Исторические рассказы и биографии - Разин Алексей - Страница 19

После случилась великая беда: двое детей боярских, из Переславля, Петр Ошушков и Степан Лешуков, на обычной вылазке перебежали к Литовцам, изменили. Пришли они к гетману Сапеге и пану Лисовскому и сказали: «Что дадите нам, если научим как взять Троицкую Сергиеву обитель скоро и без пролития крови?» Злодеи обещали одарить изменников великим имением и возвеличить почестями. Тогда они сказали: «Раскопайте берег верхнего пруда и перехватите в трубах воду. Только из этого пруда в обитель и идет вода через трубы; а без воды все люди изнемогут от жажды и поневоле покорятся вашей храбрости».

Окаянные неприятели обрадовались совету изменников и перестали ратовать, отошли от стен подальше и принялись за работу. Окопали валом то место, откуда начинались в пруде наши трубы, чтобы осажденные не видали злоумышленных работ их, и стали копать. Перехватили одну трубу, и в монастырь потекло воды меньше прежнего. Наши не понимали, отчего это вода пошла на убыль, и дивились такому чуду. Однако же нашлись охотники, которые ночью пробрались к тому месту, где неприятели работали, всех их перебили, да еще шире раскопали трубы и ушли. Вода пуще прежнего побежала в монастырь так, что наполнила все тамошние пруды, да еще потекла из обители по другую сторону. Неприятели как пришли по утру, да как увидели, что все их люди перебиты, а в верхнем пруде стало воды мало, бросили работу и ушли.

После того осажденным стало гораздо легче от неприятеля: литовские полки и русские изменники далеко отошли от стен, разбрелись по деревням зимовать, и грабить, где что можно, только на дорогах расставили сторожевые отряды, чтобы не пускать никого в обитель и из обители. Они оставили свои рвы и ямы выкопанные близ монастырских стен, а наши тогда и воины, и простые люди, выходили всякий день из обители большими толпами или так, чтоб отдохнуть от великой тесноты, или дрова рубить, или на пруды, белье полоскать. Случалось тут иной раз, что набредет на наших толпа Поляков, завяжется драка, и не раз бывало, что наши положат их всех до одного.

Но приступала беда великая, страшная, и разразилась над обителью с 17-го ноября. В этот день умер в монастыре первый больной цынгою, и с тех пор люди стали умирать десятками. Болезнь эта случается от тесноты, от дурной воды, от недостатка свежей и кислой пищи. Ужас напал на всех осажденных, когда больных становилось все больше и больше. Их стало наконец так много, что они лежали в сараях, в подвалах и в землянках одни-одинехоньки, без помощи и призора; некому было промочить водою горячие уста больного, некому было отереть пыль с очей его. Пухнул смрадный больной, и расслабевшие зубы вываливались у него изо рта с кашлем; и никто не приходил омыть его струпы, и еще живого начинали уже точить черви. Здоровые не знали что делать, мертвых ли погребать, или оберегать стены монастырские, или прощаться с умирающими друзьями, которые уж не были похожи на людей, а скорее на груду гнилого мяса, или драться с неприятелем, или целовать очи умирающих родителей, или бежать за стены, искать неприятелей и, убивая их, самому быть убитым. В стенах смерть и за стенами смерть, со всех сторон, от шаек голодных разбойников, которые бродили кругом.

Сначала умирало в день двадцать и тридцать человек, потом стало умирать по пятидесяти и по сто человек в день, и больше, и великий храм Успения Пресвятыя Богородицы каждый день наполнялся мертвыми. Сначала платили по рублю за то, чтобы выкопать могилу, а то стали давать и по два, и по три, и по пяти: но никто не брал, некому было копать, и валили мертвых в одну яму, тел по двадцати, и по сорокá. С утра до вечера были в обители похороны, и ни днем, ни ночью не было покою не только больным, и здоровым. Там плакали над умирающими, там плакали на выносе, и где были люди, там были и слезы, и все бродили как шальные от изнурения и страха неминучей смерти. В эту осаду и от меча неприятельского и от болезни умерло всего 2125 человек, кроме женщин, детей малолетних и стариков расслабленных. Иноки священнического сана совсем истомились, погребая мертвых и приобщая Святых Таинств умирающих, и полумертвых от устали и болезни иереев держали под руки, когда они читали над покойниками похоронные молитвы. И был смрад великий не только в келиях, но и по всему монастырю, и в службах, и в святых церквах, и от больных, и от мертвых, и от падающего скота.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А неприятели радовались этим бедам, и с веселием слышали плачь в стенах монастырских и видели беспрестанные похороны. Их немногочисленные шайки смело подходили к стенам, и как камнями, бросали в осажденных дерзкими словами; только спешно уходили, когда из ворот выезжал с возом смиренный безоружный, инок; а на возу том была навалена смрадная, зараженная червями одежда, оставшаяся после покойников. Вывозилась эта одежда и зарывалась в ямы за стенами монастырскими, чтобы спасти от заразы и смерти оставшихся живых.

А живых оставалось уж немного: все больше женщины, да дети; хлеб едят, а помощи от них против неприятеля ожидать нечего, да и за страшными больными куда им ходить! Посоветовались воеводы с архимандритом Иоасафом и написали письмо в Москву, к келарю Авраамию. Старец увидел из письма, что делается в обители, и ужаснулся. Он представил Царю Василию Иоанновичу все дело и просил скорой помощи; а помощи большой дать было нельзя: сама Москва была в великой беде. Послали всего только атамана Сухана Останкова, да с ним шестьдесят человек казаков, да пороху 20 пуд. Келарь же Авраамий отпустил от себя в обитель еще двадцать человек монастырских слуг.

Люди эти пришли в обитель благополучно; но встретили засаду, которая и отхватила у них четырех казаков. Лисовский велел казнить этих четырех человек перед самыми монастырскими стенами, а на это воеводы, Князь Григорий, да Алексей, велели вывести сорок два человека литовских и польских изменников, и казнили их на горе, над оврагом, да еще вывели девятнадцать человек пленных казаков Лисовского, и казнили их против сторожевого отряда того богопротивного Лисовского, на взгорье, у верхнего пруда. Рассвирепели неприятели, и стали лучше сторожить дороги; никого уж не пускали ни в обитель, ни из обители: так испугались они присланной из Москвы помоги. Осажденные очень обрадовались свежим людям, да ненадолго: они тоже в зараженных стенах стали изнемогать и умирать, и немного их осталось.

Осада была не тесная: бродячие пьяные ватаги приходили к самым монастырским стенам, человек по десяти, и по пяти, торговать с осажденными; приносили вина и променивали его на мед, и наши часто выходили из обители. Только дело у них редко обходилось благополучно: либо наши, либо Поляки уведут кого-нибудь в плен, а то так просто перессорятся, подерутся, да кого-нибудь и убьют.

Вот раз и пришел к обители один слуга Сапеги, именем Мартьяш — трубачом служил в его войске. Принес вина, стал на обмен его просить крепкого меду; ему вынесли меду, дали выпить, да и захватили. Когда его привели к воеводам, он стал говорить, что любит наших и готов им служить; стал уверять, будто знает все хитрости Сапеги и сказал, что будут делать неприятели завтра и послезавтра. Вот хотели посмотреть, что может быть, он и в самом деле нас любит. Все, что он говорил, так и сбылось. Да еще сказал, что он грамотный и умеет переводить всякое писание; к тому же он бранил всех своих земляков и смеялся над верою своею будто нелицемерно. Мало-помалу воеводы начали брать его на вылазки, и он крепко бился со своими; все стали его почитать и любить; он ходил с воеводами по стенам и по башням, ходил и к пушкам, смотреть, хорошо ли наши пушкари целят, и поправлял прицел, и много пакости творил и Литовским людям, и русским изменникам. Даже иной раз с воеводами спорил, и всегда случалось по его словам. Воевода князь Григорий почитал его, как отца родного, спал с ним в одной комнате, одевал в богатую одежду и даже ночью посылал обходить стены и осматривать стражу, и пан Мартьяш говорил ему всю правду.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})