Дрессировщик. Приручение (СИ) - Николаева Ольга - Страница 31

— А если буду сомневаться? Чем ты от других отличаешься?

— Не нужно мне это все. Ни мальчики, ни дяденьки, ни дедушки. Ничего в этом нет хорошего! — Зря вообще завели эту тему, лучше бы Женя молчала и дулась, пусть бы Суворов думал про нее что угодно. Нельзя было об этом даже заикаться. Вот совсем нельзя! Но уже проговорилась…

— Так ты что у нас, больше по девочкам, что ли? — Искреннее удивление на лице Игоря дорогого стоило. Но догадка была еще смешнее, чем все предыдущие.

— Нет. Если вы про секс, — на этом слове запнулась, но быстро собралась, — то меня эти вопросы вообще не тревожат. Противно даже думать, не то, чтобы… Нет. Можете быть уверены, Игорь Дмитриевич. На сто процентов!

— Надо же… — Он протянул эту фразу как-то совсем иначе, не тем голосом, что говорил раньше. Как-то глубже, более… заинтересованно… — И что такого сделал этот Дима, раз все желание тебе отбил.

Суворов разогнулся, слегка отодвинулся, и теперь смотрел на Женю свысока. Разглядывал, будто впервые.

— А Дима здесь ни при чем, вообще-то…

— Оба-на! Сюрпризы так и сыплются… Ну-ка, давай, теперь подробно и по порядку…

— Нет. — В том, что делиться подробностями с Игорем не будет, Женя не сомневалась, ни на секунду. Она и себе-то не хотела, не позволяла вспоминать и думать об этом. Чтобы не сойти с ума от злости, жалости, отвращения к себе и людям… Ведь получалось, чаще всего, загнать нехорошие мысли подальше и жить, как будто ничего такого с ней и не было.

— Что это значит? Расшифруй. — Суворов, неожиданно, стал собранным и серьезным. Пропала и насмешка, и укор, и какая-то непонятная злость из глаз. Но сверлить ее взглядом не прекратил. Еще больше прожигал, не отпуская, не позволяя отвернуться, спрятаться.

— Это слишком личное и неприятное, Игорь Дмитриевич. О таких вещах никому не говорят. Ни матери, ни подруге. Даже на исповеди, наверное, не стоит. — Ей хватило смелости смотреть на Суворова прямо, не мигая, всем своим видом давая отказ. — А с вами, тем более, не буду.

Суворов задумался и замолчал, на какое-то время Жене показалось, что он сейчас рассердится и снова будет кричать и говорить гадости… Но она ошибалась: Игорь обвел взглядом комнату, будто что-то разыскивая, долго рассматривал диванчик, на котором лежали мягкие, девчачьи подушки в рюшах (Светкина прихоть, Женя такие никогда бы не купила), поморщился, а затем уселся прямо на него. Только этот розовый хлам подальше от себя отодвинул.

— Садись поближе, Жень. Или кресло свое сюда кати. Неудобно так, на расстоянии, общаться. А общаться будем, придется, хоть ты и противишься.

Эта резкая перемена в настроении, когда вместо злого, насмешливого и едкого мужика, вдруг появился внимательный и серьезный мужчина, в который раз поразила девушку. Кажется, еще ни один человек среди знакомых не успевал с такой скоростью надевать и снимать все новые маски… Но с таким вот, адекватным, Суворовым, разговаривать было не страшно, и даже хотелось общения.

Глава 9

Шутки кончились, претензии тоже. В голосе Жени, да и не только, вдруг засквозило что-то настолько взрослое, такая уверенность в нежелании говорить… Девушка встала в оборону, через которую не собиралась пропускать никого. И это, в первую очередь, напрягло и обеспокоило: Игорь никогда не встречал от Жени такого отпора. Да, порой она вежливо и аккуратно уходила от неприятных тем, да, всячески старалась обойтись короткими, сжатыми ответами — бывало всякое, и не всегда девочка казалась открытой книгой. Но вот такую реакцию он видел впервые. И, что самое хреновое, Суворов примерно догадывался, чем она вызвана. Не хотел бы и думать о гадостях, которые с девочкой могли случиться в этом проклятом интернате, но они лезли в голову, одна другой страшнее.

Он, конечно, был циником и расчетливой сволочью, слышал такое не раз, и никогда не опровергал этих фактов. И не стремился быть другим, ни в бизнесе, ни в личной жизни. Однако, и в его душе оставались места для святого и правильного, для того, что ни в коем случае не оспаривалось. Были вещи, которые он не мог ни понять, ни простить.

Игорь дождался, когда Женя, все-таки, решится приблизиться. Всем видом показывал, что настроен мирно и участливо. Уперся локтями в колени, уперся подбородком в переплетенные пальцы, долго смотрел на девушку, понимая, что нервирует своим молчанием еще больше, но никак не мог подобрать слова для первой фразы.

— Я не буду мучить тебя подробными расспросами. Понимаю, что есть вещи, которые легче забыть. И говорить о них нужно со специалистами, в лучшем случае, уж точно не со мной. — Как ни странно, остатки хмеля из головы выветрились, будто и не было вечерних возлияний. Сознание ясное и острое, будто на встрече, к которой неделю готовился. Правда, к этому разговору никакие предварительные наброски и замыслы не помогли бы. Плохо себе представлял, насколько все было плохо.

Женя в ответ лишь вздохнула и опустила глаза. Губы поджала. Видимо, собиралась давать очередной отпор.

— Ты мне просто скажи: тебя там к чему-то принуждали, в этом гребаном интернате? Заставляли что-то делать… непотребное?

— Хм.. — Злая, кривая усмешка вылезла. Взгляд у девушки загорелся недобрым огнем. — Да весь этот дурдом, который интернатом называется, сплошное насилие и издевательство над человеком! С первой же минуты людей корежит и ломает! — Её пальцы слегка подрагивали, отражая волнение. Казалось, что зубы вот-вот заскрипят…

— Это понятно, Жень. Но ты ведь знаешь, что я совсем не об этом спрашиваю.

— А о чем? Конкретнее выражайтесь! Мне сложно угадывать. — Откровенный вызов. Это она таким образом начала защищаться. Смешно и совсем еще по-детски. Было бы смешно, если бы не тема разговора.

— Хорошо, — он слегка сменил позу, отодвинулся дальше, чтобы видеть каждую реакцию, — спрошу конкретно. Тебя заставляли заниматься сексом или чем-то, с ним связанным?

— Нет. — Огорошила. Обрадовала, конечно, тем, что самого страшного с девушкой не случилось. Но вопросов добавила, значительно.

— Тогда… Жень, я рад, что тебя никто не насиловал. Честно. Иначе, сейчас же собрался бы и поехал, чтобы поубивать там всех, к черту, а потом спалить. И ничего бы мне за это не было. — Он впервые, кажется, был настолько искренен в разговоре с девчонкой.

— Да бросьте вы, кого там убивать? Все уже выросли и ушли сами. А новые, наверняка, тоже грешат, да вот мне-то они ничего плохого не сделали. — Вот и увидел Суворов, как со стороны выглядит злой и неприкрытый цинизм. И насмешка, и издевка… Женя сейчас показалась чужой и незнакомой. Такой, как обычно все представляют себе детдомовцев — злых, неприятных, вызывающих зверьков. Игорю пришлось переварить этот новый образ. Привыкнуть к нему. И лишь потом увидеть: снова обороняется, неприкрытым, едким вызовом пытается отпугнуть от того, что болит.

— Объясни, пожалуйста. Я сейчас реально потерялся. И все больше растет желание поехать и разнести эту шарашку. А потом добраться до твоих родственников и вытрясти душу из них, за то, что позволили тебе оказаться в каком-то дерьме непонятном. Они, вообще, думали, как ты живешь там?! — Он очень себя сдерживал, чтобы не заорать. Особенно, когда вспомнил о ее живых родителях… Одна нецензурщина на язык просилась.

— Не надо. Пожалуйста. Никого трогать и обижать не надо. Пожалуйста, прошу вас. — Безжизненный голос тронул больше, чем слезные мольбы и вопли. Но Женя этого не заметила, продолжала уговаривать. — Они ни в чем не виноваты. Особенно — мама с папой. Им же в голову не придет, что… В общем, откуда взрослым знать, что дети бывают хуже любого скота? Взрослые об этом никогда не догадаются.

— Оттуда, Женечка. Они обязаны знать, и уж тем более — догадываться. Потому, что взрослые.

— Да бросьте вы! Игорь Дмитриевич, даже смешно… Вы вот, например, тоже давно паспорт получили. А ведь не думали раньше, да?