Три рассказа о сыщиках - Диккенс Чарльз - Страница 1

Чарльз Диккенс

ТРИ РАССКАЗА О СЫЩИКАХ

I. Пара перчаток

— Случай не из обычных, сэр, — сказал инспектор Уилд, офицер сыскной полиции, который вместе с сержантами Дорнтоном и Митом как-то в июле еще раз зашел к нам в редакцию скоротать вечерок, — и мне подумалось, что вам, пожалуй, интересно будет с ним познакомиться.

Он связан с убийством молодой женщины, Элизы Гримвуд — помните? лет пять назад, на Ватерлоо-роуд. Ее все называли «Графиня» — за красивую внешность и гордую осанку; и когда я увидел бедную Графиню (я ее знавал и мог опознать), мертвую, с перерезанным горлом, в ее спальне на полу, вы мне поверите, что мне полезли в голову разные мысли, от которых человеку становится невесело на душе.

Но это к делу не относится. Я туда пришел наутро после убийства. Освидетельствовал тело, произвел общий осмотр спальни, где оно лежало. Откинув собственной своей рукой подушку на кровати, я нашел под ней пару перчаток. Пару лайковых мужских перчаток, очень грязных; на подбивке с внутренней стороны буквы «Тр.» и крестик.

Значит, сэр, забрал я эти перчатки и показал мировому судье, который вел это дело. И что ж он говорит?

— Уилд, — говорит, — это бесспорно находка, и такая, что может иметь большое значение; теперь, Уилд, от вас требуется одно: разыскать владельца этих перчаток.

Я, конечно, думал то же самое и не стал тратить время впустую. Осмотрел я внимательно перчатки и пришел к заключению, что они побывали в чистке. От них, понимаете, шел запашок серы и смолы — чищеные перчатки, сильно или слабо, а непременно попахивают. Пошел я с ними в Кеннингтон[1] к одному своему знакомому, который работает по этой части, и выложил их перед ним.

— Как по-вашему, были эти перчатки в чистке?

— Да, — говорят он, — перчатки в чистке были.

— А могли бы вы определить, у кого?

— Понятия не имею! — говорит он. — Я только могу определить, у кого они не были в чистке: у меня! Но вот что я вам скажу, Уилд. В Лондоне наберется от силы восемь или десять мастеров по чистке перчаток (их тогда, по-видимому, столько и было). Я, думается мне, могу дать вам все их адреса, и вы сможете разузнать, кто их чистил.

Дал он мне, значит, свои указания, и я ходил туда, и ходил сюда, и виделся с тем, и виделся с другим; но хотя они все подтверждали, что перчатки побывали в чистке, я все никак не мог найти того мужчину, женщину или ребенка, который чистил эту самую пару перчаток.

А тут, понимаете, то человека нет дома, то ждут человека к двум часам, и всякое такое — за всем этим ушло у меня на розыски три дня. На третий день, вечером, иду я с того берега из Сэррея, по мосту Ватерлоо, замученный, измотанный вконец, уже теряя надежду, и думаю: загляну-ка я в театр Лицеум[2], удовольствие будет стоить один шиллинг, а мне это освежит мозги. Итак, взял я себе за полцены место в партере, в задних рядах, и сел рядом с одним молодым человеком, тихим и скромным. Видя, что я не знаток (я нарочно прикинулся таким), он стал мне называть имена актеров, исполняющих роли, и между нами завязался разговор. Когда спектакль кончился, мы вышли вместе, и я сказал:

— Вы такой приятный человек и такой компанейский — может быть, не откажетесь пропустить со мною, стаканчик?

— Вы так любезны, — говорит он, — что я не откажусь пропустить с вами стаканчик.

Мы, следовательно, зашли в какой-то кабачок поблизости от театра, расположились в тихой комнате наверху и заказали по пинте портера с элем и по трубке.

Курим мы свои трубки, потягиваем свой портер с Элем — сидим, разговариваем, очень так приятно, и вдруг молодой человек заявляет:

— Извините, я посидел бы подольше, но я должен вовремя прийти домой. Мне сегодня предстоит проработать всю ночь до утра.

— Работать всю ночь до утра? — говорю. — Уж не пекарь ли вы?

— Нет, — рассмеялся он, — я не пекарь.

— Я и то не думал, — говорю я. — На пекаря вы не похожи.

— Нет, — говорит он. — Я чистильщик перчаток.

В жизни своей не бывал я так удивлен, как в ту минуту, когда услыхал от него эти слова.

— Вы чистильщик перчаток? В самом деле? — говорю я.

— Да, — говорит он, — именно.

— Так не можете ли вы, — говорю я, вынимая из кармана те перчатки, — сказать мне, кто чистил эту пару? Тут у меня с ними вышла, говорю, целая история. Я обедал на днях в Ламбете[3] — случайно завернул. Непритязательный ресторанчик. Публика всякая… И вот какой-то джентльмен оставил эти перчатки! Тут я, понимаете, еще с одним джентльменом заключил пари на соверен, что я сумею выяснить, кому они принадлежат. Я уже израсходовал семь шиллингов в попытках разгадать эту загадку; но если бы вы могли мне помочь, я бы с радостью уплатил еще столько же. Видите, тут внутри стоит «Тр.» и крестик.

— Вижу, — говорит он. — Господи! Я же превосходно знаю эти перчатки! Я видел не одну дюжину пар от того же владельца.

— Да не правда? — говорю я.

— Истинная правда! — говорит он.

— Так вы, верно, знаете, кто их чистил? — говорю я.

— Знаю, конечно, — говорит он. — Их чистил мой отец.

— Где живет ваш отец? — говорю я.

— Да тут за углом, — говорит молодой человек, — совсем близко, в двух шагах от Эксетер-стрит. Он вам сразу скажет, чьи они.

— Вы не могли бы сейчас же пойти туда со мной? — говорю.

— Конечно, могу, — говорит он, — но только, знаете, не рассказывайте вы моему отцу, что мы познакомились с вами в театре, ему это не понравится.

— Хорошо!

Мы пошли прямо к ним на квартиру и застали там за работой старика в белом фартуке и двух или трех его дочерей: сидят в первой комнате, а перед ними груда перчаток, и они их чем-то натирают и чистят.

— Отец, — говорит молодой человек, — этот джентльмен заключил пари, что найдет владельца пары перчаток, и я пообещал, что ты ему поможешь.

— Добрый вечер, сэр, — говорю я старику. — Вот перчатки, о которых говорит ваш сын. Видите — буквы «Тр.» и крестик.

— Да, — говорит он, — я эти перчатки знаю очень хорошо; я их чистил дюжинами. Они принадлежат мистеру Тринклу: у него большая обивочная мастерская на Чипсайде[4].

— А вы, разрешите вас спросить, получаете их непосредственно от Тринкла?

— Нет, — говорит он, — мистер Тринкл посылает их всегда мистеру Фибсу, галантерейщику, у которого лавка напротив его мастерской, а галантерейщик пересылает их ко мне.

— Вы не откажетесь выпить со мною кружку? — говорю я.

— Пожалуй, не откажусь! — говорит он.

Итак, повел я почтенного старика в трактир, и мы еще поговорили с ним и его сыном за кружкой, и расстались мы с ним друзьями.

Это было в субботу ночью. В понедельник я с утра пораньше пошел первым делом в галантерейную лавку, что напротив Тринкла — большой обивочной мастерской на Чипсайде.

— Могу я видеть мистера Фибса?

— Я и есть мистер Фибс.

— Ага! Насколько мне известно, вы посылали чистить эту пару перчаток?

— Да, посылал, для молодого мистера Тринкла — здесь, через улицу. Он сейчас у себя в мастерской.

— Ага! Это он там у прилавка, да? В зеленом сюртуке?

— Он самый.

— Вот что, мистер Фибс: тут неприятное дело, но я не кто иной, как инспектор Уилд из сыскной полиции, и эти перчатки я обнаружил под подушкой той молодой женщины, которую зарезали на днях на Ватерлоо-роуд.

— Силы небесные! — говорит он. — Он очень приличный молодой человек, и если его отец услышит, его это убьет!

— Мне очень жаль, — говорю я, — но я должен взять его под стражу.

— Силы небесные! — говорит опять мистер Фибс. — И ничего нельзя сделать?

— Ничего! — говорю я.

— Может быть, вы мне позволите вызвать его сюда, — говорит он, — чтоб это было сделано не на глазах у отца?