Увечный поручик или приключения советского сержанта в 19 веке (СИ) - Алексеев Дмитрий Анатольевич - Страница 6

— Оказывается она мне не тетя, а мачеха, но сейчас самый близкий человек.

— Рад за вас, поручик, а вот я своих помощниц потерял, — вдруг загрустил Николай Васильевич. — Всех тиф забрал через месяц после вашего отъезда.

У Евгения вытянулось лицо:

— Как же так, а Виктория Степановна?

— И княгиня Некрасова тоже умерла, — у доктора показалась слеза на глазах, а Евгений ничего не мог сказать долгих пять минут.

Они помянули сестер милосердия и долго не могли ни о чем говорить. Затем Николай Васильевич рассказывал о своей больнице в Москве, а Евгений только вежливо слушал — перед глазами стояло усталое лицо молодой женщины, первое, которое он увидел, очнувшись в госпитале.

Известие о смерти хорошенькой княгини надолго выбило из колеи отставного поручика, и он со злостью на себя думал, что ничем не может помочь нынешним докторам, поскольку, кроме названий нескольких лекарств, в медицине был полный профан.

Глава 7

Наступила весна 1879 года. Россия, благодаря победе над Турцией, смогла снова войти в группу ведущих мировых держав и усиленно наращивала военную и промышленную мощь. Количество паровых машин возросло вдвое всего за 5 лет. Промышленный бум охватил все отрасли, особенно производство чугуна, стали и нефти. Естественно, студенты-технологи видели это и жаждали поучаствовать в техническом прогрессе.

Но весна действует на молодой организм студентов не хуже, чем на котов. Правда, мартовских концертов под окнами студенты не устраивали.

Субботним вечером в конце марта в комнате Аркадьева раздался стук и следом ввалилась загадочная полусогнутая фигура в мокром пальто, чем-то напоминающая Присса. Когда фигура сбросила мокрые шмотки на кресло, стало понятно, что это он и есть. Алексей долго молчал, развалившись на диване, Евгений тоже, понимая, что тот все-равно разродится и для этого акушер не требовался. Наконец, Присс шмыгнул носом и выдал многоэтажную фразу из одних матов. Евгений озадаченно смотрел на приятеля — обычно тот не позволял себе подобных вольностей в гостях.

— Понимаешь, брат, жизнь кончена… Доходился я по вертепам, теперь только пулю в висок или гнить заживо, — дрожащим голосом продолжил Алексей, изо рта которого разносился неповторимый перегар минимум нескольких сортов водки.

Слышать такое от обычно жизнерадостного Присса было в новинку и Евгений ждал продолжения, хотя суть понял. Гость повернул к хозяину мокрое лицо:

— На тебя, Женя одна надежда, ты же опытный, в пехотном училище, наверное, такое случалось, посмотри, — просительным тоном продолжал страдалец.

Евгений поморщился: опыт лицезрения венерических заболеваний у него действительно был, но не в пехотном училище, а на срочной службе сержантом, когда двое салаг подхватили триппер и он сопровождал их в походе по врачам. Поэтому просто сказал: «Показывай». Присс встал и начал расстегивать брюки.

— Ага, на стол вывали, — саркастически посоветовал приятель и уже громче, — в нужник ступай!

Долгое рассматривание при свете керосиновой лампы убедило «доктора», что это не сифилис, а гонорея, что тоже не подарок 19 веке.

— А теперь слушай, дурак, обоими ушами: сейчас бегом к врачу, потом в аптеку, раствор борной кислоты или марганцовки и постоянно полоскать; есть шанс, что зараза не разойдется по организму и прекрати ныть — это не смертельно, зато наука на всю жизнь, кстати и мне тоже.

Выпроводив приободренного друга, Евгений стал напряженно думать, как донести идею антибиотиков нынешним ученым-фармацевтам, но так ничего не придумал и лег спать. Последней его мыслью было: «Уж лучше онанизм, чем сифилис».

Полтора месяца не слышно было голоса Присса в коридорах института, но в мае он ворвался в комнату Евгения с бутылкой шампанского и объявил, что доктор признал его вылечившимся, но полоскать рекомендовал и дальше.

— Ты был прав, мой верный друг, больше никаких случайных связей, заведу знакомство с хорошенькой гувернанточкой и всем будет хорошо! — вещал довольный Алексей.

— А она будет ежегодно рожать тебе наследников папиного капитала, — подхватил Аркадьев.

— Да? Что же выхода нет?

— Если выхода нет, выйди через вход! Есть такая американская штучка, кондом называется, у вас на факультете такому не учат? — стараясь не смеяться спросил Женя.

— Понял я, не совсем дурак, — мрачно закончил Присс.

Евгений же подумал: «Странно, но на бытовом уровне умные ребята часто выглядят дураками».

Несмотря на интенсивные занятия в институте Евгению удалось составить чертежи, даже точнее эскизы, деталей макетного образца двигателя на бензине. Оставалось только отдать отлить чугунные детали, а уже механическую обработку делать в институте. В их факультативе все помешались на дирижаблях, спорить с ними Аркадьев не стал, просто спросил, какой двигатель они намерены поставить и с удовольствием смотрел на их растерянные лица.

Сдав все экзамены за второй курс, в конце июня Евгений отправился на заслуженные каникулы, которые решил максимально сократить для продолжения работ над двигателем.

Глава 8

Долгая дорога в поезде располагает к размышлениям и воспоминаниям, особенно если ехать двое суток. Женя вспоминал деревенское детство, естественно, Данилы Сазонова. Несмотря на положение нахлебника и постоянные попреки дяди и его жены, приятные воспоминания перевешивали. Он безумно любил деревенскую природу в любое время года, а любой физический труд только поднимал настроение. Поэтому наказание работой смешило его и никак не озлобляло. Он исходил все окрестные леса без особой цели, особенно зимой, а просто любуясь природой, следами зверей, ростом травы и деревьев. С 10 лет семья дяди запрягла его по полной программе, так что удивительно, как он успевал учится в школе, однако оценки у него были лучше, чем у двоюродных братьев. Те ненавидели Данилу, но справится с ним не могли даже вдвоем, поэтому гадили исподтишка. Особенно их раздражало, что Данила смотрел на них, как на пустое место, но «поучить» мог запросто.

В 13 лет Данила освоил управление гусеничным трактором и работал на нем летом, потому что штатный тракторист ушел в длительный запой, а план выполнять надо. Начальник отделения совхоза Кольшин естественно боялся сажать на дорогую машину мальчишку, но выбора не было и все лето Данила с шиком работал на грохочущей машине под завистливые взгляды пацанов и поощрительные улыбки девчонок. Дальше-больше, на следующий год ему доверили комбайн на уборке озимой, а потом и яровой пшеницы. И так каждое лето до отъезда в город.

Платить зарплату напрямую Даниле Кольшин не мог, поэтому деньги выписывали дяде, но треть заработка, он все-таки умудрялся отдавать напрямую Даниле, хорошо понимая, что от Егора Викторовича тот получит шиш с маслом. Деньги Данила тщательно прятал в тайнике в лесу, зная, что в городе его никто не поддержит. Так что поступать в институт он ехал с суммой в 600 рублей, которые положил в сберкассу и тратил с оглядкой на будущее. С первого курса с тремя ребятами он подрабатывал кочегаром за 60 рублей в месяц и жил как барин. Одно время Данила даже хотел остаться работать в селе, но желание получить высшее образование и любовь к механизмам оказалось сильнее. И, если бы не дурацкая драка, он спокойно бы выучился на инженера.

Общительным Данила никогда не был, а единственным, с кем он иногда вел откровенные беседы был дед Иван Шабров, который привечал Данилу с детства. Поговаривали, что в молодости у деда была любовь с бабушкой Данилы, но ту выдали за другого, хотя точно этого Данила не знал. Дед Шабров прошел все: в революцию был пацаном, а вот коллективизацию запомнил навсегда. На войне он был почти два года ездовым в артполку, геройств особых не совершил, но две медали по праздникам надевал.

В обычное время дед был сосредоточен и больше молчал, но по субботам после бани и поллитровки с закуской, он любил вести нравоучительные беседы с Данилой. То, что рассказывал Шабров никак не совпадало с книгами и учебниками. Иногда у Данилы дыбом вставали волосы от ужаса, верить не хотелось, но дед никогда не врал. Правда, немного протрезвев, дед заклинал нигде не повторять услышанное, поскольку «ОГПУ всю жизнь спортит». Особенно засел в голову рассказ о выселении кулаков из Буссевки при коллективизации в феврале 1930 года, когда 20 семей выгнали из домов и заперли в сарае для сена, температура в котором была как на улице. Снаружи караулили местные комсомольцы, чтобы никого не забрали родственники. Внутри для обогрева жгли костер и ночью пламя зажгло остатки сена. Пожар почти мгновенно охватил постройку, выбраться смогли только пять пацанов, остальные задохнулись или сгорели. По словам деда из всех выселенных в округе выжили единицы, не доехав до Казахстана.