Я С СССР! Том 5 (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 42

Берет пару чистых рюмок, наливает водки мне и себе. Я усаживаюсь рядом, краем глаза рассматриваю документы, что валяются на столе. У Бовина красивый бисерный почерк, изложение мыслей тоже не хромает — текст отлично структурирован, самые важные мысли подчеркнуты. Я читаю и тихо охреневаю. А это точно 64-й год?! Всего одиннадцать лет назад похоронили Сталина, а эти «ватиканцы» запросто переписывают главный закон страны, внося туда положения о конституционном суде, двухпалатном парламенте, и свободной печати. А судя по разговору — Яковлев требует еще и многопартийности с элементами свободного рынка. Последнее вызывает бурные споры.

— Да не может быть частных предприятий в плановой экономике — горячится Шахназаров — Откуда им брать фонды? Как и по каким ценам потом продавать товары?

— Сверхплановая продукция — отмахивается Яковлев — Насчет цен и налогообложения — да, надо подумать. Может запустим социалистические биржи?

Я тебе сука дам биржи и свободные цены! Инфляция 3000 процентов, разрушение одноконтурной платежной системы, экономическая смерть страны. Вот оно — нулевое поколение «младореформаторов» — духовные отцы гайдаров и чубайсов! Исток всех наших последующих бед. В голове набатом бухает вернувшееся Слово. Я сам не замечаю, как от злости гну в руке серебряную вилку.

— Эй, Русин — лукаво подмигивает мне «могильщик», который хоть и пьет, но все замечает — Не вздумай нам тут столовое серебро портить — все добро казенное, потом замучаемся в хозотдел отписываться.

— Извините, задумался — я кидаю вилку на стол, махом выпиваю рюмку водки.

«Особая Московская» «лебедем» летит в пустой желудок, по телу тут же разливается тепло. Я набрасываюсь на закуску, попутно отвечая на вопросы «консультантов». Они легко переключаются с наскучивших споров о политике и экономике на литературу, живо интересуются моими творческими планами.

— Сборник стихов готовится к печати в Молодой Гвардии — отвечаю я, переходя с закусок на первое. Острое харчо горит во рту — невольно хочется добавить еще водочки, чтобы «погасить» огонь — Январский номер журнала в работе. Готовится издание «Города» на английском. А вы для чего меня собственно, позвали на дачу? В экономике я пока слабо разбираюсь, и спорить насчет реформ вообще считаю преждевременным делом. Юрию Алексеевичу сначала бы почистить авгиевы конюшни, оставшиеся от Хрущева.

— Это какие же такие конюшни? — ехидно любопытствует Бурлацкий

— Ну, …например, миллиарды инвалютных рублей, что Никита закачал Нассеру и другим арабам. Да и неграм перепало немало — я вытираю рот салфеткой. Окидываю печальным взглядом батарею бутылок с водкой. Кроме водки, на столе стоят виски, коньяк и даже экзотическая греческая раки. Мощно бухают тут цэковцы, мне с этими монстрами не тягаться. Я быстрее их под стол свалюсь. И что у трезвого на уме…

— Тут такое дело… — просвещает меня Бовин — Нам поручили еще и блок по культурной и молодежной политике написать. А с «младотурками» — выходцами из ЦК ВЛКСМ — мы не очень ладим, это свора Шелепина, а тот считай, что скрытый сталинист.

— Был! — хохотнул Яковлев и снова потянулся за бутылкой

— Ты же в связях с «младотурками» не замечен — продолжил Бовин — а о том, как в июле железного Шурика арестовывал, у нас на Старой площади теперь легенды ходят. К тому же все слышали о твоем литературном клубе «Метеорит», да и с Фурцевой, как мы знаем, ты на «короткой ноге».

— Федин опять-таки тебя очень нам хвалил — подхватывает Шахназаров — Давай вместе подумаем, что можно предложить руководству в культурной сфере. Мы тут недавно обсуждали отмену цензуры в стране. Ну, разве это дело, что чиновники из Минкульта решают: какому кино выходить на экраны, а какому нет…

— …про что можно писать, и какому спектаклю появляться на сцене — добавляет Яковлев — Это же пещерный сталинизм. А мы его на ХХ-м съезде решительно искоренили.

— Искоренили, да не весь — вздыхает Арбатов — еще чистить и чистить…

Я, наконец, понимаю, куда все идет. Меня не просто «вербуют» в эту банду, они еще и пытаются замазать наивного студента Русина «крамольными» идеями. Скажи я сейчас, что цензура — плохо, и эти ушлые ребятки не просто вставят эту идею в свой проект, но еще и дружно сошлются потом на меня.

— Отмена цензуры — это такое дело, что без бутылки не разберешься — глубокомысленно изрекаю я и беру в руку «Особую». Наполняю всем до краев рюмки — Давайте сначала выпьем за успех ваших начинаний.

Первый мой тост заходит на «ура», опрокинуть очередную рюмку никто не отказывается.

— Вот, скажем, писал я свой «Город»… — «задумчиво» продолжаю я рассуждать, оглядывая собутыльников — разговаривал с очевидцем и непосредственным участником тех событий. И он рассказал мне, естественно не для печати, что поляки творили в 39-м и в 45-м с евреями — а лютовали они похлеще эсэсовцев. И вот я с тех пор думаю — а что будет, если кто-то возьмет и напишет об этом? Очевидцы еще живы, документов в закрытых архивах полно…

— Сдурел что-ли, Русин?! — вскипел Бовин — Это же полный разрыв отношений с польской Компартией — я тебе как сотрудник отдела ЦК по работе с соцстранами говорю!

— А уж как Голда Меир-то обрадуется… — насмешливо цедит Бурлацкий и салютует мне рюмкой.

— Ладно, хрен бы с этими пшеками! — примирительно поднимаю я руки и старательно изображаю, что меня уже повело с трех рюмок. Заодно делаю вид, что не заметил, как Бурлацкий кивнул Шахназарову, после чего тот снова поспешил наполнить все рюмки

— У нас и самих репьев хватает. Вот недавно закончил я сценарий о Гражданской войне. Прототип моего героя жив и здоров, он даже сам немного пишет. Так вот этот человек во время последней войны руководил партизанами в Крыму. Как думаете, что будет, если он напишет честные мемуары о роли крымских татар в уничтожении этого подполья?

— Это ты сейчас к чему…? — непонимающе мотнул головой Яковлев. О-о-о… а барин-то наш уже набрался!

— К вашему вопросу о цензуре! — я «пьяненько» хихикнул, глядя на вытянувшиеся лица консультантов — Так будем повально отменять цензуру или еще подумаем?

— Но ведь речь не об этом! — горячится Бовин

— Са-аша… — ухмыляюсь я — нельзя быть чуть-чуть беременной! Отменив в стране цензуру, нужно будет сразу готовиться к гражданской войне.

— Зачем же так …радикально?

— И этим дело не кончится, поверь. Отмена цензуры предполагает открытие архивов. Вы готовы, подтвердить Западу наличие секретного протокола у Пакта Молотова — Риббентропа, о котором там не устают твердить? Готовы, к переделу послевоенных границ Европы? А как насчет катынского расстрела?

В зале повисает тишина. У цэковцев вытягиваются лица. Ага… вот на такой оголтелой гласности наша страна себе потом хребет и сломает. Покаянно снимем штаны перед всем миром и сами себя высечем.

— Ну… речь же не идет о полной отмене цензуры, гостайну и секретные документы никто же не предлагает отменять — осторожно роняет Богомолов — можно ведь просто раздвинуть границы цензуры.

— А кто именно будет эти самые границы определять? Идеологическая комиссия при ЦК?

Не давая им опомниться, я тут же снова разливаю и поднимаю следующий тост — за новое руководство страны. Цековцы пытаются перейти к горячему, но я не даю им спуску. Пьем сначала за здоровье присутствующих, потом за Новый год… После третьего тоста, я извиняюсь и отпрашиваюсь в туалет. От водки меня уже кидает в жар, «голос» Слова отдаляется, словно эта отрава мешается мне «прислушаться» к нему. Даже нет сомнений, что водка — это яд. И в эзотерическом смысле тоже.

В коридоре прошу горничную показать мне мою комнату. Меня отводят на второй этаж. Сумка с вещами уже здесь, и по уму надо бы разложить их. Но я, прихватив из сумки только тюбик с зубной пастой, быстро прохожу в туалет. Заставляю себя исторгнуть в унитаз все съеденное и выпитое, пока оно не успело всосаться в кровь. Потом долго полощу рот, чищу зубы и умываюсь ледяной водой. Это, конечно, помогает протрезветь и прийти в себя, но с такими масштабами местного пития этого хватит ненадолго — добрые консультанты еще нальют. Надо принять превентивные меры.