Горячий угон - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 40

Деньги у него действительно были в куртке, только не слева, а справа. А слева, в специально пришитом кармане, находился подарок прапорщика Сивого, который Гаврош действительно все время поправлял, так как он оттягивал куртку и она съезжала с плеча. Потому что это был не просто какой-то подарок, а боевое холодное оружие – давно списанный увесистый автоматный штык образца шестидесятых годов. Именно штык клинкового типа, а не современный штык-нож, который больше инструмент для перекусывания проволоки. Этим штыком Гаврош почти два года колол свиней, так что свиной крови он напился вдоволь. Пробовала ли потускневшая сталь человеческую кровь, история умалчивала, но сейчас этот вопрос предстояло прояснить.

– Ладно, угадал, держи! – Гаврош сунул руку под куртку, выхватил штык, выдернул из ножен.

Раз! – клинок, почти по рукоятку, вошел Фитилю точно между пятым и шестым ребром слева. Он мог застрять, поэтому Гаврош рванул изо всех сил и выдернул штык назад. Тело Фитиля тяжело рухнуло на землю.

Орех бросил веревку и отпрыгнул назад с обезумевшими глазами. Гаврош рванулся к нему.

Два! – этот удар тоже оказался точным. Гаврош резко выдернул оружие, и второй труп повалился рядом с первым.

Он огляделся. Вокруг никого не было. За кустами протекала небольшая речка, в ней плавали несколько уток. На поросшем высокой травой пустыре лежала куча спиленных веток. Гаврош вытер клинок об одежду Ореха, проверил карманы обоих, обнаружил немного денег и справки об освобождении. Затем по очереди подтащил трупы к реке и столкнул в воду. Убедившись, что они утонули, далеко забросил штык, следом отправил и справки, предварительно разорвав их на кусочки.

На всё про всё ушло не больше двадцати минут, хотя Гаврошу показалось, что прошла вечность. Покончив с внезапными делами, он двинулся через поле и вышел на дорогу, где остановил пожилого мужчину на старенькой «Ауди».

– До города не подвезёте?

– Садись!

Он сел на заднее сиденье, стараясь не показывать лицо. По дороге водитель попытался завести разговор: откуда, мол, да к кому приезжал…

– Из города я, отпускник. Дачу хотел снять на месяц, – соврал Гаврош.

– Ну, и как?

– Не хотят пускать. Или дерут три шкуры. Лучше в городе отдохну…

– Да, цены сейчас кусаются, – кивнул водитель.

На этом диалог и окончился. Всю оставшуюся дорогу Гаврош слушал монолог про то, как было раньше, не то что сейчас…

– Возле автобусной остановки тормозните! – попросил он, когда въехали в город.

Денег за проезд старик не взял.

– Что ты, что ты! – замахал руками. – По пути же!

– Ну, спасибо, отец!

Гаврош вышел у остановки, но автобус ждать не стал, решив, что на вокзал, где могут быть милицейские патрули, лучше не соваться. Пешком вышел на трассу, сел в попутную фуру к дальнобойщику и за умеренную плату доехал до Тиходонска. А там рейсовым автобусом приехал в Яблоневку.

Многое изменилось на родине за время его службы. Молодёжь разъехалась в поисках лучшей доли, село пришло в упадок: опустела и лишилась шиферной крыши молочно-товарная ферма, многие дома заметно обветшали без хозяйских рук, некоторые были разграблены и уныло смотрели на мир окнами с выбитыми рамами.

Обветшавший родительский дом уже при первом взгляде навевал уныние. Достатком тут и не пахло. Да что там достатком – даже привычный запах свиней выветрился. Тетя Галя явно не сдержала слова о подъеме хозяйства. Покосившийся, пропахший сыростью из-за многочисленных течей в крыше дом, обвалившийся погреб, фундамент сгоревшего старого свинарника и начавший гнить новый.

Внутри стало еще беднее, чем раньше: то ли часть вещей распродали, то ли такое впечатление создавалось из-за того, что даже во временном солдатском жилище на подсобном хозяйстве было уютнее. Одна комната была забита чемоданами, узлами и баулами, в другой на двух кроватях разместились мать Гавроша и тетя Галя. Унылую картину дополнял стойкий запах мочи и плесени.

– Здравствуйте…

Ему никто не ответил. Мать даже не узнала сына – смотрела выцветшими глазами и что-то невнятно бормотала.

– Она уже полгода такая, – не дожидаясь вопросов, пояснила тётка.

– А что врачи говорят?

– Говорят: «Крепитесь, дальше будет только хуже».

– Понятно… А где же свиньи, где новое поголовье?

– Где, где! Сказала бы я тебе! Жизнь так повернулась, что вести хозяйство невозможно стало…

– Да вы и раньше не сильно его вели.

– Знаешь что, умник, – обиделась Галина. – Ты хоть на лекарства матери денег привёз? Зачем вообще заявился? Никто тут жить не хочет! Старики вымирают, молодые все разъехались. Нинку Кузнецову из института выгнали, она прикатила, пожила немного и пропала. Видно, не смогла уже прижиться, все вещички оставила – и фью!

Она глянула с любопытством, но Гаврош только пожал плечами.

– Что мне та Нинка!

Тетя Галя поджала губы.

– Мы тоже переезжаем. В Степнянске квартиру купили. Две комнатки в старом доме, не Бог весть что, примерно, как здесь… Володя уже там, на днях заедет на грузовике, нас заберет с вещами.

– Зачем же менять шило на мыло?

– А что делать? Эта хата не продается, на что наскребли – то и купили. А там все же город – поликлиника рядом, газ есть, печку топить не надо, вечно этот уголь носить… Работа, опять же – Володя сторожем устроился сутки через двое, десятка в месяц выходит. Сегодня он на сутках как раз. А здесь как жить?

– Да я тоже тут жить не собираюсь, – Гаврош вытащил из кармана половину своих денег, положил на кровать. – Только чтобы матери нормально жилось…

– Конечно, Сережа, не беспокойся, – подобревшим тоном ответила Галина, мигом смахнув купюры в карман заношенного халата. – Обедать будешь?

– Нет, в Тиходонск поеду. Буду там обустраиваться…

– А где ты такие деньжищи заработал? Ты ж не генералом служил…

– Свиней раскармливал, резал, а мясо продавали на рынке…

– Шустрый! – сказала Галина, и непонятно было – то ли одобрительно, то ли осуждающе. – А знаешь, Бабаскина убили?

– Какого Бабаскина? – по-прежнему безразлично спросил Гаврош.

– Ну, этого бандюка, как его… Никитоса! Я же тебе написала, что он вернулся. А вскоре его и убили. Как свинью зарезали: горло от уха до уха, и точный удар в сердце!

– Я такого письма не получал, – пожал плечами Гаврош. – Затерялось, наверное. У нас часто письма терялись.

Галина глянула испытующе.

– А к нам Горыныч сразу заявился, про тебя расспрашивал: не приезжал ли в отпуск, и все такое… Может, мол, это ты за отца отомстил?

– Так это не он отца-то, другой… Ну, да черт с ними, Бог накажет…

– Ты что, в Бога стал верить?

– Наставники у меня были набожные. Прапорщик Сивый и прапорщик Тверин.

– Ну-ну… Кстати, и Нинка как раз тогда пропала.

– Объявится, куда она денется…

Галина вздохнула.

– Ладно, мне надо Веру кормить…

– Корми. А я пойду.

– Ну, давай… Адрес наш в Степнянске запиши.

Гаврош вышел на улицу, глубоко вдохнул свежий воздух, осмотрелся. В окно никто не выглядывал: Галина готовит матери еду. Или, скорей всего, считает деньги… Он зашел в котух, вынул из-под стрехи маузеровский штык и черный блокнот, завернутый в полиэтилен. Все, больше ему здесь делать нечего. Окинув прощальным взглядом вросший в землю родительский дом, он вздохнул и пошел к остановке автобуса. Надо было начинать новую, городскую жизнь.

Охранник на проходной мясокомбината, пожилой мужчина с выправкой отставного военного, доложил по телефону: «Надежда Львовна, кандидат на работу прибыл. Нет, раньше не был, в первый раз».

– Сейчас за вами придёт начальник отдела кадров! – сообщил он, положив трубку. – Давайте, я пока вас запишу в журнал. Паспорт, пожалуйста!

Гаврош нехотя показал паспорт.

Вскоре появилась высокая сухопарая женщина в очках и с волосами, забранными в узел на затылке. Она походила на строгую учительницу младших классов. Они поднялись на второй этаж и вошли в кабинет.