Запрос в друзья - Маршалл Лора - Страница 63

— Что произошло на выпускном, Сэм? — Я стараюсь говорить спокойным тоном, дышать ровно и не повышать голос.

— Я столько раз собирался тебе все рассказать, Луиза. Ты должна мне поверить. Но я не мог потерять тебя и Генри.

«Но ты выбросил нас из своей жизни, — хочется сказать мне. — Если ты так боялся остаться без нас, почему же ты от нас ушел?»

— Я увидел, как она упала, подбежал, взял за руку, помог подняться. Сказал ей, что мы чуть пройдемся, чтобы она могла проветриться. Она была в панике, вцепилась в меня, не понимая, почему ей так плохо. Мы пошли по тропинке в лес. Там было темно, лунный свет не проникал сквозь листву, она все крепче вцеплялась в меня. — Слова льются потоком, словно бы запертые много лет, они теперь вырвались на свободу.

— Я завел разговор на другие темы, — продолжает Сэм. — Пытался отвлечь ее от того, что с ней происходило. Мы вышли из чащи и спустились к скалам, было слышно, как внизу плещутся морские волны. Мы присели. Я начал гладить ее по волосам, очень осторожно. Ей это понравилось, ее чувства были обострены тем, что ты подсыпала ей в стакан. Она откинула голову назад, и я стал ласкать ее шею, так же, как я это делал тебе.

Я вижу Марию, ее шею, белеющую в свете звезд. На воде танцует лунный свет, воздух пропитан морской солью.

— Потом она повернулась ко мне, зрачки у нее были расширены. Она спросила меня, что с ней, ведь она не так уж много выпила. Я-то знал, в чем дело, но не мог сказать ей.

«Мария, прости меня. Прости.»

— А потом я наклонился и поцеловал ее. Сначала она ответила мне, правда, Луиза, она ответила. Она хотела этого. Ты должна мне поверить.

Я хочу верить и верю ему.

— А затем… мы лежали на траве, я сверху, и она… она начала извиваться, пытаясь высвободиться, но я решил… я решил, что ей нравится. Я счел это игрой. Как это было позже с тобой. Просто такое притворство.

Ну да, как со мной. Но только я уже потеряла ту грань, где игра начинается и заканчивается.

— И я не останавливался. — Голос Сэма возвращает меня в реальность. — Она этого хотела, я в этом уверен. То, что она делала, — ну, ты ведь в курсе? Мы все были в курсе. Она отталкивала мои руки, но это была такая игра, так и было, потому что в конце концов она перестала сопротивляться и позволила мне сделать это.

Я представляю, как Мария, такая маленькая и хрупкая, она весила не больше пятидесяти килограммов, лежит, придавленная, под Сэмом, который к шестнадцати годам вымахал до метра восьмидесяти. Неудивительно, что она прекратила сопротивление, одна на скале, где грохот волн поглощал ее крики.

— После всего я думал, она полежит с минутку, как и я, чтобы собраться с мыслями, прийти в себя. Но как только я скатился с нее, она вскочила, одернула платье и устремилась в сторону школы. Она была не в себе. Я догнал ее и спросил, что она собирается делать. Она ответила, что пойдет и расскажет всем, что я с ней сделал.

Даже при том, что я с ужасом предвижу, чем закончится эта история, какая-то часть меня ликует, узнав об этом маленьком акте протеста.

— Что я наделал, Луиза?! А что она наделала? Она ведь пришла туда со мной. Она хотела этого не меньше, чем я. Потом она начала показывать мне кисти и рот, все было в ссадинах и в крови. Я, конечно же, не хотел делать ей больно, но иногда следы остаются, разве не так? И их наличие — не причина, чтобы быть против.

Я помню, как одна моя коллега, увидев рубцы у меня на запястье, спросила про них. Застигнутая врасплох ее вопросом, я промямлила, что обожглась в духовке. Она как-то странно глянула на меня и с той поры держалась подальше.

— Я сказал, что никто никогда ей не поверит, учитывая ее репутацию, но она только пожала плечами и пошла дальше. А потом принялась орать изо всех сил: «Насилуют!» Мария приближалась к лесу, не переставая кричать. Я бросился за ней, догнал и, встав перед ней, схватил за руки. Я сказал, что это не было изнасилованием, она должна прекратить повторять это слово, но она плюнула мне прямо в лицо, обозвала насильником и спросила, знаю ли я, как поступают с насильниками в тюрьме.

Мне хочется плакать, негодовать и ликовать от ее храбрости.

— И тогда я понял, что она не шутит. Она действительно собирается рассказать, и ее не заботит, как она будет при этом выглядеть и поверит ли ей хоть кто-нибудь, — говорит Сэм. — И даже если ничего не докажут, найдутся люди, которые навсегда изменят свое отношение ко мне. И тогда мне придет конец, Луиза. — Его голос срывается, в глазах сверкают слезы. — Это определило бы всю мою дальнейшую судьбу, на всю оставшуюся жизнь я стал бы парнем, которого обвинили в изнасиловании. Я не мог этого допустить, Луиза, не мог позволить ей разрушить всю мою жизнь. Ты понимаешь меня?

Я настолько приучена ему верить, смотреть на мир его, а не своими глазами, что меня практически затянула, убаюкала его версия этой истории: невинная жертва, несправедливо обвиненная, оклеветанная. Но только время для признаний он выбрал неправильное. Если бы он признался несколько лет назад, до того, как он изменил мне и нашему сыну, когда я все еще была под его чарами, я, может, поверила бы ему и посочувствовала. Может быть, даже поняла бы его. Но я видела невыносимую боль в глазах матери и золотой кулончик-сердечко на тонкой цепочке. Я освободилась от своих шор.

— Не было у меня выбора, поверь. Не мог я отпустить ее, чтобы она повсюду болтала про нас. Мне пришлось… заставить ее молчать.

О, Мария, прости меня! Я думаю о Бриджит и о боли, которая печатью лежит на ее лице от мыслей о том, что, по ее мнению, произошло с Марией. Правда станет для нее последней каплей. Хотя она, наверное, никогда не узнает правды, понимаю я, глядя на сидящего рядом Сэма и вспоминая мертвое тело Софи. Я в курсе, что случается с людьми, которые слишком много знают про Сэма.

— Времени потребовалось больше, чем я думал. — Он говорит тихим голосом и снова напоминает мне Генри, признающегося в своих детских преступлениях: краже сластей из буфета, разбитой статуэтки, которую ему не разрешали трогать. — Но в конце концов она затихла. Я не мог оставить ее там, поэтому решил дотащить до края скалы и сбросить вниз. К тому времени уже пошел дождь, она то и дело выскальзывала из моих рук — меня очень сильно трясло, а она была такая тяжелая. Но все-таки я доволок ее и положил на траву. В тот момент я плакал, Луиза, правда, плакал, я ее практически не видел.

Он делает паузу, отпивает вина, и бокал выскальзывает у него из пальцев. Его лицо покрыто испариной.

— Я опустился рядом с ней на колени и заметил нечто, что все изменило: у нее затрепетали ресницы. Она все еще была жива.

Кровь стынет у меня в жилах. У Сэма был второй шанс, но он им даже не воспользовался.

— Я посмотрел на волны и задумался о своей дальнейшей жизни, о том, во что она превратится, если я сейчас остановлюсь, побегу наверх и вызову скорую. Сначала все будет хорошо, я скажу, что нашел ее в таком состоянии — и стану героем. На какое-то время. Потом я вспомнил, с каким лицом она плюнула в меня, и понял, что как только она очухается, ее первым словом будет та же ложь: насильник.

Я вцепляюсь в края стула. Все годы, прожитые вместе, мытарства с ЭКО, радость от появления ребенка — все это исчезает без следа. Я-то считала, что худшее, что он мог сделать, — это бросить меня: разрушить все, уничтожить наше счастье, испоганить само воспоминание о нашем общем прошлом. Как же я ошибалась!

— Я видел, как в темноте сверкает ее кулон, словно подмигивая мне. Мне пришло в голову, что по нему ее можно будет опознать потом, когда найдут тело, что кулон будет все еще на… скелете… — Его голос сходит на нет, он сжимает кулаки и трет ими глаза, как будто хочет стереть воспоминания.

— Поэтому я снял его и сунул в карман, — продолжает он, все еще отводя взгляд в сторону.

Боже мой, значит, все это время кулончик был у Сэма. Где же он его хранил? Меня пробирает дрожь при мысли, что я могла на него наткнуться в любое время, освобождая какой-нибудь ящик или роясь в глубине шкафа.