Могусюмка и Гурьяныч - Задорнов Николай Павлович - Страница 67

— «И все же подпалили меня!» Захар еще не хотел верить, что в этом богатом — полная чаша — доме может явиться горе, что все созданное его руками разваливается, что он осрамлен, поруган. «Не помогли замки и стены!»

Опять вспомнил он бурю в лесу, свой сон в избушке лесника. С тех пор всегда ему казалось, что ждет его в жизни буря такая же, как гремела тогда. Он ждал ее суеверно, страшился...

***

Настя поднялась на сопку, и завод на мгновение виден был внизу. Стало совсем светло.

В лесу тихо. Ветер все не разойдется, но порывы его становятся сильней, зашумит по вершинам деревьев и пронесется вдаль. В ветвях огромных сосен целые сугробы, снег льется из них белым рассеивающимся в воздухе потоком, как водопад с высокой отвесной скалы.

Гнедой конь подымается на крутую гору. Снова открылся внизу завод. Он виден над вершинами деревьев, что тянутся снизу из-под скалы к дороге, на которой от удара встречного ветра приостановилась лошадь всадницы.

Там за белым полем — пруд, черные домны и сараи. Нижний поселок уткнулся своими крышами в обступившие его снежные сопки, как в тяжелые пуховые подушки.

Вот и перевал. Настя толкнула коня ногами в бока и понеслась.

Порывы ветра становятся чаще. Зашумит лес, шум пронесется вдаль, не успеет стихнуть, как уж несется новый порыв. И все реже и короче промежутки тишины, лес все шумней, все сильней и сильней прокатываются по его вершинам невидимые шумы, все тревожней деревья. Вот уже застонали сосны. Звуки начинают сливаться в сплошной грозный, рокочущий гул. Из ветвей деревьев текут не слабые ручейки, а хлещут сплошные потоки снега, ветер подхватывает их, наносит пока еще низкими волнами на дорогу, набивает снежную пыль в конскую шерсть, засыпает Насте лицо, бьет в глаза и слепит.

Несколько раз Настя ошибалась, принимала выворотни за Варварин курень. Дорогу, как казалось ей, знала она хорошо, с мужем не раз ездила в горы. В этой стороне года три подряд у башкир поляну косили. И косили и собирали ягоду.

Курень все же явился. Дым валил, метался на ветру, поленницы замело. Теперь уж уголь не жгут.

Настя подъехала, спрыгнула с коня, вошла в дверь. В избенке все спали.

— Варвара! — позвала Настя.

— Кто это? — раздался женский голос.

— Встань.

— Что надо? — сипло и испуганно спросила Варвара.

Она поднялась с кровати и увидела Настю Булавину. Варвара не могла опомниться и вся дрожала от страха. Смутно вспомнила она какие-то разговоры, что Настя Булавина была не то невестой, не то любовницей Гурьяна.

— Что тебе? — спросила она.

— Гурьян у тебя?

— Зачем?

— Гурьяна надо.

— Нету его у нас.

— Его ищут, сейчас казаки нагрянут, донос сделан, что он у тебя... Я ночью хотела ехать, да опоздала.

— Гурьян! Гурьян! — тревожно заговорила Варвара, кидаясь в угол, за печь.

Гурьян проснулся и вышел босой, огромный. Настя посмотрела в его глаза впервые за много лет.

— Что тебе?

— Уходи, тебя ищут. Выдали...

— Чего же бояться! — усмехнулся Гурьян.

— Чего бояться! Какой смелый! Вон Кольку Загребина — в кандалы... Дай-ка воды! — обернулась Настя к хозяйке.

Варвара подала ковшик.

Обе женщины стали собирать Гурьяна. Настя обвязала его кушаком, как, бывало, мужа. Он оделся потеплей, но полегче.

— Кто выдал? — спросил он.

— Посошков и Запевкин узнали. Офицеры у нас вечером были, сказали — тебе конец... Кто выдал, не знаю.

Дед Филат проснулся, сбегал за конем. Гурьян и Настя вышли вместе. Оба вскочили на лошадей.

— Я с тобой поеду, — сказала Настя. — Мне этой дорогой нельзя на завод ворочаться, на казаков напорюсь. Я круговой тропой вернусь.

Они поехали рядом. Варвара молча смотрела вслед им, стоя на ветру босая, в одном платьишке.

Въехали в лес. Гурьян расспрашивал про завод, потом приостановил коня. Настя рассказывала, что Пастухова высылают, что пороли рабочих.

Кажется, один миг прошел, а уж тропа расходилась. Опять остановили коней.

— Ну, я сюда, — сказала Настя. — Прощай!..

— Прощай!..

— Не забывай!..

Гурьян взглянул тревожно, словно она тронула больное место.

— Варвару не забывай! — сказала Настя бойко, сильно толкнула ногами коня и рывком дернула узду.

Гурьян глядел вслед ей.

Она поехала быстро, но вдали осадила коня, завернула, махнула рукой и крикнула:

— Гурьян!

Точь-в-точь, как тогда, девкой на огороде, когда он ее поцеловал единственный раз в жизни.

— Прощай!.. — крикнула она и понеслась под гору, как черный ком в белой снежной пыли.

Настя скакала обратно на завод, не замечая, что разыгрался буран; он уже не пугал ее так, как с утра, когда въезжала она в лес. Теперь и лес стал родней и ближе; она не страшилась его, зная, что сделала доброе дело.

Никто не ехал в это утро ни в лес, ни из лесу, никто не видал ее.

На въезде в завод в волнах снега проехала стороной от нее группа всадников. Это казаки отправились ловить Гурьяна. Все закутаны башлыками. «Им еще только ехать в этот лес придется, там невесело и ждет неудача», — подумала Настя и на миг стало жаль, что в такую погоду едут люди зря, мучаются.

Она подъехала к дому, открыла калитку, ввела коня, бросила поводья, кинулась в дом.

— Я была в лесу! — сказала она Захару, который вскочил из-за стола. — Еле доскакала обратно. Честное дело, Захарушка, я сделала: может, человека спасла. Да ты что всполошился-то? Вернулась ведь. Да и дорогой все о тебе думала.

— А ты не обманываешь меня?

— Бог с тобой! А не веришь — убей... Струсила в лесу, ехала обратно, так к тебе хотелось, домой... По дому соскучилась...

Ей хотелось сказать, что она любит Захара, привыкла к заводу, жизнь свою не променяет ни на что.

Захар и верил и не верил. Он вспомнил о гибели Темирбулатова.

Случая не бывало, чтобы башкиры, какие бы лихие казаки ни были, напали на войско. Никто не ожидал. Султан еще накануне клялся, что поймает и задушит Могусюмку. И вдруг пальба сверху — и ему смерть.

На глазах у Захара прикончили пулей этого богача. А шли с войском, под охраной. Захар знал, из-за чего убит Султан. И убит на хребте, где когда-то в молодости ехал Захар после грозы, после ночевки в избушке у лесника, где видел сон, казавшийся ему вещим, где сам боялся Могусюмки, был тогда без охраны, с большими деньгами. Но тогда его никто не тронул, а Могусюмка даже прислал долг.

А теперь, когда, казалось, все было так надежно, рядом с Султаном чуть не положили насмерть и его, пули свистели...

«Неужели и я, как Султан? Неужели и на мою голову позор и беда? Его не спасли войска и богатство. И мне горе, дошла и до меня гроза. И меня не спасло-то ничего...»

Он проклинал свое богатство. Он понял, счастье не в богатстве и его не огородишь каменным забором.

Глава 42

СНЕЖНАЯ БУРЯ

Велика гора Яман-таш. Ее круглая голова высоко белеет над отрогами Урала. Вокруг вершины заплелись непроходимые трущобы черного и хвойного леса, бурелома, кустарников. На десятки верст кругом чаща, марь, валежник, россыпи.

Снег завалил звериные тропы и подходы к горе. Ветер грохочет в тайге. Замшелые гибнущие лиственницы свесились над сугробами.

Все бело. Нет следов рыси, зайца, не видно скорлупок нагрызенных белкой.

Волк поблизости брел, разбороздил сугробы.

Но не затем охотники сегодня в лесу, чтобы бить зверя. Там, где на каменном склоне снег мелок, — следы волка режутся напоперек оттисками остроносных сарыков.

Шел человек и разбороздил снега, как волк.

В лес идет погоня за Могусюмом. Впереди следопытами низовец Акинфий, Хамза, Исхак, Гулякбай. Услужливы, идут на лыжах, как простые охотники, башкирские богачи. И страх и зло гонят их. Позади — есаул Медведев.

И Гулякбай, и Исхак, и Хамза, казаки и низовцы — все на лыжах. Им легче идти, чем спешившемуся, проваливающемуся в сугробах Могусюмке и его товарищам.