Тринадцать ящиков Пандоры - Кошик Рафал - Страница 51

Но там, как ни круги, была возможность не для подвига, лишь для размеренного освоения, переваривания территорий, куда ступила уже нога не только «красного томми», но и серого сюртука-чиновника королевской администрации. И он даже мог вообразить себя — постаревшего и в сединах, несущего цивилизацию в отдаленные земли и страны, но позже, лет через двадцать, после головокружительных приключений и военных трофеев.

Так что когда полковник Озборн вернулся в строй, был переведен в Министерство по делам колоний и там вспомнил о молодом офицере, рисковавшем ради него жизнью, Томас тотчас согласился пойти к нему порученцем.

Служба при одном из — называя вещи своими именами — шпионов Империи оказалась настолько же скучной и выматывающей, как и дежурства в форте Ллойд: только вместо заснеженного канадского леса приходилось смотреть на ровный голландский пейзаж или — раз-другой — на зеленые альпийские луга. Но чаще были узкие улочки городков, пыльные коридоры, неприметные господа — очки, залысины, прилизанные бачки, бледные улыбки…

Рутина, но к тому моменту с рутиной он успел смириться. А вот одна из ночей на бельгийско-французской границе, закончившаяся скользнувшей в карету укутанной фигурой и гонкой сквозь дождь, открыла полковнику путь наверх, а ему, Томасу, — возможность быть вызванным к высшим чинам государства с поручением, от которого и вправду могла зависеть судьба всей Империи.

Так ему говорили, а он верил, — поскольку, если не верить в это, во что же верить вообще?

— …но даже изумруды с рубинами — ничто, всего лишь магнетическая сила для хватких людей вроде господина Бладджета (не в упрек вам, Гудвин, будь сказано). Они привлекают внимание, заставляют сердца биться сильнее, но и только. Не в них смысл.

— А в чем же тогда, сэр Артур? В «умных вещах»? — предположил Томас.

Господин Бладджет истово закивал. В ухе его качнулась тяжелая серьга из орихалка — как раз «умная вещь», для облегчения подсчетов прибыли.

Генерал-губернатор, однако, отрицательно качнул ладонью:

— «Вещи» полезны, к тому же они приносят прибыль, и заоблачную, но — нет. Главное — самый этот мир.

— Простите, сэр, но в каком же это смысле?

Сэр Артур отложил позолоченную, с костяной рукоятью вилку, щурясь на реку Альф: вся терраса была кроваво-золотой от закатного света. Зеленые и желтые облака скользили, отражаясь в алой воде, а радужные деревья, встававшие вокруг, отбрасывали на стол, на приборы и одежды сидевших патину теней. Томас, поворачиваясь направо, всякий раз видел четкий горбоносый профиль герцога.

Слева трепетала веером госпожа Франческа, супруга полковника Хэвиджа. Глядела на сэра Артура обожающе, а тот продолжал:

— Люди почти достигли пределов своего мира: тот сделался мал и известен. Когда господин Месмер принял приглашение Королевского общества — и когда открытие господина Кольриджа предали огласке, — мир изменился навсегда. Без психокинетики он был бы совершенно иным: представьте, господа, что случилось бы, не окажись при Трафальгаре на флагманском корабле доктора Филдса. Гибель Адмирала стала бы неизбежной, а тогда — неизвестно, чем закончилась бы вся баталия. Или не узнай мы вовремя о бегстве Бонапарта с острова…

— Ну, — сказал Томас, — тогда у моего сержанта Фицпатрика была бы возможность лишний раз отличиться.

Вокруг сдержанно засмеялись. Сэр Артур отсалютовал Томасу бокалом:

— А между тем корабли Адмирала уже достигли Южного материка, Клаппертон же открыл верховья Нила — говорят, озеро Эдварда просто изумительно.

— «С Нилом все в порядке», — пробормотал Томас, вспомнив сообщение, присланное Клаппертоном через его душевода.

— И что же? — недоумевающе спросила госпожа Франческа.

— В том-то и дело, что ничего, — ответил сэр Артур. — Ничего. Мы вступили в век Известной Земли. Отныне наш мир — там — будет делаться все меньше и меньше. Уже сейчас на верфях закладывают корабль, должный преодолеть Атлантику за пять дней. Пять дней там, где нашим отцам требовалось все тридцать пять. И куда нам посылать своих сыновей? Воевать с маратхами? Увольте, с ними справлялся даже я.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Снова сдержанные смешки.

— Но что же в плохого в подобном положении дел? — спросил Хэвидж.

— Нам некуда будет идти, — просто ответил герцог. — Мы вмерзаем в свое могущество и в свое изобилие, словно рыбы в лед. Противостоять Франции? России? Смешно…

— Но мы нашли Ксанад… — тихо проговорил Томас, и генерал-губернатор поднял вверх палец.

— Именно, господа, именно! Здесь не работают психокинетические машины. Сюда нет доступа нашей технике. Здесь приходится все снова делать руками, путешествовать в седле и покорять силой пороха. Мы обрели мир, где в избытке главное — свобода.

— И вы полагаете, сэр, — сказал Томас, — что в этом будет наше спасение?

— Разве я говорил о спасении? Это даст нам возможность развиваться, идти вперед, создавать новый мир для нового народа. А уж спасение… Никакого смысла в этом слове я не вижу.

— А еще здесь есть боги, — сказала негромко госпожа Франческа.

И за столом вдруг установилась напряженная тишина.

Аккуратные четкие строки, завитки и округлости букв. Привычка, от которой не так-то просто отказаться. Провел день — опиши его.

Страна Ксанад — потрясает. И это не пустое слово. Это буквальность: у меня, кажется, до сих пор подрагивает все тело. Цвета здесь необычны и ярки, но они не режут глаз, а ласкают его. Звуки насыщенней, а запахи — столь отчетливы, что можно различать малейшие их нюансы. Не знаю, как после такого возвращаться в Британию, в ее дым, багровую копоть и гудение психокинетики.

Когда думаешь так, теория сэра Артура кажется не столь уж невероятной. Сам он, кстати, производит впечатление человека радушного — противу всех ожиданий. И противу слов Фицпатрика, уверявшего, что во время войны с Бонапартом они считали губернатора — тогда генерала — человеком сухим и отстраненным.

И полагаю, это тоже — влияние Ксанада. Благословенной страны, за которую вправду можно убить: тут подозрения господина премьер-министра не так уж дики, а обвинения «меморандума Холла», пусть довольно несвязные, обретают плоть.

Я не знал, но амброзию, чтобы доставить ее в Лондон, запаивают в фиалы из горного хрусталя: по-другому эта животворная жидкость просто не может пересечь границу миров. Как не может пересечь ее и многое иное. Завеса пропускает плоть и разум — но не то, что этот разум вырвал у природы. Не то, что изменило наш мир. Здесь психокинетика не работает: словно тут нет избытка витальности, который доктор Месмер открыл в нашем мире.

Странно, но «умные вещи», вывозимые в наш мир, завеса пропускает безропотно.

А еще в стране Ксанад есть боги.

Кажется, Фицпатрика и прочих посвященных в дело эти предрассудки пугают.

Потом он остановился, раздумывая на короткий миг, и дописал внизу листа:

По делу пока что — ничего.

Заснуть Томас не смог. Лежал, укрытый тонким пледом, и чувствовал, как душит его опустившаяся на дворец ночь. Его первая ночь в мире чудес.

Наконец встал, оделся и вышел на террасу. Теперь здесь было пусто, столы убрали, ветер вымел мраморные плиты, и в зеленоватом свете луны те казались водной гладью. Красноватые же воды Альфа — наоборот: перекатывались ониксовой мелкой рябью. Казалось, по его волнам можно ходить.

К площадке над рекой, двадцатью фугами ниже, вела изломанная зигзагом лестница — там, внизу, должен был стоять ночной пост стражи.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

На середине лестницы Томас остановился: накатил страх, почудилось, что ступени делаются мягкими, пружинят под ногою. Звезды, каких никогда не увидишь над Островом: казалось, их можно сгребать с небосклона горстями. Но пришло чувство, что отведи взгляд, и они станут медленно, неостановимо вращаться, взбиваясь в густой звездный творог.