Тринадцать ящиков Пандоры - Кошик Рафал - Страница 13

Он еще раз положил его и прыгнул.

Рыча от боли, он прыгал снова и снова, держась за больную, стопу, а шарик лежал на ковре, как будто не чувствовал падающих на него восьмидесяти килограммов.

— Что это за хрень такая?! — громко прошептал я.

— Не знаю! — Генри повысил голос впервые за последние четыре года, то есть с того времени, когда какой-то чувак укатил с его женой за горизонт. Вдобавок — на машине Генри. И с его чековой книжкой (Генри как доверчивый супруг выписал своей благоверной несколько чеков in bianco).

Шарик закачался на полу и, незапачканный, свежий, нетронутый, медленно вознесся к потолку.

Мы не смогли лопнуть его даже молотком. Более тяжелых инструментов у меня в доме не было. Генри, выходя, забрал два шарика с собой, чтобы заняться ими завтра в лаборатории.

Я спал мирно — как может спать мужчина, которого ненадолго оставила его женщина.

Кто-то постучал в двери. Тихо, но решительно. Я проснулся сразу, но тот самый кто-то об этом не знал, поэтому нажал на звонок. Громко и решительно.

Ненавижу незваных гостей, которые приходят в четыре утра. Я накинул халат, сунул ноги в тапки и поплелся к дверям. Я шел тихо, как невыспавшийся кот, но они услышали меня и перестали звонить. Может, обладали женской интуицией.

Хотя с этими их усами на женщин они не очень-то были похожи. Я их не знал.

— Чего? — спросил я не слишком вежливо.

— Пожалуйста, откройте.

— Я не открываю незнакомцам.

— Но…

— Никаких «но». Чего вам нужно? Я сейчас вызову полицию!

— Мы и есть полиция.

Потом все понеслось кувырком — не знаю, как и когда успел бросить в сумку зубную щетку и запасной комплект белья.

Потом я начал бубнить про своего адвоката, но тогда один из грустных полицейских (интересно, почему они всегда такие грустные, может, потому что работают ночью) сказал:

— Отдел специальной охраны планеты. — Он дождался, пока моя челюсть повстречается с полом, и добавил: — Адвокат вам не положен.

— В чем дело, господа? — я старался быть милым. — Может, кофе?

— Мы только доставляем, — сказал второй Грустный и добавил: — Да и не люблю я кофе. Он тоже.

— Но, господа…

— Мы только доставляем, — повторил Грустный, в этот раз ничего не добавив.

— Это надолго?

— Не знаю.

— Ага.

— А я знаю, — сказал второй Грустный и вдруг повеселел: — Но не скажу!

Меня привезли, вывели, провели, посадили в кресло. Пока что.

Напротив меня, за пустым, несколько старомодным столом, сидел Стальной. Такой же типичный, как и Грустные. Холодные глаза, блондинистый ежик, узкие губы.

— Добрый день, господин Насон.

— Добрый день. А вы не могли бы…

— Мог бы. Однако я хотел бы вас предупредить: все, что будет здесь происходить, — государственная тайна, параграф шесть, пункт восемь четырнадцатого устава о планетарной безопасности.

— О Боже… — простонал я.

— Его здесь нет, — сообщил Стальной.

А потом начал расспрашивать меня про разные вещи, и чем дольше спрашивал, тем меньше я понимал, в чем дело, а когда наконец понял — уже вообще ничего не понимал.

— Я спрашиваю вас еще раз, откуда у вас талолит?

— Откуда у меня что?!

— Талолит — блестящие летающие шарики.

Сначала меня пытались запугать.

Так я оказался шпионом. Как есть, шпионом чужого государства или же представителем оппозиции, а то и террористов, и ко всему прочему меня назначили магом-чудотворцем, который прошел шестнадцать барьеров, четыре поста стражи и даже вахтера на проходной, вооружившись шапкой-невидимкой, и ни один из летающих над Институтом Галлопа спутников меня не засек. Потом оказалось еще, что моя рука может проникать через бетон, сталь и серную кислоту и длины в ней — три метра. А вообще-то, я получил эти шарики благодаря взяткам, вот только чтобы подкупить всех стражников, у меня кредитов должно быть больше, чем есть на рынке.

Я. Говард Насон. Тридцати двух лет от роду.

Арестован по обвинению в промышленном шпионаже.

Идиотизм. На Земле уже сорок лет как существует только одно государство. Более того, они же знают, что я не способен совершить такую кражу.

В самом начале они меня слегка запугали. Я начал оправдываться.

— Не знаю, господа, да и откуда мне, блин, знать, лежу себе, смотрю — висит. Захожу в другую комнату, смотрю — висят. Разве ж я виноват, что висят, не я их вешал.

— Не говорите ерунды. Над этим материалом работают наши химики. У нас есть его структура и технология его производства в количестве трех граммов. А у вас что случилось — непорочное зачатие?

— Самозачатие, — уточнил я. — Автогония.

— Да какая… И что?

— Ну не знаю я, черт возьми! Лежу, смотрю — висит. Говорю же вам! Сколько можно повторять?! Лежу, смотрю — висит.

— Ну, висеть вы, конечно, не будете, но ждет вас долгое пребывание вдали от дома.

— Меня? За что?!

— И от жены…

— Это уже лучше. — Я делал вид, что я крутой чувак (из тех, которые о своей жене при друзьях отзываются не иначе как «моя баба»).

— Вы так уверены? — он усмехнулся, щурясь. Он изучил мою биографию, наверняка знает ее на память, знает, что я чувствую, что мне нравится и кого я люблю.

— Что я делал 16 августа с 13:30 до 16:45? — спросил я.

Он заглянул в записи.

— Вы пили пиво у «Ротбургера», — ответил и посмотрел мне прямо в глаза.

— Ты должен был сказать: «Здесь я задаю вопросы».

— Сперва я должен прописать тебе, — поскольку я перешел на ты, он решил, что тоже может, — электрошок. Но мы не используем его уже каких-то… — он засомневался, — тридцать пять лет. Однако перейдем к конкретике. Как ты можешь объяснить появление этих шариков в своей квартире? У тебя есть какие-то идеи? Нам интересно твое мнение.

Он смягчился. Или делал вид, что смягчился. Они ведь не могли мне ничего сделать. Ничего!

Я прокручивал все это в голове, медленно и систематично. Я молчал. Сперва мне самому нужно было понять, что происходит. Мне нужно было время.

— Я хотел бы связаться с адвокатом.

— Тебе ведь объяснили, что гражданские права не положены парням в твоем положении. Ну?

У Генри было лицо жены страуса, которая сносит яйцо. Тяжело нести яйца, которые крупнее твоего зада. А ведь он втянул меня во все это, хотя и случайно. И он это знал.

Он сидел напротив меня, а я, по естественному стечению обстоятельств, сидел напротив него. Генри меня выдал. Отнес эти долбаные шарики в Институт и подверг испытаниям на сжатие и растягивание. Потом пожелал изучить их структуру. И очень удивился.

Как сказал Стальной, варианта было два.

Первый — шпионский. Просто каким-то образом я и люди, со мной связанные (так как я не мог провернуть все сам), выкрали результаты исследования, закончили эксперимент, синтезировали талолит и подсунули Генри. Он должен был сориентироваться, с чем имеет дело. Согласно одному из подвариантов, я не участвовал ни в краже, ни в производстве, только должен был подсунуть шарики Генри. Это, по мнению Стального, была самая логичная версия. Только возникал один вопрос: на хрена все это?

Второй вариант относился к разряду научной фантастики. Какой-то профессор-маньяк (или несколько доцентов-маньяков) с нуля разработал технологию изготовления талолита, а потом, используя меня (см. выше), подсунул этот продукт правительству. И снова-таки возникал один вопрос: на хрена все это?

— Послушай, Говард, — у Генри был усталый и грустный голос. — Они это знают. И ты это знаешь. Ради денег. А также они знают, что первый вариант ложный, — мы проверили охранные системы. Остается второй.

— Генри, я не имею ничего общего с этими шариками, — сказал я спокойно. — И не смотри на меня, как на зебру-альбиноса. В конце концов, ты за кого: за них или за меня?

— Я сейчас возьму твою голову и стукну ею об пол! И буду так стучать, пока ты не поймешь, что я хочу помочь тебе. Мне плевать на твою роль во всем этом. Ты дал мне шарики. Ладно, правительство заплатит тебе и твоим спонсорам за талолит. За технологию и способ изготовления. Вам же это было нужно, так?