Домик в деревне (СИ) - Вэрди Кай - Страница 40

— Пошто на землю мою пришли, ироды? Пострелять захотелось? Ну так стреляйте! — и, поведя рукой, перед ошарашенными солдатами, закричала сквозь слезы: — Стреляйте!

Неожиданно немцы развернулись и открыли огонь по стоявшим чуть в стороне своим. К стрелявшим бросились от машин, прекратив погрузку отобранных людей. Те, не долго думая, бросились врассыпную. По бегущим людям стали стрелять. Большинство падали, но кое-кому удалось убежать, особенно детворе. Опомнившиеся уцелевшие солдаты залегли и открыли прицельный ответный огонь. Подоспевшие от машин немцы начали расстреливать пытавшихся разбежаться стариков и детей, сгоняя их обратно к оврагу. Зазвучала адская какофония — шум выстрелов, команды на немецком языке, крики боли раненых, плач детей, вопли ужаса взрослых…

Аринка, пользуясь образовавшейся сумятицей, схватила двоих ревущих малышей из тех, у оврага, за руки, и исчезла вместе с ними. Появившись через пару минут прямо посреди огненного шквала, успела схватить еще двоих, рывком притянула их к себе и снова исчезла.

Разделавшись со своими спятившими сослуживцами, фрицы вновь принялись отлавливать и сгонять деревенских, всех, кого только могли. Ошалев от произошедшего, они с опаской постоянно осматривались по сторонам и очень торопились.

Плачущие матери, стоявшие в сторонке с лопатами в руках, прятали за свои спины оставшихся сыновей, те женщины, чьи дети уже лежали в овраге, причитая, падали на колени, а кто и вовсе на землю, заливаясь бессильными слезами. Многие из тех, которых удерживали в стороне от приготовленных к расстрелу, бросались на защиту своих чад, к оврагу. Крики постепенно стихали. Бледные, с горячечным блеском в глазах, мгновенно повзрослевшие мальчишки мертвой хваткой удерживали оставшихся в живых матерей. Наседавших на немцев женщин безжалостно били прикладами в лицо, в голову, пинали ногами, и они падали либо без чувств, либо воя от нестерпимой боли — то ли физической, то ли душевной, не разобрать. Тех, кто все-таки умудрялся прорваться, расстреливали в спину.

Нюрка долго стояла посреди огненного шквала, крепко вцепившись в ручонку уже мертвого внука, не давая тому упасть в овраг, а другой рукой держа убитую годовалую внучку, изо всех сил прижимая окровавленного ребенка к себе. Крича не от физической, а душевной боли, она дергалась от попадавших в нее пуль, но продолжала стоять…

Она видела, как падали убитые односельчане. Видела рвущихся к оврагу кричащих женщин, видела сверкавшие лютой ненавистью и жаждой мести глаза мальчишек, державших матерей. Видела побелевшие от ужаса лица детей, жавшихся друг к другу и неспособных даже заплакать. Видела перекошенные лица немцев, снова и снова жавших на спусковые крючки автоматов. Видела, как их командир машет рукой, раздавая приказы, а пара солдат грузит трупы своих соотечественников в открытую полуторку. Видела, как с грузовика солдат передает канистры немцам, и те исчезают в ближайших дворах. Видела, как мгновенно занимаются пламенем дома, стоящие поблизости от парка, и огненный смерч охватывает все больше и больше строений…

Перед Нюркой появилась Аринка. Уже не замечая текущих из глаз слез, она подошла к вздрагивавшей от попадавших в нее пуль женщине и толкнула ее пылающей ладошкой в грудь. Последнее, что видела Нюрка — опрокидывающееся ярко-голубое небо с медленно плывущими по нему белыми пушистыми облаками, такое спокойное и самое обыкновенное, такое же, каким оно было вчера, и месяц назад, и год назад… Такое же, как тогда, когда войны еще не было, такое же, как и в детстве.

Перед солдатом, подававшим канистры, вдруг появилась девочка. Она была… странной. Очень красивая, с правильными чертами смуглого личика. Слишком спокойна, только, может, бледна. В карих глазах отражалось пламя разгоравшихся изб.

— Что смотришь? Что же ты, ирод, люди работают, а ты стоишь? А разливать это… — она лениво ткнула ножкой ближайшую к ней канистру, — кто будет? Ну что смотришь? Разливай!

Солдат, торопливо схватив канистру, принялся поливать бензином машину и, на сколько мог достать, землю вокруг нее и ближайшую полуторку. Смотря на подбегавших к нему что-то кричащих немцев, остатки канистры вылил на себя. Радуясь прохладным брызгам, переливавшимся в солнечных лучах, он вдруг вновь оказался в детстве, купаясь под струями воды, которыми его, смеясь, поливал отец. Смеясь в ответ, достал из кармана красивую металлическую зажигалку. Он успел чиркнуть колесиком и залюбоваться язычком пламени, прежде чем офицер расстрелял в него полную обойму пистолета.

Перед немцем, поливавшим дом из огнемета, а попутно и трупы, лежащие во дворе, и плетень, и деревья, внезапно встала девочка.

— Что ж ты, милый, так плохо стараешься? — склонив головку набок, с улыбкой поинтересовалась она у немца. — Смотри, сколько не политого вокруг? Ай-яй-яй, — покачала она головой, — непорядок. Исправляйся!

Немец вдруг увидел фигуры в дыму, вырезанные из дерева. Поняв, что их он почему-то пропустил, каратель повернул жерло огнемета и обрушил огонь на своих товарищей. Тщательно обработав этих, он двинулся дальше…

Офицер, пытавшийся охватить взглядом сразу все, не понимал, что происходит. Простая зачистка небольшой деревни вылилась в какой-то кошмар. И ведь партизанами даже не пахло! Его рота, двести человек отборных солдат, с которыми он прошел уже половину Советского Союза, вдруг сошли с ума. Из-за их массового помешательства он потерял замечательных крепких рабов — молодых девушек, с которыми можно было прекрасно позабавиться, а после отправить их в великую Германию, чтобы они неустанно трудились на благо процветания его прекрасной Родины, и крепких, румяных детей, в которых просто бурлила здоровая крестьянская кровь — сколько жизней могли спасти эти маленькие доноры! А теперь два грузовика взорваны, и партизаны тут вовсе ни при чем — это сделали его же обезумевшие солдаты, которых уже осталась едва ли треть. И вместо рабов он привезет полные машины трупов!

Он ждал, пока эти ленивые русские закопают ненужный Вермахту биологический материал, который точно не сможет принесли пользу великой Германии. Младенцы и маленькие дети, конечно, могут вырасти, но вряд ли они перенесут переезд, да и слишком много возни требуется. Есть сильные молодые русские женщины, которые смогут родить еще не один десяток младенцев. Так что от этих, как и от бесполезных стариков, необходимо избавиться.

Неожиданно прямо перед ним встала маленькая, худенькая кареглазая девочка. Таких — черноволосых, курчавых — требовалось истребить в первую очередь, чтобы гнилое семитское семя больше не могло произрастать на землях, находящихся под рукой великой страны. А эта стоит спокойно, смело смотрит прямо ему в глаза, еще и нагло что-то говорит насмешливым тоном!

На скулах офицера заходили желваки. Выхватив пистолет, он, направив его на девочку, нажал на курок. Раздался сухой щелчок. Черт! Он же все патроны выпустил в этого идиота с бензином! Махнув рукой пробегавшему мимо солдату, он забрал у него автомат и направил его на девочку. Та только шире улыбнулась и повела рукой. И… на офицера вдруг начала надвигаться бесконечная армия людей. Они шли, гордо подняв головы, несломленные, со смертельными ранами, с дырами в головах, сплошь облитые кровью… Они шли, восставшие из своих могил, медленно и неуклонно надвигаясь на него. Офицер закричал, подзывая оставшихся солдат, а потом, подняв автомат, нажал на спусковой крючок. Он стрелял и стрелял, стремясь убить эту толпу, упрямо шагавшую прямо на него. Последнее, что увидел немецкий офицер в своей жизни — это направленное на него дуло пистолета его заместителя.

После гибели своего командира немцы спешно собрали трупы убитых товарищей, и, погрузившись на уцелевшую технику, с последними лучами солнца рванули из этой странной деревни, в которой погибли три четверти личного состава роты.

Аринка шла по пылавшей деревне. Горели дома, горели убитые люди, горели плетни, горели кусты и деревья. Сама земля пылала под ногами. Огонь лизал ноги девочки, обнимал и ласкал своими языками.