Ловец душ и навья невеста (СИ) - Ярошинская Ольга - Страница 19

— Я не могу винить Уго, — сказал Рихард, снова погладив тонкие запястья. — Да, его манеры оставляют желать лучшего…

— Он предложил мне пять шендеров! — воскликнула Карна и попыталась выдернуть руки, но Рихард ее удержал.

— Мало, — согласился он.

— Да не в этом дело! — возмутилась она. — Как будто есть какая-то сумма, за которую я бы согласилась… Нет, даже думать об этом не хочу! Зачем ты напомнил?

— Прости, — покаянно сказал Рихард. — Похоже, это становится традицией — каждый вечер просить у тебя прощения.

— Твой друг его не заслуживает, — фыркнула она.

— Ты ведь будущая монашка, — напомнил он. — Где твое смирение и милосердие?

Карна, чуть прищурив глаза, пристально посмотрела на Рихарда.

— Знаешь, у меня есть одно воспоминание, которое тебе наверняка понравится.

— Хорошо, приступим, — согласился он. — Только сначала глубоко подыши и успокойся, а то у тебя и так пульс частит.

Карна послушно вдохнула, выдохнула, посмотрела ему в глаза.

— У тебя тоже глаза… необычные, — сказала она.

— Ты хотела сказать «красивые»? — поддел ее Рихард.

— Если бы хотела, то так и сказала. Тебе надо воспоминание или нет?

— Давай, — кивнул он. — Яркую деталь.

19.

Ослепительно белый заварочный чайник теплый и тяжелый, возле крышечки выступила испарина. Золотистая струйка течет из тонкого носика в чашку, стоящую на блюдце. Белая скатерть, белая посуда. В вазе посреди стола пышный букет белых пионов. На стуле справа — кукла в матросском костюмчике, у нее рыжие, криво остриженные волосы, а глаза зарисованы зеленым. Перед куклой тоже чашка чая, пар поднимается вверх легкой дымкой. Небо ясное, без облаков, и резная крона дуба бросает кружевную тень на террасу.

— Как прошел твой день, Эдмон? — спрашивает Карна. Ее голос совсем детский, но она произносит слова манерно и чуть устало, как взрослая дама. Одна ложка сахара опускается в чашку. Карна размешивает его совершенно беззвучно, кладет ложку на блюдце. — У меня тоже все хорошо, спасибо, что спросил. Занятия отменили, потому что мадам Элоиз приболела. Но я прочитала длинный рассказ и выучила таблицу умножения на шесть.

Чай вкусный и пахнет мятой. В хрустальной вазочке на столе шоколадные конфеты.

— Угощайся, — разрешает Карна. — Они с орешками.

Кукла таращит на нее замазанные зеленой краской глаза. Внизу слышны голоса, и Карна смотрит через перила. Родители встречают гостей. На маме пышное розовое платье, она обещала, что Карне сошьют такое же. Кто-то заходит в дом, кто-то идет гулять в сад. Вечером прием, и Эдмон тоже приедет вместе со своими родителями.

— Я соскучилась, — доверчиво признается Карна кукле.

Солнечные зайчики пляшут по столу, застеленному белой скатертью, внизу смеется мама, вечером будут танцы, а впереди лето и целая жизнь, и ее счастье такое абсолютное…

Рихард вынырнул из воспоминания. Пульс под его пальцами почти не ускорился.

Карна моргнула, и зрачки ее сузились.

— Чаепитие с куклой, — сказал Рихард. — Мило. Я, правда, надеялся на что-то более волнующее.

— Я была счастлива тогда, — пожала плечами Карна. — Как принято одеваться в таверну?

— На тебя все равно обратят внимание, — ответил Рихард. — Что бы ты ни надела.

Она пошла наверх, а он невольно потер грудь и поморщился, словно от боли. Воспоминание было таким, как надо: светлым, добрым, и действительно дорогим для нее. Он бы и сам не смог выбрать лучше. Но ему отчего-то хотелось плакать, а сердце сжималось от чужой тоски по утерянному, или несбывшемуся.

***

Газета упала на стол перед мужчиной, и тот недоумевающе поднял глаза на посетителя в запыленном полицейском мундире.

— Не ожидал тебя увидеть… Что это? «Вечерняя Рывня»?

— Не что, а кто. Посмотрите на фото.

Мужчина нацепил на крупный нос очки, висящие на груди на толстой золотой цепочке, приподнял газету и подвигал ее туда-сюда, чтобы найти оптимальное расстояние.

— Мирабелла Свон. Сиськи у нее отличные. Постой-ка, Вилмос ее шпилит? Вот паскуда!

— Женщина за ее плечом, — сказал гость и, не дожидаясь приглашения, уселся в кожаное кресло.

— Не может быть, — протянул мужчина, всмотревшись в фото.

— Я тоже не сразу поверил, но это она. Каролина Кеза. Невеста с навьей свадьбы.

— Что ж… Мы ведь решили оставить ее в живых. Бедняжка не виновата, что ее отец оказался таким упертым ослом.

— Она видела нас вместе. И кое-что еще...

— Ты слишком много мнишь о себе. Твою невыразительную рожу она давно забыла.

— Она-то да, а вот ловец…

Мужчина кинул взгляд поверх очков на своего посетителя и уткнулся в страницы. Иногда его губы слегка шевелились, а седые брови сдвигались к переносице. Дочитав, он отбросил газету на стол.

— Вот навье дерьмо, — выпалил он в сердцах. — Что ж ей ровно-то не сиделось? Я думал, она отправится на лечение, если не помрет от пережитого. Или уйдет в монастырь… Как ее вообще угораздило устроиться помощницей к ловцу, да еще такому?

— Это может быть опасно, — подтвердил полицейский.

— Он может увидеть ее воспоминания, — кивнул мужчина.

— Сможет узнать нас, понять, сопоставить факты…

Мужчина пожевал нижнюю губу, задумчиво побарабанил толстыми пальцами по столу.

— Кто-то из них должен умереть, — веско произнес он.

— Кто?

Он снова посмотрел на фото. Каролина выглядела испуганной и жалась к суровому мужчине, чей взгляд прожигал насквозь даже с дешевых страниц провинциальной газетенки.

— Без разницы. Решай сам.

20.

В таверне «Пьяный голубь» было немноголюдно и хватало свободных столов, но Рихард отвел ее в самый дальний угол, отгороженный чем-то вроде высокого плетня. На нем рядком сидели чучела голубей, и кто-то определенно был пьян: то ли птицы, то ли таксидермист.

— А почему в Рывне названия рестораций связаны с птицами? — спросила Карна.

— Ты так хорошо знаешь ресторации Рывни? — тут же поинтересовался Рихард, садясь напротив нее.

— Слышала… — ответила она и пересела левее, чтобы чучело голубя не косило на нее искусственным глазом.

— Здесь подают пироги, начиненные голубиным мясом и вымоченной в спирте клюквой, — задумчиво сказал Рихард, — но я бы тебе не рекомендовал, учитывая, как тебя развозит от спиртного… Может, поэтому так назвали. А еще в птиц не вселяется навь, и с ними связано много добрых примет. Даже их дерьмо — к деньгам. Если хочешь, могу спросить у хозяина таверны, но он то еще трепло. Сходу придумает с десяток историй, в каждой будет фигурировать голубь, и все будут ложью. А вот и он, кстати.

Карна обернулась и увидела массивного мужчину, чье брюхо, казалось, не падает до колен только благодаря толстенным подтяжкам. Он задержался у столика позади и обратился к посетителям.

— Пива? Вина? Сегодня есть повод выпить, друзья. Слышали новость? — он картавил и шепелявил, и Карна невольно повернулась сильнее, чтобы разобрать его слова. — Наш ловец выкурил навь из жруна. Разодрал ему пасть собственными руками, — хозяин таверны взмахнул пухлыми широкими ладонями, вытаращил глаза и оскалил зубы. Двух передних не хватало, что объясняло и его невнятное произношение, и обильные брызги, летящие изо рта.

— Я читал, что собака осталась цела, — возразил голос за ширмой. — Ловцу незачем применять физическую силу. Он смотрит прямо в душу, как господь бог, и видит все. Он увидел тьму в жруне и испепелил ее взглядом.

— Да что ты брешешь, — возразил другой голос. — Ни черта он не видит. Всех ловцов давно скинули в Черву, а перед этим выжгли глаза. Навье племя. Туда им дорога.

— Наш Рихард — настоящий ловец, старая школа! — горячо возразил первый. — Как думаешь, кто завалил Олафа Златоглазого, что сидел на тракте в Унежу?

В ответ послышался неразборчивый матерный бубнеж, из которого Карна поняла только, что не диво, если Олаф сдох сам.

— Наш ловец это сделал! — сказал первый голос с такой гордостью, будто Рихард ему сын родной. — А когда помер старый Крипша, то ловец посмотрел ему в глаза и рассказал, где тот спрятал горшок серебра. Сын Крипши потом всех угощал в этой самой таверне!