Р26/5/пси и я (СИ) - Коуни Майкл Грейтрекс - Страница 10

— Мне нравится считать себя знатоком местных напитков. Особенно напитков собственной рецептуры, — беспечно ответил Бэнкрофт с обезоруживающей улыбкой, главным предназначением которой было вызвать раздражение, — и это удалось. — Мне надоел наш корабельный джин, а в этом напитке есть нечто такое, из-за я стремлюсь вернуться сюда.

— Просто свинство. Я вынужден доложить об этом.

— Полегче, Скотт. Я же пошутил. На самом деле карамбиане пьют, только когда я здесь, и к тому же малыми дозами. Им не нравится иметь дело с хлыст-деревом, у которого встречаются экземпляры с раздвоенным стеблем вместо привычного одного. Это кажется неестественным в мире, где вся жизнь основана на числе один. Они думают, что это проявление зла. Им понадобилась уйма времени, чтобы свыкнуться с моей двуногостью.

Греховный курм отлично согревал, и Скотт слегка оттаял.

— Надеюсь, вы правы, Бэнкрофт. Чертовски надеюсь. Ей-богу, если б я решил, что вы спаиваете этих уродцев... — Он с тревогой взглянул на огромные фигуры.

— Вообще-то карамбиане по своей природе склонны к воздержанию. Они предпочитают сохранять ясную голову.

— Это всего лишь слова. — Скотт сделал еще глоток. Определенно, в напитке что-то есть...

Он решил отложить вопрос до лучших времен и приберечь как козырной туз. Если у него возникнут разногласия с Бэнкрофтом, он всегда сможет использовать этот козырь. Скотт мысленно улыбнулся, подумав, что Бэнкрофт теперь у него на крючке.

— А все же неплохая штука этот курм, — заметил он после долгого молчания.

Но Бэнкрофт сосредоточенно слушал Мора, который рассказывал о бедах, постигших деревню и всю расу моноподов.

— Зимы становятся все холоднее, и лето уже не такое теплое, как раньше. Добыча шуум падает. С каждым годом на продажу выделяется все меньше и меньше... а в деревне все больше пустых хижин. У нас накопилось много денег, но что толку в богатстве, если твой собственный дом становится тебе враждебен?

— Это все, что вы заготовили со времени моего последнего приезда? — Бэнкрофт указал на ворох шкур в центре помещения.

— Все, и еще шесть шкур в твоей хижине. Итого пятнадцать. И к тому же не лучшего качества.

Бэнкрофт печально улыбнулся:

— Ты не должен так говорить, Мор. Так не говорят хорошие коммерсанты. Мне шуум кажется вполне нормальным. Скотт, взгляни-ка. Редкое зрелище — шуум в первозданном виде.

Скотт протянул руку и осторожно вытащил из кучи одну шкуру. Он положил ее к себе на колени и попытался сфокусировать непослушные глаза. Грязноватая шкура ничем не отличалась от тех, что лежали в их хижине: необработанная, она была не такой привлекательной, как красивые пушисто-кожаные пальто, столь ценимые женщинами Земли. Основа меха была в порядке: мягкая кожа с невероятно тонкой текстурой. Но сам короткий мех, состоящий из тонких шерстинок, был матовый и темный, и шкура в целом, казалось, требовала основательной чистки. Скотт отбросил шкуру обратно в кучу и вытер руки о штаны.

— Просто удивительно, какие чудеса творит выделка, — заметил он. Слова прозвучали не слишком вежливо.

Подкрался вечер, зажглись лампы. Воздух в куполообразной хижине стал горячим и густым. Курма было выпито достаточно. Наконец Бэнкрофт поднялся на ноги и помог встать Скотту. Вместе они вывалились на ледяной, колючий ветер, оставив карамбиан дремать в хижине. Моноподы спали стоя, прикрыв веком единственный глаз.

— Ну что ж, — сказал Бэнкрофт после завтрака, — пора показать тебе, что тут к чему.

Настроение у Бэнкрофта было слегка садистское. Он отметил, что на этот раз взял над Скоттом верх. Тот сидел на полу, обхватив голову руками, и явно не желал ничего, кроме как забыться, зарывшись обратно в шкуры шуум. Сам же Бэнкрофт, привычный к курму, чувствовал избыток энергии. Больше такого шанса могло и не представиться, поэтому Бэнкрофт намеревался выжать из ситуации максимум возможного.

Опираясь о шершавую стену, Скотт с кряхтением поднялся, вслед за Бэнкрофтом вышел из хижины и зажмурился от яркого света. Десять минут спустя они уже шагали по ноздреватой почве, похожей на толченую пемзу, выбеленную свирепым солнцем. На небе цвета синего металлика не было ни облачка, но разреженный воздух тем не менее оставался прохладен.

— Здесь когда-нибудь идет дождь? — поинтересовался Скотт.

— Только на Великой равнине Ко. Она впереди в пятнадцати километрах, за хлыст-рощей. Ветер здесь дует только со стороны океана и только в глубь материка. Великая равнина лежит в центре континента, и воздух поднимается над ней в течение всего дня, привлекая влажные массы с океана. Ночью влага конденсируется и выпадает. Если верить местным, дождь идет на равнине каждую ночь.

— Откуда берут воду в деревне?

— Из колодцев. Ни рек, ни водоемов здесь нет. Грунт слишком пористый.

Головная боль немного утихла. Скотт нацепил солнцезащитные очки и, щурясь, оглядел залитый солнцем невыразительный ландшафт. Одна сухая земля повсюду, насколько хватало глаз. И лишь утоптанная тропа, по которой они шли, вносила разнообразие в унылый пейзаж. Прямая, словно стрела, она убегала туда, где бриллиантовая дымка отмечала начало хлыст-рощи. Иных признаков растительности не наблюдалось, и мертвый воздух пах серой.

— Что это? — спросил Скотт. Навстречу людям по тропе двигалась большая серая фигура. За ней клубилось облако пыли.

— Ах да. Вот и вторая из твоих любопытных форм жизни, Скотт. Гигантский гастропод, если я прав, в сопровождении карамбианина.

Скотт молча проглотил покровительственный тон Бэнкрофта, ради того чтобы получить больше информации.

— Гастроподы — земноводные семейства улиток, — продолжал Бэнкрофт. — Достигнув зрелости, мигрируют в глубь континента. Это очень удобно для карамбиан, которые приспособили их для перевозки грузов. И ходят слухи, что именно гастроподы являются источником шуума. Однажды Мор проговорился, что мехом выстлана внутренняя поверхность их раковин. Хочешь верь, хочешь нет. Лично я считаю это сознательной дезинформацией.

Существо подошло ближе, и Скотт разглядел, что оно и вправду напоминает огромную серую улитку пятиметровой длины — она передвигалась при помощи энергичных волнообразных движений. Вокруг гигантской раковины была повязана толстая веревка, конец которой спускался к четырехколесной повозке, груженной зелеными побегами и грибами белого цвета. Посреди этой груды, покачиваясь в такт колыхающейся повозке, стоял карамбианин и, судя по всему, дремал.

Из закругленного передка гастропода торчала антенна, заканчивающаяся сферическим глазом. Словно стрела, она была нацелена в небо. Животное ползло по тропе, ориентируясь частью по памяти, частью на ощупь.

Пока Скотт размышлял, стоит ли сойти с тропы, чтобы оставить громыхающей повозке как можно больше места, антенна гастропода резко наклонилась вперед и завибрировала. Обнаружив впереди помеху, гастропод явно испугался. Шарахнувшись в сторону, он сполз с тропы, пропахал мягкую почву и зарылся в нее, подняв облако пыли. Несколько мгновений повозка по инерции катилась навстречу Бэнкрофту и Скотту, пока натянувшаяся веревка не дернула ее вбок. Повозка свернула, и передние колеса въехали на резко повышающийся край тропы. Карамбианин вывалился из своего гнезда и грохнулся на тропу, да так, что вздрогнула земля. Теперь он лежал ничком, звеня от ужаса и слабо шевеля щупальцем.

— Нужно поднять его как можно скорее! — взволнованно крикнул Бэнкрофт.

Они бросились к беспомощной фигуре. Брюшной насос карамбианина судорожно трепетал — его работе мешала утоптанная почва тропы. Карамбианин дышал неглубоко и прерывисто.

— Постарайся держать тело ровно, друг! — приказал Бэнкрофт.

Карамбианину хватило сознания понять и выполнить приказ. Бэнкрофт и Скотт просунули руки под верхнюю часть туловища. Вес был немаленький, но на счет «раз-два» они сумели приподнять верхнюю часть монопода, пронести ее, двигаясь по кругу, к повозке и, приподняв, забросить на край. Монопод некоторое время не двигался, оставаясь под углом сорок пять градусов. Его насос жадно закачивал воздух и восстанавливал кровообращение.