

– Да. Вы совершенно правы, не годится.

– Один вид кеглей, – красноречиво продолжал мистер Пексниф, – может подействовать неблагоприятно на чувствительную душу.

– Это, разумеется, забава черни, – сказал старый Мартин.

– Самой низкой черни, – отвечал мистер Пексниф. – Так почему же не перевезти мисс Грейм сюда, сэр? Чем это не дом для вас? И я в нем один, потому что Томаса Пинча я не считаю за человека. Наш прелестный друг займет спальню моей дочери, вы сами выберете для себя комнату; мы с вами не поссоримся, надеюсь!

– Вряд ли возможно, чтобы мы поссорились, – сказал Мартин.

Мистер Пексниф сжал его руку.

– Я вижу, мы понимаем друг друга, дорогой мой сэр! «Я его вокруг пальца могу обвести!» – подумал он торжествующе.

– Вопрос о вознаграждении вы, конечно, предоставите мне? – спросил старик, помолчав с минуту.

– Ах, не будем говорить о вознаграждении! – воскликнул Пексниф.

– Слушайте, – повторил Мартин, с проблеском прежнего упрямства, – предоставьте вопрос о вознаграждении мне. Согласны?

– Если вы этого желаете, мой дорогой сэр.

– Я всегда этого желаю, – сказал старик. – Вы знаете, что я всегда этого желаю. Я желаю платить наличными, даже если покупаю у вас. И все же я ваш должник, Пексниф, – настанет день, и вы получите все сполна.

Архитектор был так взволнован, что не мог говорить. Он попытался уронить слезу на руку своего покровителя, но не мог выжать ни единой капли из пересохшего источника.

– Пусть этот день придет как можно позже! – благочестиво воскликнул он. – Ах, сэр! Не могу выразить, как глубоко я сочувствую вам и всем вашим! Я намекаю на нашего прелестного юного друга.

– Это верно, – отвечал старик. – Это верно. Она нуждается в сочувствии. Я неправильно ее воспитывал и этим принес ей вред. Хотя она и сирота, она могла бы найти себе защитника, которого и полюбила бы. Когда она была девочкой, я льстил себя мыслью, что, потворствуя своему капризу и ставя Мэри между собой и вероломными плутами, делаю ей добро. Теперь, когда она выросла, у меня нет такого утешения. Ей не на кого надеяться, кроме себя самой. Я поставил ее в такие отношения с миром, что любая собака может лаять на нее или ластиться к ней, если вздумает. Она действительно нуждается в добром отношении. Да, действительно нуждается.