Могусюмка и Гурьяныч - Задорнов Николай Павлович - Страница 50

— Он на охоте. Да к башкирам ездил с женой.

— Управляющий стал спрашивать, когда и какое я железо по ярмаркам возил. Рассказал ему: «Приходи, — говорит, — обязательно в контору». Попрощался и уехал на коляске. Важный такой, видный, прощался, так руку жал, рука крепкая. И взором светел, а за сукно денег не заплатил. Какие новые порядки! Раньше отцу барин за товар платил, а я стал торговать — боже сохрани, управляющий гроша не задолжает, а этот считает свое право забирать товар. Или, может быть, хочет показать, что по-свойски это, как у своего, мол, и беспокоиться нечего... Мне куска не жалко, а выходка нехороша.

Захар стоял с полотенцем в руках и все говорил.

Настя подала щи, тарелку с нарезанным вареным мясом. У Булавиных была в доме и хорошая посуда, и мебель, и книги, и разные городские вещи, но в обычные дни питались они просто, на кухне, так же, как в свое время небогатые родители их.

— Иван Волков, говорят, ездил в лес, встречался с Гурьяном, — продолжал Булавин, прихлебывая щи. — Тот в самом деле, видно, где-то поселился под заводом. Вот до чего доводят людей, что они сами идут к разбойнику.

— Что ты так честишь его, Захарушка? — спросила жена, смутившись.

— Ну, для нас с тобой он не разбойник, — мягко ответил муж. — А начальство судит по-своему. Оно не посмотрит.

— Мало ли кто, Захарушка, как судит. Ведь он пострадал за других. Нынче люди добрые о нем толковали.

— Люди! Мало ли, что они толкуют! А схватят его, и они будут хвалить того, кто схватил. Народ, что вода...

Захар сам был очень недоволен новыми порядками, которые вводил немец-управляющий. Но, полагал он, не следовало ставить себя под удар, давать повод обвинить общество в сношениях с убийцей, скрывающимся не первый год.

— Впрочем, Ванька Волков — стреляный воробей. Конечно, они, кричные, старые приятели. Их так разбередили тем, что кричную ломают, что они хоть к черту в лапы, а не только к Гурьяну.

Захар не жалел, что впутался во все эти дела. С учителем и с одним из старых грамотных рабочих он написал жалобу губернатору. Винили новых хозяев и управляющего, что не знают рынка, не умеют обращаться с народом, не знают обычаев здешней жизни и этим самым вызывают волнения.

Захар стал говорить, что урожай нынче хорош, а народ не рад, кричат: мол, последний раз сымаем, больше пахать не будем, если платить за землю надо, лучше откажемся от земли и разбежимся, а еще в недород не отработаешь всего — в кабалу попадешь. Они боятся, что опять станут крепостными.

— Загребин, Чеканников и Курбатов сегодня были в волостном и объявили, что платить за землю никто не будет ни гроша, что они готовы за общество пойти на каторгу, но не уступят. Я даже удивился, как нынче народ дружен. Еще вчера я удивился, откуда что Залавин взял про Касли. Он вчера зашел ко мне в лавку и говорит: мол, в Каслях такая же заваруха была, но народ держался дружно, ни один не выдал. Плату каслинским прибавили и земли не отняли. А я подумал: Санка в Касли зимой ездил, ничего не слыхал. Сдается мне, что это Гурьянова ума дело да Ваньки Волкова, а что в Каслях ничего подобного не было. А теперь уже толкуют, что в Лысьве года два, как был бунт, и тоже своего добились. Ну что же, дай бог им! Они, видно, хотят, как сход будет свое условие выставить.

Настя слушала, сидя у печки, возле гребня с куделей. Теперь она понимала все по-другому, не так, как прежде. Когда-то стыдилась, что Гурьян, любивший ее, убил человека. А теперь из книг знала: тот, кто убивал злодея или врага, считался героем, другом народа, а не разбойником. Почему же в других местах или в чужих странах, у других народов это хорошо, а у нас плохо? Чем же Гурьян не герой? И вот сейчас, когда народ хотят заставить платить деньги за землю сразу за несколько лет, он снова явился, в лесу живет, люди в сговоре с ним! И народ зовет его мучеником.

Захар сам научил ее думать, пробудил в ней достоинство. И много-много о чем думала Настя. После таких раздумий муж иногда казался ей немилым.

— Хотят сход собирать. Управляющий вызвал станового и мирового посредника, — толковал Захар. — Как они народ разобьют?

У Захара дома целая библиотека. Он поднялся, хотел пойти взять книгу, но приостановился.

— Сегодня Абкадыр был из Шигаевой. Акинфий с зятюшкой, офеней, строчили-строчили доносы на башкир, угощали Хамзу и Исхака из Шигаевой и свое доказали. Бикбаев пай отняли, приехал землемер и отрезал им большой кусок башкирской земли. Бикбай рассердился, был дома сын его Хибетка. Они на меже схватили Акинфиева зятя Ваську. Тот плакал: мол, его зря обижают, кричал, надо, мол, о человеке, о человеке, а не о деревьях думать, о душе его... Мол, бога, бога надо помнить! Человека, мол, жалеть надо, а не лес... А кончилось тем, что башкиры взяли их в колья. Ваське проломили голову. Приехал становой. Бикбая схватили и Исхака тоже, хотя он пособлял Акинфию. Курбан будто хлопотал за Бикбая; так Васька теперь доказывает, что Курбан укрывал Могусюмку и дружил с ним. Вот какие дела у башкир! Почище наших! Бог знает, что на свете делается!

Глава 31

УЧИТЕЛЬ

Иван Кузьмич Пастухов брел с ружьем по лесу. Настроение у него, как и у всех на заводе, неважное. Сосед его и добрый знакомый, с которым вместе сочинили они жалобу, Захар Андреевич советует действовать поосторожней.

Жалоба послана, но Иван Кузьмич полагает, что этого мало. Он готов на большее. «Что это за «освобождение», — рассуждает он. — Полумера какая-то. Рабочие получают теперь на заводе в месяц полтора-два рубля, а за десятину земли завод желает получить с них рубль. Политика тупая, бессмысленная, из-за грошей подрывается основа горнозаводского дела, благосостояние народа. Класс потомственных рабочих, которым позавидовала бы любая страна, хотят превратить в нищих только из-за того, чтобы не дать им по клочку земли. И еще смотрят: мол, рабочие это или крестьяне, что, мол, за новая разновидность рабочих, не предусмотренная в Европе. А люди уходят в степь наниматься к кулакам-казакам; отличные мастера собираются стать батраками, девки идут с отцами в город, пойдут в прислуги, обнищают, дойдут до разврата. Какая-то бессмыслица во всем».

Пастухов готов впутаться в спор рабочих с хозяевами, да так, что управляющему жарко станет. Жалоба написана, но ходу ей могут не дать. Тут надо действовать не одними жалобами.

Обычно Пастухов ездил на охоту верхом, брал коня у кого-нибудь из соседей. Наездник он отличный и любит лошадей. Когда-то хотел поступить в ветеринарный институт.

Нынче Пастухов отправился на охоту пешком, чтобы не утруждать знакомых просьбами, ночевал две ночи в лесу, а сегодня пробродил по болотам весь день. Сшиб двух глухарей. Стреляет Иван Кузьмич довольно хорошо, но больше любуется природой, здешними лесами.

Он приехал в Оренбургскую губернию, в ее заводскую горную часть из тех соображений, что владели в те годы многими молодыми людьми. Он желал нести знания в народ, в самую гущу, пробуждать в нем интерес к тому, что делается на свете, воспитывать в своей школе разумных и здоровых людей, которые бы стали основой, главным костяком будущего общества. Только так, полагал он, можно пробудить Россию.

Иван Кузьмич сам из простых и по себе знает, что думает русский и чего он хочет, чего ему не хватает и кого бы он при случае шибанул как следует, да до поры не смеет. Возмущали его люди, которые уверяли, что русский народ — раб природный. Ходи или не ходи «в него», он как был неграмотным и злым грубияном и насмешливым по своей глупости, «не способным к усвоению цивилизации», таким и останется; его удел, мол, трудиться и воевать для блага высшего класса европейски космополитического.

Здешние ребятишки понравились Ивану Кузьмичу. Они в самом деле на редкость здоровы. Один из залавинских мальчишек, больной, при температуре не меньше чем сорок, бегал в дождь по лужам, лазал через заборы, да еще свалился с высокого тына, грохнулся боком о землю, и все же выздоровел.