Домик в деревне (СИ) - Вэрди Кай - Страница 15

Вся рощица, в которой стоял дом Левонихи, была объята пламенем. Колдовкин дом пылал, рассыпая искры на полнеба. На фоне зарева замелькали тени людей, сбегавшихся к месту пожара.

— Пожар… — еле слышно прохрипел Захар пересохшим горлом, сглотнул и хрипло, превозмогая боль, рвущую связки, закричал: — Пожар!

За спиной затопали босые ноги, и Агафья, а следом и дети, рванулись к окну. Взглянув на зарево, все кинулись одеваться. Хватая одежу и натягивая на ходу рубахи и сарафаны, Игнатовы кинулись из дома. Агафья едва успела окликнуть Маринку:

— Маринка! За Глебушкой пригляди! Из дома не вылазь, дите береги! — и бегом бросилась за мужем.

К горящей рощице сбежалась вся деревня. Люди крестились, шепча молитвы и глядя на догорающий уже дом Левонихи, вспыхнувший свечкой и сгоревший в одночасье. К тому времени, как солнце выбралось из-за верхушек деревьев, все было кончено. От дома остались лишь дымящиеся головешки, да несколько обугленных, острых балок, нависающих над пожарищем. Левониха сгорела вместе с домом, даж хоронить стало нечего — ничего не осталось.

Люди, беспрестанно крестясь, перешептываясь и оглядываясь, расходились по домам. А над деревней, затянутой дымом, плыл колокольный звон, созывавший людей на воскресную заутреню.

Глава 8

Игнатовы, переодевшись в чистые, парадные одежды, всей семьей отправились в церковь. Отстояв заутреню, Захар приказал детям, особливо Нюрке, идти к иконе Божьей матери и на коленях молить ее о прощении и защите, даже Глебушку не пожалел, а сам с Агафьей отправился дожидаться батюшку.

Дождавшись отца Михаила, Захар с Агафьей рухнули ему в ноги, и, заливаясь слезами, рассказали о случившемся. Священник внимательно выслушал их, задумчиво оглаживая бороду.

— Известно ли тебе, сын мой, что проклятие — есть тяжкий грех против Бога? Святой апостол Павел заповедовал христианам: «Благословляйте, а не проклинайте!», ибо проклятие есть молитва дьяволу, — прогудел отец Михаил. — Где колдовка та, Левония? Пошто не пришла покаяться и испросить у Господа прощения?

— Сгорела она нынче утресь, батюшка, как есть сгорела. Ничего, окромя пепла, носимого ветром, и не осталося, — проговорил, снова бухаясь лбом об пол, Захар. — Подскажи, научи неразумных, что нам делать-то?

— Встань, сын мой. И ты тоже, — взглянув на Агафью, проговорил священник. — Самая большая заповедь — это заповедь любви, а проклятие — самый большой грех против этой заповеди. Христос пришел на землю, чтобы снять со всего человечества древнее проклятие. Значит, тот, кто проклинает, противится самому Христу.

— Так не мы же, а нас прокляли! — сквозь слезы простонала Агафья.

— Без вины? Огульно? — прищурился отец Михаил.

— Была вина, батюшка… Мы то не отрицаем, — снова бухаясь на колени, проговорил Захар. — Дочка наша, Нюрка, смолчала, когда беда случилася… Но она дитя еще, спугалася сильно. Но что нам делать теперя? Была бы жива Ливония, пал бы ей в ноги, молил ее о прощении, а нынче… Кого молить мне?

— Господа нашего, сын мой, — глядя на него серьезным взглядом, проговорил священник. — Вот потому, что дочь ваша дитя покамест, ее грех на вас лег, вам и ответ за нее держать. Но отвечу на вопрос твой. Нам всем следует каждый миг помнить, что всё происходящее с нами — радостное ли, скорбное — происходит не по воле других людей, но по Промыслу Божию. Потому, какая бы скорбь ни постигла человека, постигает она его лишь попущением Божиим. В ответ на проклятие Вам следует горячо молиться за насылающих его, осознавать свои ошибки, за которые оно последовало. Коль пожелаешь ты, прочту я особую молитву на снятие проклятия. Но и назначу епитимью за вину вашу. Ходите чаще в храм, старайтесь причащаться. Легче нанести рану, чем ее залечить, но покаяние и милость Божия врачуют всякую рану, либо дают человеку силы перенести испытание.

С возродившейся в сердце надеждой Захар заказал молебны за упокой души для Аринки и Левонихи, да за здравие всей своей семье. В тот же день отец Михаил пришел к ним и прочел молитву на снятие проклятия, и освятил дом и двор. Купил Захар и новые образа, поразвесил, где только мог, всюду кресты православные понавешал. Епитимью, наложенную батюшкой, исполнял истово, следя за тем, чтоб и все в семье свою епитимью исполняли.

Но все без толку было. Все вкривь пошло.

Спустя неделю после пожара у Игнатовых захворала корова. Захар рвал волосы на голове, но в епитимье, наложенной на него, было также и кровь не проливать, ни человечью, ни звериную, потому и зарезать не мог корову. Агафья рыдала горючими слезами, но сделать ничего не могла — больную корову доила да молоко в землю выливала. А спустя три дня пала корова. Пришлось Захару ее закапывать.

Следом за ней и вторая корова в землю ушла, а за ней и поросята один за другим сгинули.

Слегла Агафья. Встать на ноги не могла — тут же падала. Голова болела у ней до крика. Звуков никаких вовсе не переносила. Дети по дому, ровно духи, на цыпочках ходили, чтоб мать не потревожить. Да все поля обегали, цветки василька для нее собираючи да мяту разыскивая. Почитай, месяц Агафья бревнышком провалялась, но как пришла пора поля убирать, вставать стала потихоньку. Отваром все отпивалася. Покуда болела, у ней молоко пропало напрочь. Пришлось Маринке с соседкой договариваться, чтоб та молока хоть понемногу для Глебушки давала, не то ведь помрет младенчик…

Покуда вся семья на полях была, урожай собирала, с Глебом да на хозяйстве Маринка дома оставалась. Вот в один день затопила Маринка печь, уложила малого спать в люльку, сама за дровами в дровяник побежала, чтоб дров для печки натаскать, значит. Стала дрова-то брать, да видать, одно как неловко взяла, поленница-то возьми да и обвались. Ее и засыпало дровами. А одно полено, падая с самого верху, по голове ей сильно стукнуло. Да и остальные полешки потом еще добавили. Сомлела Маринка — много ли надо десятилетней девчонке? Там, под дровами, так и осталась лежать.

Вернулась семья с поля — Захару аж подурнело. Дом снутри весь дымом затянут, аж в окнах бело, и со всех щелей дым валит. Кинулся Захар к дому, Маринку кликая во все горло:

— Маринка! Маринка, бесова дочь! — а Маринка молчит, не отзывается…

Влетел Захар в дом, а там все белым-бело от дыма, не продохнуть. Маринка печь-то дровами на угли забила, а заслонку, чтоб дым-то в трубу шел, открыть позабыла, вот весь дым в горницу-то и натянуло с печи. Стелется дым по горнице, лишь возле самого пола его поменьше. Глаза слезятся, кашель грудь рвет, дышать нельзя вовсе. Закрывая рот и нос рукавом рубахи и щуря глаза, в которые будто соли горсть сыпанули, Захар бросился к окнам. Раскрыл одно да в него высунулся чуть не по пояс — отдышаться сквозь рвущий грудь кашель пытался. Глотнув чуть воздуху, остальные окна раскрывать принялся. Последнее то уж из последних сил едва открыл, да там, возле него, и свалился без чувств на пол, дыма наглотавшись.

Не дождавшись мужа, вслед за Захаром и Агафья в дом кинулась. Дыма-то уж поменьше стало, потому она, хоть и кашляла да задыхалась, но всеж дышать уже могла. Захара она сразу увидала, лежащего посередь комнаты. Испуганная, не знающая, как помочь, и понимая, что ей его не вытащить, Агафья огляделась, и, увидав ведро с водой, стоявшее возле печки, схватила его и всё и выплеснула на мужа.

Захар застонал, зашевелился. Агафья, причитая, кинулась к мужу, который, кряхтя, пытался на карачки подняться, но взгляд ее за люльку зацепился. Женщина, резко развернувшись, схватила люльку, дернула к себе, и, заглянув в нее, заголосила.

В люльке лежал Глебушка. На губах пена застыла, личико синее, из носа кровь лилась, да уж перестала. Рухнула Агафья на колени перед люлькою, запричитала. Захар, с трудом вставши на ноги, шатаясь, подошел и, охнув, схватил сына и, сшибая углы и косяки, ровно пьяный, вывалился на улицу.

Там, на свежем воздухе, распеленав дитя и обливаясь слезами, Захар принялся его тормошить, трясти, пытаясь заставить дышать. Вдруг, словно во сне, вспомнил он, как повитуха, Маринку принимая, оживляла ее, когда та, родившись, дышать не хотела.