Посадка в лужу (СИ) - Мамбурин Харитон Байконурович - Страница 41

Мне. Было. Всё. Равно.

Злиться всерьез на местных придурков я не собирался. Пройдет неделя и Лтакт разразится паническими взвизгами о пораженных плесенью плантациях. Срок созревания спор у плесени смешной, более того, она визуально даже станет заметна лишь после того, как перезаражает всё, до чего дотянется — ее колонии просто будут селиться друг на друге. Под вопли умирающего метрополиса местные вполне могут забояться и выпустить всех нас.

Пощупав эту мысль за все интересные места, я отбросил ее в сторону. Даже если Митсуруги призовёт Переяславу в новый город-улей и всё потравит уже там, то ей же будет хуже — чертовы Чертоги снабжали помещенного в них жизненной силой, самоубиться было чрезвычайно проблематично. Если верить словам волосатого половинчика, а им я верил по причине надетого на палец кольца.

Когда-то давным-давно, когда я был неразумным двадцатипятилетним ребенком, наивно смотрящим на мир сквозь тогда еще православные литровые кружки неразбавленного пива, мне попадались разные собеседники. После парочки из них я зарекся пить с патологоанатомами, а вот один бывший вояка запомнился. Рассказывал он мне, тепличному городскому мальчику, о такой замечательной вещи как насилие. По словам этого славного во всех отношениях парня, он в драке боялся того, кто совершенно ничего не умеет, а уж если его оппонент и не дрался никогда до этого — так вообще сущий кошмар. Почему? Да потому что такие неопытные люди понятия не имеют, когда нужно остановиться. Особенно если они пьяные — впав в ярость и беря верх над противником, такой неумеха способен на такую жестокость, на которую никогда не пойдет опытный боец. Последний ставит перед собой цель, зная, как ее достичь, неумеха — вкладывает всё, что имеет, без всякой меры.

Сейчас я себя чувствовал тем самым пьянчугой, который нанес в драке несколько удачных ударов и воспылал, впервые ощущая себя бойцом. Испытывая нестерпимое желание раздавить врага.

А может, мне просто до чертиков надоело раз за разом слушать чьи-то требования и угрозы? Я впервые взглянул на себя иначе — не как на бессмертного, который много раз чудом ухитрялся выкарабкаться из самых плачевных ситуаций, а как на дурака, который их допустил. Всё могло быть совершенно иначе, не будь я таким мягкотелым приспособленцем. Ставить великие цели и пытаться их достичь, ничем не пожертвовав? Не замарав рук?

Куда привели меня наивность и амбиции? Они меня посадили сначала в самую глубокую лужу этого мира, а потом — в тюремную камеру без выхода, с тюремщиками, которые не имеют ни малейшего понятия, с кем связались. Сколь простодушными нужно быть, чтобы не бояться неизведанного? А вдруг это неизведанное не просто опасно, а еще и достаточно мотивировано, чтобы переступить через край?

Взгляд на напыщенного волосатого половинчика, явно очень тщательно ухаживающего за шерстью, показал — я очень мотивирован.

Пора прекращать расслабленно страдать ерундой. Таким делом нужно заниматься с полной самоотдачей.

Я сел в позу лотоса и соединил руки перед грудью в первую мудру ритуала «Бессильной Ярости».

— Дани…Кеш…Ваттаса…Кеш…

Второй раз получалось легче. Проще. Естественнее. Внутри рушились последние преграды. Угол зрения изменялся. Мне сто лет в обед, сколько из них я прожил мирно? Ну не сто, гораздо больше. Два детства? Это четырнадцать лет, плюс еще пять в Вавилоне. Плюс обучение.

Всё. Если смотреть правде в глаза — пять лет мира.

…и они были не мои. Митсуруги Ай держала меня под ментальным контролем эти годы. Воздействовала на меня. Влияла. Использовала. Ради…чего?

Пальцы складывались в комбинации, губы шептали.

— Хеу…ДиКеш…Алс…Той…Кеш…

Моя внутренняя энергия начала трансформироваться в другой, чуждый живому элемент. Кожа внезапно начала нагреваться, меня как-то сразу озарило, от чего это происходит — Чертоги Отчуждения пытаются влить в меня жизненную силу, но мой «Внутренний Монолит» их блокирует. Надо же, можно было просто свернуть себе шею и оказаться через три с половиной месяца на свободе. Не подумал. Глупый-глупый я.

— Эй! Джаргак! Что ты делаешь?! — опомнилось лохматое чудо природы, оно же ошибка эволюции.

Бедные-бедные разумные города-улья С’Ваггарат. Мысли начали рваться и ломаться. Как и в тот раз, собранная и трансформирующаяся энергия медленно и верно убивает меня. Относительно медленно, конечно же. Вся прелесть ритуала в том, чтобы нажать его «спусковой крючок» прямо перед моментом, когда барьеры воли падут. А я довольно волевой чебурашка несмотря на то, что являюсь мягкотелым приспособленцем.

Кисть левой руки сложилась в мудру удержания. Ритуал завершен, но я каким-то образом сохраняю сознание, любуясь… именно любуясь на истерично скачущую за решеткой мартышку. Мне больно, очень больно. Ощущения, как будто я изнутри превратился в сплошной пожар, запекающий последнюю мою чувствительную часть — оболочку. Но продолжаю удерживать.

Кажется, пора.

— Йол…Сум…Кем…Кеш…

Перед последним словом приходит удивление. Я железно знаю, что у меня сейчас нет голосовых связок, как нет и легких… да вообще ничего нет. Кто говорит?

Сбивчивую мысль прерывает удар белой искрящейся энергии, разносящей решетки в клочья. Обломки брызгают по стенам и полу, чудом не задевая меня, а я смотрю на стоящую на месте, где были решетки, фигуру. Человек, нет, эльф… скорее всего — темный, очень высок и идеально сложен. Кожа — полированное серебро, из-за чего вид он имеет совсем неживой. Оранжевый металл вместо глаз, извивающаяся проволока почти прозрачных волос. Набедренная повязка, никак не отличающаяся по цвету от кожи? Это что… статуя?

— Кирн Джаргак! Я бог Лахт Асал! Прекрати! Мы всё ис…

Губы сами по себе движутся. Прости, бог, но ты совсем опоздун.

— Лат!

И наступает тьма.

Я остаюсь в ней, хотя должен уже валяться где-нибудь неподалеку от места смерти, поглощенный выворачивающей организм болью, последствием ритуала. Вместо этого прекрасно себя чувствую, находясь… во тьме.

Впереди, совсем недалеко, загорается свет. Знакомая примитивная люстра, чем-то похожая на дуршлаг без дырок, знакомый стол, стулья. Простой блестящий кофейник, из носика которого идёт пар.

А вот собравшаяся за столом компания удивляет. Кроме Куратора — аватары всемогущего создателя этого мира, предпочитающего выглядеть как деревянная марионетка с стальными шарами-шарнирами — за столом восседает человек. Голый, жилистый, лысый — одни брови и ресницы. Соломон.

Отодвигаю стул и сажусь в полной тишине. Оба существа смотрят на меня, хотя Куратору, вроде бы и нечем. На полированном дереве головы марионетки водружена бейсболка козырьком назад, а на тощей груди болтается золотая цепь в палец толщиной. Всё как в прошлый раз. Не спеша наливаю себе кофе, отхлебываю. Здороваться тут не с кем — все свои. Один часть меня, а мы оба — часть Куратора.

— Ты сам-то понял, что натворил, долбоящер? — усталым тоном спрашивает меня Соломон.

— Более чем, — киваю в знак утверждения, продолжая прихлебывать очень вкусный напиток.

— Я тоже понимаю. А вот они — нет, — скрипучим голосом говорит Куратор, разводя руками как бы в недоумении, — Мне будет любопытно услышать твою интерпретацию.

— Как вы можете не понимать моих действий, обладая полным доступом к моему сознанию? — удивляюсь я, — И кто такие — они? Здесь еще кто-то есть?

— Здесь еще и я, — звуки знакомого голоса сопровождается сильным подзатыльником, от которого я тыкаюсь носом в чашку с кофе во время вздоха, испытывая новые ощущения и обрызгивая всех горячей черной жижей.

Пока Куратор убирает мановением руки последствия необычной дегустации, я оторопело пялюсь на Переяславу, занимающую свой стул. Ничего себе дела.

— Мне тут рассказали, что ты уничтожил целый город-улей, Кирн, — холодно проговорила дриада, складывая руки на груди, — Расскажешь, зачем?

— М? А ты разве сама разве не…? — уставился я на нее.

— Не! — передразнила меня она, — Я — НЕ!