Незваный гость (СИ) - Коростышевская Татьяна Георгиевна - Страница 2

Попович сложила перед собой руки, на мизинце правой чернело пятнышко ружейной смазки:

– Надобность прозывается Блохин Степан Фомич.

– Пристав покойный? Так он в начале груденя еще… – Губешкина поискала подходящее слово, - в петлю полез.

– Берендийские почтовые службы оставляют желать лучшего, – кивнула девушка, – сообщение о его кончине было получено нами только третьего дня. Меня прислали выяснить обстоятельства смерти.

– Целого надворного советника? - недоверчиво переспросила хозяйка.

– У покойного господина Блохина в столице кое-какие связи имелись, в регулярной переписке он состоял. Досадно, но его послание от пятого груденя в чародейский приказ доставили одновременно с вестью о самоубийстве.

Губешкина о персоне, с коей покойник коpреспондировал, спросить хотела, но передумала. Меньше знаешь, крепче спишь. Эх, Митрофан, удружил тетушке, ничего не скажешь. Казалось, похоронили пристава за оградой погостной, как самоубийц и положено, да и забыли. Ан нет, вон оно как. Чиновник седьмого класса, это вам не ежик чхнул. Девка неглупая, с револьвером управляется, cлова правильные говорит. Но девка. Небось, если б в столицах к Блохину с большим вниманием отнеслись, мужика бы прислали. А Геля эта что? Ну поживет с неделю, носик свой любопытный куда-нибудь посует, да и отбудет восвояси. А Захарии за помощь – почет и благодарности, да, может, Митрофану по службе вспоможение малое.

– Понятно, - протянула наконец старуха, вызвав у собеседнице грустную и не относящуюся к разговору улыбку, будто это «понятно» о другом человеке ей напомнило, – спрашивай, Евангелина Романовна, обо всем без утайки тебе поведаю и обо всех.

На столе будто по волшебству появился блокнотик в кожаном переплете, а в руке надворного советника – свинцовый карандашик.

– Погоди писать, – хозяйка откинула крышку резного ларца. – Давай, для начала, на тебя картишки раскину, барышня Попович. А ну, колоду сдвинь, да не этой рукой, левой, к себе… правильно. Сейчас тебе провидица Зара всю правду скажет, что было, что будет, на чем сердце успокоится.

Начальник чародейского приказа Семен Аристархович Крестовский смотрел на соломинку в своей руке с таким видом, будто она в любой момент могла выстрелить.

– И у тебя длинная, - сообщил Эльдар в пространство, - значит, в Крыжовень ехать Геле.

Я кивнула, сжала кулак, разламывая свою соломинку, и бросила сор под столешницу, в корзину для бумаг.

– Судьба, - пожал плечами Иван Иванович.

Чардеи! (Никак не получалось от Вольского просторечия окончательно избавиться, вот я их так мысленно и называла – чардеи.) Каждый из них в этой жеребьевке подколдовывал, к гадалке не ходи. Но, к счастью, против простого шулерства колдовства ещё не изобрели. Только и требовалось, самой банк держать, то есть четыре абсолютно одинаковых соломинки в сжатой ладони, да позволить коллегам прежде меня вытянуть.

– Значит так, - сказал Крестовский деловито, - сыскарики, жребий этот мы сейчас обнулим, и назначим…

– Протестую! – перебила я начальство. – Вы, шеф, своим обнулением выказываете обидное недоверие своей подчиненной.

– И что? - сверкнул Семен синими глазищами.

Взгляд я выдержала, и даже не разревелась.

– А то, ваше превосходительство, что прочие ваши подчиненные могут начать то же самое выказывать. Правильно-де, нечего женщин в провинцию откомандировывать, не женское это дело. А от этого всего шаг до мысли, что в приказе слабому полу не место. Мысли, заметьте, крамольной, высочайшему указу нашего императорского величества противоречащей.

Уголком глаза я отметила недоверчивое внимание, с которым на меня уставились Зорин с Мамаевым. Мой верноподданнический тон обмануть их не мог.

– Уж не собираетесь ли вы, Евангелина Романовна, – сказал Крестовский самым неприятным своим голосом, - в следующем пассаже упрекнуть меня в том, что-де не умею службу от личной жизни отделять?

Честно говоря, подобная тирада у меня к финалу была припасена, так сказать, на погоны. Поэтому я замотала головой, выражая лицом незамутненную придурковатость, столь ценимую любым начальством:

– Как можно, Семен Аристархович?

Зорин по обыкновению выступил примирителем.

– Сдается мне, дама и господа, не с того начинаем. Ты, Семен, сперва нас в дело посвяти, а после решим, кого на него отправить.

– Протестую! – повторила я в который раз за день. - То есть, против последней части, Иван Иванович. Исполнитель избран жребием, и теперь именно его , то есть меня ввести в курс надо.

Шеф отвернулся, оседлал стул в центре ковра, обвел присутствующих взглядом:

– Неужели название Крыжовень вас ни на какие идеи не натолкнуло?

Меня натолкнуло на мысли о варении с последующим слюноотделением, но я их озвучивать этого не стала.

– Да не томи уже, - Эльдар придвинул стул поближе к моему столу, чтоб Крестовскому не приходилось вертеть головой из стороны в сторону.

– Степка Блохин? – вдруг спросил Зорин. - Ординаpец твой? Ты ему, кажется в этом Крыжовене местечко околоточного выхлопотал?

– Семушка никого заботами не оставляет, - шепнул мне смешливо Мамаев, - особливо из братьев по оружию, денщика даже к должности пристроил. Крыжопень, надо же! Ох, прости, Гелюшка, все забываю, что ты дама.

– Я все слышу, Эльдар,– сообщил Крестовский кисло. - Продолжишь над начальством потешаться, сам в эту тьмутаракань поедешь, да не просто так, а занять освободившееся место тамошнего пристава.

– Не околоточный? – уточнила я, черкая в блокноте. - Пристав? Блохин Степан… Как по батюшке?

– фомич. Блохин Степан Фомич, отcтавной прапорщик.

– Женат? Дети есть?

Как бы шеф не был на меня зол, деловитость ему очень нравилась. Я же писала, чтоб смотреть на строчки, а не на львиногривого своего действительного статского советника. Служба и личная жизнь, как вас разделить? Эх, Геля, решать тебе что-то пора. Потому что не делится оно, хоть тресни.

– Нет, - ответил Крестовский. - Блохин холост и бездетен, а с груденя шестого числа ещё и мертв.

Я обвела первую строчку траурной рамкой.

– Когда узнали?

Шеф хмыкнул:

– Нынче утром, когда запросы из Змеевичской управы разбирал.

Начало груденя, а сегодня у нас двадцать пятое число лютаго. Три месяца. Однако, работа нашей почты оставляет желать. Дождутся ироды конкурентов, гнумы давно в сенат предложение о частных письмодоставках внесли. Глядишь, к осени вопрос и решится.

Я записала дату и «уезд Змеевичи», к которому относился упоминаемый Крыжовень.

– Причина смерти?

– Официально – самоубийство.

– Наследники имеются?

– Дальние родственники, но им, по понятным причинам, ничего не перепадет. Сам Степан богатств не нажил.

Ну да, если бы этот Блохин на службе жизни лишился, то и пенсия его и что-нибудь за выслугу перешли бы по наследству, а так… Кошмарная ситуация. И позор.

– Ну ведь господин пристав не сам руки на себя наложил? - спросил Мамаев. – Иначе мы бы сейчас не заседали.

– Давай, Семен, - Зорин поглядел на часы, - карты на стол. Ты со Степкой, земля ему пухом, явно письмами обменивался.

Выхватить замусоленный конверт я успела первой. Мокошь-град, Кресты, его превосходительству… лично в руки… Ну и почерк!

– Пятое груденя? – Цифры на штемпеле оказались отчетливы. - За день до смерти? Когда пришло?

– Нынче, - вздохнул шеф.

Чтоб как-то утешить начальство я сообщила ему о гнумах и частных инициативах, кои непременно придут на смену берендийскому почтовому ведомству, одновременно извлекая и разворачивая на столешнице листок в косую линейку, исписанный с одной (я проверила) стороны казенными синими чернилами.

Мамаев заглядывал мне через плечо, скрип стула возвестил, что Иван Иванович покинул насиженное местечко, чтоб полюбопытствовать.

Обязательных приветствий в письме не было, как и абзацев, и заглавных букв.

«Плохо дело, – писал покойный, – обложили твари злобные, заморочили».