Господин Изобретатель. Книги 1-6 (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич - Страница 31

Вот руки были хуже — ногти выросли кривые и как их ни опиливали и ни подрезали, правильно не росли. Кожа рук тоже была более поражена, но доктор утешал, что года через два будет лучше, просто руки сильно пострадали, когда я голыми руками горящие доски разбрасывал. А пока придется носить перчатки и обязательно смазывать кожу три раза в день питательным кремом.

Зашел как-то Агеев — на погонах мундира два просвета и три звезды: неужели полковник?. Потом вспомнил, что в императорской армии погоны полковника были с двумя просветами и вовсе без звезд, а кому были положены звездочки, то размер их был меньше чем в мое время.[50] Моё ли?

— Здравствуйте, господин подполковник! — поприветствовал я свежеиспеченного штаб-офицера. — Разрешите поздравить с заслуженным очередным званием!

— И вам желаю здравствовать! — ответил бывший ротмистр. — Вот, проститься пришел, посылают на южную границу.

— Жаль, — ответил я, — как-то я уже привык к вашим визитам, скучно теперь без вас будет.

— Не заскучаете, — засмеялся ротмистр. — Красочку-то вашу уже изготовили, только что-то они там не разобрались — горит она чадным пламенем и взрываться не хочет. Предварительный отчет ушел в ГАУ и там расценили опыты как неудачные, поэтому мою опеку с вас сняли, а нового никого не назначили, хотя я и просил, чтобы кто-то присмотрел за вашей безопасностью. Мое повышение в чине связано с вербовкой офицера немецкого Генштаба Альфреда Вайсмана и никак не с успехом создания новой взрывчатки, наоборот мне поставили в вину неудачу с ней, — усмехнулся бывший ротмистр. — Хорошо, хоть государь подписал приказ о моем производстве в следующий чин до завершения предварительных испытаний. Но наказать виновных в трате государственных денег на ненужное изобретательства надо, — поэтому и еду в Кушку. А вот вам, Александр Павлович, придется ехать в академию и на месте разбираться с неудачными испытаниями.

— Если вы помните, я предупреждал об этом, вот поэтому никто всерьез это вещество как взрывчатку и не воспринимал.

— Что же, будьте здоровы и желаю успехов, господин изобретатель, — сказал на прощание подполковник Агеев, — если что подозрительное заметите, немедленно обращайтесь в любое отделение Корпуса жандармов, назовите свою и мою фамилию и вам непременно помогут и защитят.

Тем временем лето прошло зенит и начало скатываться в осень. В больничном парке появились первые пожелтевшие листья как напоминание, что скоро их станет больше и больше. Парком в прямом смысле это, конечно, это трудно было назвать, но ходить между корпусами, утопающими в зелени было приятно.

Теперь, когда приезжал дед, мы вместе ходили по дорожкам. Со стороны мы смотрелись довольно странной парой: солидный пожилой купец с окладистой бородой и какое-то пугало в дурацком колпаке. Однажды дед приехал не то расстроенным, не то смущенным:

— Сашка, ты раньше знал, что Лиза решила уйти в монастырь?! — не то спросил, не то сказал он с какой-то непонятной интонацией.

— Нет, дед, откуда, — я был ошарашен. — Лиза, которая знает три языка, играет на фортепиано и неплохо поет, и вдруг в монастырь! Она, нестарая еще женщина, хочет запереть себя за высокой монастырской оградой.

— Да, все именно так, — ответил дед, — я понимаю, что монашество — дело богоугодное, но я не ожидал, что Лиза решится на это! Хотя, как пóслушница,[51] она потом до пострига может опять стать мирянкой.

— Я знаю, что Лиза верующий человек, — сказал я на это замечание деда, — но что подвигло ее на этот подвиг веры, неужели только скорбь?

— Да, Лиза глубоко скорбит по Григорию,[52] — заметил дед, — но она считает себя виновной и в твоем увечье, ведь она считает, что сама послала тебя в огонь, крикнув "Спаси Генриха!"

— Но ведь она была не в себе, — возразил я, — кроме того, я и без ее слов, сам бы туда полез, чтобы спасти его.

— Вообще-то я думал привлечь ее к нашей церкви старого обряда, — поделился со мной своими мыслями дед. — У нас в Рогожской слободе раньше три храма было, две богадельни, из них одна для душевнобольных, сиротский приют, но потом, по навету некого иеромонаха Парфения, еще при царе-Освободителе, все позакрывали и опечатали. С тех пор молимся по домам,[53] уж сколько раз наши именитые купцы и я с ними писали челобитные, жертвовали на сирых и убогих миллионы, а все прахом.

И вот Лиза надумала в Новодевичий монастырь уйти, а туда нужно богатый вклад сделать, вот она и отдаст обители дом и аптеку на Полянке, но это после пострига. Пока будет послушницей достаточно деньги внести — у нее есть на семейном счете в банке, говорит, что хватит. Но вот тебе потом жить будет негде, так что вселяйся ко мне, как выпишут тебя из лечебницы, хотя доктор советует в Европу, в санаторию поехать, лучше в Швейцарию, там чистый горный воздух, поедешь?

— И вот еще что Лиза велела тебе передать, — дед достал ключ с двумя сложными бородками, явно сейфовый, — это ключ от сейфа, где деньги вашей лаборатории лежат, там и бумаги кое-какие важные.

— Может там и журнал лежит, дубликат, или еще что, куда Генрих записывал результаты опытов, — подумал я, принимая ключ. — А что же Лиза сама не приехала?

— Она уже в обители с сегодняшнего дня, — ответил дед, — а не приезжала, потому что не может тебя такого видеть и чувствует вину за это. Мы потом ее сами навестим.

Наконец, наступил день выписки из больницы. За мной приехал дед, привез мои вещи с Полянки, чтобы переодеться, я сказал какие и где их найти. Дедовы слуги принесли целые корзины продуктов и обед у больных был сегодня праздничным. Перед этим дед вручил конверты персоналу, что лечил и ходил за мной. Особое внимание было уделено доктору и Агаше. Она не преминула посмотреть в конверт и разрыдалась:

— Благодетель вы мой, Иван Петрович, — причитала сиделка, кланяясь деду. — Здесь же на хороший дом с хозяйством и две, а то и три коровы. Вот и исполнилась моя мечта, уеду к себе в деревню, в Кузьминки, будет у меня свое молочное хозяйство.

— Да не кричи ты, Агафья, — попенял ей дед, но было видно, что он рад этим проявлениям благодарности. — Бери, заработала. Ты мне внука выходила, это я твой должник. Надо будет что, знаешь, где меня на Рогоже сыскать, помогу.

— А вас, Александр Павлович, никогда не забуду, — умерила свои рыдания Агаша. — Уж как привезли вас, закопченного как головешка, красного и сгоревшего всего, говорили все, мол, не жилец. И как потом лежали мумеем игипецким,[54] а сейчас, вон какой молодец, — Агаша осторожно дотянулась губами к моей щеке и поцеловала. — Дай вам всего доброго, Господи!

Леонтий Матвеевич был более сдержан, но тоже рад и доволен. Дед потом сказал, что в конверте был чек на двадцать тысяч, именьице под Москвой можно было купить, и еще останется на обустройство. И это так, в 1892 г. Антон Павлович Чехов запродал издателю Марксу эксклюзивные права на свои сочинения за 12 тысяч рублей и купил на эти деньги имение Мелихово в 2 часах езды от станции, что считалось довольно далеко. Имение состояло из одноэтажного дома и сада, потом выкопали пруд.

Мы тепло простились со всем персоналом, дед каждому вручил конвертик с ассигнацией.

— Ну, голубчик мой, с Богом, — осторожно обнял меня Леонтий Матвеевич. — Больше мне не попадайтесь.

— Спасибо вам, доктор, — ответил я. — С вас статья с моими фотографиями.

— Уже готовится к печати, Александр Павлович, всенепременно вышлю экземпляр, — пообещал мне доктор, улыбаясь, — но и вы не забудьте про ваше чудодейственное средство, когда его сделаете, я первый в очереди.